Неудача российских экономических реформ объясняется эффектом «неправильно застёгнутой первой пуговицы» - когда новые процессы сразу пошли не так, как задумывались. Это «наследие» вылилось в итоге в сегодняшнюю полную рассинхронизацию экономических институтов. Об этом пишет большой коллектив экономистов (Теняков, Хубиев, Эпштейн, Заздравных) в работе «Альтернативы стагнации российской экономики: новый геополитэкономический контекст» (Terra Economicus, №2, 2022).
«Главным оказался эффект «неправильно застёгнутой первой пуговицы»: политическая победа в начале 1990-х годов сторонников радикальной рыночно-капиталистической трансформации привела к реализации не теоретически предусмотренной ими модели.
Так, теоретическая модель предусматривала достаточно быстрое (в течение 1-2 лет) формирование конкурентного рынка с гарантированными правами собственности, защищёнными контрактами, доминированием малого и среднего бизнеса, эффективными частными собственниками, активно инвестирующими в инновации, а также с определённым уровнем социальной защиты граждан. Такая система была призвана обеспечить не просто рост, а интенсивное развитие, позволяющее обеспечить формирование массового (составляющего до 2/3 общества) среднего класса, качество жизни которого могло бы быть соразмерно западноевропейскому уровню.
Однако в приложении к реалиям России такая модель на первом этапе (конец ХХ века) закономерно обернулась распадом старых институтов при низком качестве новых. Это привело к активному развитию отношений формального (государственного) и неформального («бизнес по понятиям») волевого давления на экономику, ускоренной концентрации объектов и прав собственности в руках узкого круга олигархов, а также к скачкообразному (в 3 раза за первые 5 лет) росту социального неравенства. Важной компонентой складывавшейся в то время системы стала слабая (относительно стран «центра») спецификация и защищённость прав собственности. А «генетической основой» этого феномена выступила специфика российской приватизации, результатом которой стало, с одной стороны, доминирование института наделённой собственности, который, как показал в своих работах Richard H. Thaler, неэффективен с точки зрения долгосрочного макроэкономического развития, а с другой – определяющая роль бюрократии.
На втором и третьем этапах (восстановительный рост нулевых годов, кризис и последовавшая за ним стагнация в 2010-х гг.) эта модель, опять же закономерно (в силу перечисленных выше особенностей генезиса постсоветского капитализма), трансформировалась в систему, где, с одной стороны, права собственности, контракты, свобода и жизнь предпринимателей обеспечиваются решениями государственных органов и лиц, ими руководящих; с другой стороны, до последнего времени в России проводилась неолиберальная социальная и денежная политика. Такая система обладает кратковременной устойчивостью, может обеспечивать в условиях благоприятной внешней конъюнктуры экстенсивный рост, а при неблагоприятной – стагнацию. Но в условиях радикального изменения геополитэкономической ситуации эта система не способна обеспечить интенсивное воспроизводство.
Результатом перечисленных выше обстоятельств для экономики России стала так называемая «институциональная ловушка», в которой страна находится уже не первое десятилетие: низкое качество институтов тормозит экономический рост и препятствует переходу на траекторию развития, а стагнация, в свою очередь, воспроизводит низкое качество институтов. Эту ситуацию можно образно охарактеризовать как (используем образ известной русской басни) феномен «лебедя, рака и щуки». В качестве «лебедя» выступают созданные в последние годы, но всё еще слабые, разрозненные и малоэффективные институты развития, как бы нацеленные на прорывное технологическое и социально-экономическое развитие. Их инициативы ограничиваются монетарной политикой, которая имеет противоположную направленность («рак пятится назад»). А крупный бизнес «улавливает» потоки доходов и переправляет их за границу («щука тянет в воду»).
