Отправляя апостолов на проповедь, Христос говорит страшные слова: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его». Однако интересно, что, низвергая ценность родственных связей, Спаситель превозносит ценность брака: «Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть».
При этом важно обратить внимание, что Христос лишь цитирует заповедь, данную людям еще в Эдемском саду, в очередной раз указывая, что Он пришел восстановить искаженные нормы изначальной Традиции, исполнить Закон в смысле его вос-полнения. То есть Бог, творя человека двуполым, благословил моногамию, а поздние допущения многоженства (как, кстати, и сам способ детородства) ради сохранения рода человеческого были отступлениями по икономии, которые, став нормой де-факто, потребовали оформления де-юре, причем как в иудаизме, так и в «язычестве». Появившийся позже ислам унаследовал это искажение вместе со многими другими, в целом оставшись в законнической парадигме семитского креационизма.
Креационизм полигамен потому, что отношения Бог-мир проецируются на гендерную дихотомию, отсюда формула «мужчина – все, женщина – ничто» (соответственно, жен может быть сколько угодно: нуль, умноженный на любое число, остается нулем). В исламе это достигает апофеоза: женщина как индивидуальная личность вообще вычеркивается из публичного пространства, что наиболее наглядно проявляется через паранджу. Манифестационизм же полигамен потому, что концепция эманации Божества, также символически перенесенная на уровень гендера, рассматривает мужчину как Единое, выходящее за свои пределы и разливающееся на Многое, то есть на женщин.
Христианство, будучи третьим путем, возводящим оба отклонения к Первоначалу, смягчает гендерную оппозицию настолько, насколько это возможно в рамках патриархата, богоустановленность которого оно, разумеется, не ставит под сомнение. При этом весь акцент переносится с супружества на сватовство, с пары муж-жена – на пару жених-невеста.
Это довольно тонкий момент, который, однако, имеет фундаментальную важность. В основе традиционных супружеских отношений лежит принцип владения, обладания. Отношения жениха и невесты принципиально иные – в основе их лежит эросный принцип влечения, то есть любви, еще не формализованной в социальных (а значит, иерархических) структурах. Именно идея Бога как Любви, действующей через Благодать превысшую Закона, есть сердцевина христианского учения, и именно поэтому Христос постоянно обращается к образу жениха и невесты, – более того, Сам Христос в православной традиции именуется Женихом по отношению к Своей Церкви, выступающей Его Невестой. Неслучайно в русском языке превосходная степень любви называется обожанием, что этимологически почти тождественно обожению, в коем заключен смысл духовного пути христианина.
Любопытно в этом контексте обратить внимание на средневековый рыцарский культ Прекрасной Дамы. Рыцарь мог иметь жену или же, напротив, хранить целомудрие, но выше и брака, и безбрачия он ставил служение Прекрасной Даме, Вечной Невесте, которую воспевал и ради которой шел на подвиги. Учитывая, что рыцари, как правило, были членами эзотерических Орденов, очевидно, что речь идет о символической фигуре, причем универсальной, то есть здесь мы имеем дело с инициатической практикой, а поскольку главным делом рыцарей была война, можно прямо сказать, что это практика подготовки к преодолению смерти изнутри нее. Смерть в такой оптике видится не как мрачная неизбежность, но как возможность освобождения и преображения, не как старуха с косой, от которой нужно бежать или, напротив, бороться с ней, а как невеста, обещающая высшее счастье тому, кто сможет взять штурмом ее высокую крепость.