На этом месте могла бы быть «новая книга» Пелевина, но ее не будет. Ибо ее нет. У него вообще нет ни новых, ни старых книг. Рискуя навлечь на себя гнев тех, кто до сих пор читает Пелевина, коснемся один раз творчества подержанного кумира девяностых, стремительно рассасывающегося следом за его временем. Постараемся ответить на несколько простых вопросов, которые не принято задавать, ибо от ответов сразу рушится образ.
Для чего читать Пелевина? Он описывает реальность, в которой мы находимся, описывает бездарно, скучно, скудно - в жизни все гораздо ярче. Тогда для чего ее скверное удвоение, когда нам и одной больше чем достаточно? "Пелевин это абсурдистская реальность", - говорят нам, но такую реальность гораздо лучше и несоизмеримо талантливее воссоздавали Хармс, Хлебников, Ионеско и Колледж патафизики – зачем нам суррогат? У Пелевина нет языка, вернее, он абсолютно одинаковый у него, Ерофеева, Сорокина, Прилепина и прочих литераторов по призыву и приказу, так как это все одно и то же. Одинаков и уровень претенциозности и мелководье образности и отсутствие полутонов, смыслов, подтекстов… Тут же и матерщина и страстное желание – нет, не по-маяковски «кастетом кроиться у мира в черепе», - а всего лишь попасть в тусовку и рецензию какого-нибудь Быкова или Юзефович. Кстати, без последних вообще нет такого рода литературы. Островский без Добролюбова существовать мог, Пелевин без Быкова никак. Языком Пелевина мог бы заговорить только серый, покосившийся провинциальный забор, но этим языком ничего нельзя написать, кроме Пелевина, этим языком нельзя признаться в любви и вообще ничего нельзя. Читать Пелевина это оставаться в круге того бытия, которое нам всем надоело и в котором нет никакого пространства, никакой перспективы, а только лишь квартирошный дымок, фельетонное остроумие, изжога и пацанская антропология.
Настоящий писатель никогда не пишет о себе - у Пелевина каждый текст автобиография, все персонажи ходульны и узнаваемы с первой книги и их число, как и число литературных приёмов, невелико. Засаленные безответные классики, претенциозные бессмыслицы, пошловатые каламбуры (Апельсины-цукербрины, Айфон-айфак), живопись из подъезда, для чего-то переведённая в литературу, служащую подписью под гениталиями, нарисованными на стене неопытной, но уже жаждущей рукой. Зачем читать эту унылую, выскобленную до дна уже в первой книге автобиографичность? Это действительно интересно? А он бы стал о нас читать? Мы все время зачем-то читаем тех, кому мы сами не интересны.
Пелевин труслив. Он всегда отстаёт от реальности ровно настолько, насколько нужно, чтобы быть в безопасности, он всегда со вчерашним лицом смело стоит за чужими, крепкими спинами, рассудительно и осмотрительно смеясь последним, когда уже можно. На этом он поднялся в 1990-х, когда, будучи слабеньким фантастом, начал атаковать амбразуру без пулемёта, смело потешаясь над "ЦеКака ПСс, которая является людям во время плена ума". К его чести, он оказался последовательным. Уровень каламбуров за 20 лет от Цекаки ушёл недалёко. Нынешние Г.Овнюк и Айфак это подтверждают, также как доказывают и несложный тезис - подмена для Пелевина (имён, сюжетов, лиц) не средство, а цель. Но если все вокруг именно этим, подменами, и заняты, то чем он лучше?
Понятно, что, применяя к Пелевину каноны и традиции того, что привычно именуется литературой, мы неизбежно оказываемся уязвимы, так как оценивать Пелевина по правилам литературы нельзя, ибо правила есть, а литературы нет. Секрет Пелевина в том, что для того, чтобы дрянной текст считался хорошим, выворачиваются вверх дном правила и критерии. В этой ситуации Пелевину становится нечего предъявить. Трусливое искусство ускользания, спасительного перетекания, метаморфоз это единственное из искусств, которым он владеет. Если Цветаева считала, что чтение Маяковского требует физической растраты и после Маяковского нужно много есть, то чтение Пелевина ничего не требует вообще, даже чтения, а есть нужно не после, а одновременно. Под оливье у нас вообще все хорошо лезет, да и затраченное время будет не так жаль.
Впрочем, хватит о нем.
