Русская идентичность – ошибка выжившего (1/3)
Виктор Семенихин для «Нового Века»
В интервью А. Красовскому, как и в своих многочисленных трудах, А.Г. Дугин, следуя «столбовой» дорогой русской мысли, часто подчиненной текущим политическим задачам, «парализует» нашу идентичность, смысловая гамма его изысканий при этом обедняется, и он противоречит определению себя как русского человека.
Вклад Дугина в «обновление» философии значителен. Брошенный им вызов просветителям-энциклопедистам, ограничившим историю и науку линейным прогрессом, со временем будет оценен по достоинству. Однако его практические (этические) сентенции подстегивают Россию к лишнему кругу «нелепых блужданий».
Драматический тезис интервью – конфликт в России между русским народом, общинным и соборным, и либеральной элитой, тяготеющей к индивидуалистическому Западу. Наше народное государство, по Дугину, – антиевропейское; наша инаковость – «я» и «мир», «я» и «ещё кто-то», отсюда православие и мечтательность, уклон к цельности и всеобщности. В «эгоистичную» Европу мы не вмещаемся.
Повторю, это (идеологические, – В.С.) выводы, до которых у Дугина всё очень глубоко и широко: и окаянство, и бунтарство, и лихоимство, и единоличие, – перечисленные русские (анти) ценности Дугин считает «дублями».
А теперь – обратно к конфликту.
Откуда появилась наша будто либеральная элита? Буквально – из грязи в князи. Выйдя из «ничего» в начальники и едва разбогатев, «мы все глядим в Наполеоны», хотим воли, исключительности, и чтобы никто нашим, прямо как у «Атланта», расправленным плечам не чинил помех. Словом, эти якобы либеральные «завихрения» русской элиты – народные завихрения (о чём подробнее – в третьей части).
И что было в 90-х и сейчас есть в России от (моралистов) А. Смита и Д.С. Милля? По-свойски распределяли и распределяют активы между домочадцами и подручными, и даже советник-монетарист младореформаторов, американец, потом открещивался от случившего в России либерализма – такого «дележа добычи» он не советовал.
Итак, утверждение Дугина о соблазненной заморскими свободами элит верно лишь наполовину. Правильнее говорить, что русским, и верхам, и низам, свойственно быть по-русски «либеральными», и в зависимости от обстоятельств мы эти качества по-разному проявляем.
И здесь высвечивается обычная для нашей славянофильской позиции «лакуна» – фигура умолчания. Поскольку главной характеристикой западного человека назван индивидуализм, то как идентифицировать русских, если не умалчивать о нашем алкании личной самобытности? Остается отнести это алкание к негативу, провозгласив коллектив (общину) альфа и омега русского самосознания.
Хотя это и мнимая мыслительная капитуляция, она тем не менее болезненна и опасна для русского настоящего и будущего. Но сначала о европейском индивидуализме.
Как бы точнее описать вящего индивидуалиста, которого доводит до самоубийства разбушевавшаяся на Западе cancelculture? Наверняка это тот, для кого первостепенное значение имеют мнение о нем родных, друзей, коллег, соседей и в целом признание его злободневным и функциональным членом социального организма (по Г. Спенсеру). То есть, если некому различить и подтвердить какие-либо «вопиющие» особенности этого индивидуума, если никто ему не скажет: «Ах, ты исключительный, талантливый, и одеваешься пестро, и гендер у тебя... не как у всех!» – то и жить ему, получается, нет ни интереса, ни смысла, а смысл его – быть растворенным в социальном признании, быть внутри (подвижной) нормы, подчиняясь ради этого ощущения себя не таким, как другие, единым стандартам и правилам.
Западного индивидуализма нет вне жёсткой и мстительной структуры, вспомните протестантскую или северо-европейскую общины, о чём и в Европе, и в Голливуде снято столько замечательных фильмов!
Это въедливый (институциональный) коллективизм. Из-за него их, акцентированно свободных, ужас перед cancelculture (остракизмом), которая нам по большому счёту не страшна. Мы, каждый из нас, – ещё те отщепенцы-индивидуалисты
Виктор Семенихин для «Нового Века»
В интервью А. Красовскому, как и в своих многочисленных трудах, А.Г. Дугин, следуя «столбовой» дорогой русской мысли, часто подчиненной текущим политическим задачам, «парализует» нашу идентичность, смысловая гамма его изысканий при этом обедняется, и он противоречит определению себя как русского человека.
Вклад Дугина в «обновление» философии значителен. Брошенный им вызов просветителям-энциклопедистам, ограничившим историю и науку линейным прогрессом, со временем будет оценен по достоинству. Однако его практические (этические) сентенции подстегивают Россию к лишнему кругу «нелепых блужданий».
Драматический тезис интервью – конфликт в России между русским народом, общинным и соборным, и либеральной элитой, тяготеющей к индивидуалистическому Западу. Наше народное государство, по Дугину, – антиевропейское; наша инаковость – «я» и «мир», «я» и «ещё кто-то», отсюда православие и мечтательность, уклон к цельности и всеобщности. В «эгоистичную» Европу мы не вмещаемся.
Повторю, это (идеологические, – В.С.) выводы, до которых у Дугина всё очень глубоко и широко: и окаянство, и бунтарство, и лихоимство, и единоличие, – перечисленные русские (анти) ценности Дугин считает «дублями».
А теперь – обратно к конфликту.
Откуда появилась наша будто либеральная элита? Буквально – из грязи в князи. Выйдя из «ничего» в начальники и едва разбогатев, «мы все глядим в Наполеоны», хотим воли, исключительности, и чтобы никто нашим, прямо как у «Атланта», расправленным плечам не чинил помех. Словом, эти якобы либеральные «завихрения» русской элиты – народные завихрения (о чём подробнее – в третьей части).
И что было в 90-х и сейчас есть в России от (моралистов) А. Смита и Д.С. Милля? По-свойски распределяли и распределяют активы между домочадцами и подручными, и даже советник-монетарист младореформаторов, американец, потом открещивался от случившего в России либерализма – такого «дележа добычи» он не советовал.
Итак, утверждение Дугина о соблазненной заморскими свободами элит верно лишь наполовину. Правильнее говорить, что русским, и верхам, и низам, свойственно быть по-русски «либеральными», и в зависимости от обстоятельств мы эти качества по-разному проявляем.
И здесь высвечивается обычная для нашей славянофильской позиции «лакуна» – фигура умолчания. Поскольку главной характеристикой западного человека назван индивидуализм, то как идентифицировать русских, если не умалчивать о нашем алкании личной самобытности? Остается отнести это алкание к негативу, провозгласив коллектив (общину) альфа и омега русского самосознания.
Хотя это и мнимая мыслительная капитуляция, она тем не менее болезненна и опасна для русского настоящего и будущего. Но сначала о европейском индивидуализме.
Как бы точнее описать вящего индивидуалиста, которого доводит до самоубийства разбушевавшаяся на Западе cancelculture? Наверняка это тот, для кого первостепенное значение имеют мнение о нем родных, друзей, коллег, соседей и в целом признание его злободневным и функциональным членом социального организма (по Г. Спенсеру). То есть, если некому различить и подтвердить какие-либо «вопиющие» особенности этого индивидуума, если никто ему не скажет: «Ах, ты исключительный, талантливый, и одеваешься пестро, и гендер у тебя... не как у всех!» – то и жить ему, получается, нет ни интереса, ни смысла, а смысл его – быть растворенным в социальном признании, быть внутри (подвижной) нормы, подчиняясь ради этого ощущения себя не таким, как другие, единым стандартам и правилам.
Западного индивидуализма нет вне жёсткой и мстительной структуры, вспомните протестантскую или северо-европейскую общины, о чём и в Европе, и в Голливуде снято столько замечательных фильмов!
Это въедливый (институциональный) коллективизм. Из-за него их, акцентированно свободных, ужас перед cancelculture (остракизмом), которая нам по большому счёту не страшна. Мы, каждый из нас, – ещё те отщепенцы-индивидуалисты