Эту историю лучше всех могла бы рассказать моя подружка из Глиэра, Мыля. Но она не расскажет.
Потому что каждый раз, когда она говорит - сейчас я вам расскажу, как Маню играла первое скерцо в каком-то колхозе, - дальше она ржёт и бьётся, булькает и машет рукой. И ничего больше сказать не может.
Поэтому рассказывать придётся мне.
Маню - это я. Так меня называют все, кто познакомился со мной в первое десятилетие века.
В то время некоторые отголоски колхозной культуры в нашей стране ещё оставались. В частности, как-то раз весь наш второй фортепианный курс взяли и целиком увезли...куда? Хорошо хоть не на картошку.
Кажется, это был филиал какого-то завода.
Там был Зал Культуры и рояль Красный Октябрь.
Слушатели сидели со всех сторон, как в цирке.
Попробовать инструмент нам не дали. И то сказать, чего его пробовать, Красный Октябрь-то, целее будешь.
Передо мной играло трио балалаечников.
Балалайка - смешно само по себе.
Три балалайки - ещё смешнее.
Играли они какую-то заводную итальянскую тарантеллу.
И, в довершении всего, это были китайцы.
А мне было 17 лет.
Несмотря на то, что считается, будто перед выходом на сцену смеяться не стоит, я просто умирала от смеха.
Мне казалось, это главный комедийный момент вечера.
Но не тут-то было.
Китайцы-балалаечники закончили, поклонились и ушли.
Я укусила себя за косу, чтобы не ржать.
Конферансье не было, каждый объявлял себя сам.
Я вышла и сказала:
- Фредерик Шопен. Скерцо си минор.
Публика встретила меня прохладно. Видно было, что балалаечники нравились им больше.
Перед роялем в ряд стояло три стула, которые китайцы почему-то не унесли с собой.
Непорядок, решила я. Взяла два стула в одну руку, один - в другую и унесла со сцены.
Вышла во второй раз. Публика смотрела на меня уже добрее. Я решила не умничать и сказала:
- Шопен. Скерцо.
Повернулась к роялю и увидела, что мне не на чем сидеть.
Публика хихикнула.
Что ж я за дебил такой, подумала я и пошла за стулом за сцену.
Когда я вышла в третий раз и поклонилась со стулом в руке, публике я уже решительно нравилась. Дядька в первом ряду одобрительно сказал - ишь ты, самостоятельная.
Я села на этот злосчастный стул и поняла, что он шатается.
В четвёртый раз уходить как-то не хотелось.
Поэтому я вздохнула, села на одно полупопие, чтобы сильно не шататься, и заиграла.
Скерцо си-минор - произведение достаточно драматичное. Юношеское такое, горячечное.
У Шопена в тот момент явно что-то случилось. Впрочем, как всегда.
Кто составлял программу этого, извините за выражение, концерта?
Никто ее не составлял, наверное.
После китайцев-балалаечников и чехарды со стульями публика не хотела вникать в глубину трагизма си-минорного скерцо.
Ничего, подумала я, сейчас будет медленный мажорный эпизод. Они у меня разомлеют, они у меня потекут.
Как бы не так.
Мажорная середина произвела непредвиденный эффект - публика явно заскучала, а дядька в первом ряду заснул.
Мне боковым зрением было видно, как он клонится все ниже и ниже.
Может, он со смены был. Рабочий человек, не какой-нибудь там служитель музы.
Ужас положения был в том, что медленная тихая часть скоро заканчивалась, причём в лучших традициях романтизма - совершенно внезапно, на полувздохе.
Грубо говоря, среди сладких тихих звуков надо было внезапно сыграть очень ощутимый аккордовый бемц.
Видит Бог, я не хотела будить этого дядьку.
Но и ломать традиции, по которым играли пианисты всего мира последние 150 лет, я не осмелилась.
Короче, я грохнула аккорд как полагается.
Дядька дернулся и сказал - твою мать.
Я держала себя в руках.
Мне надо было доиграть.
Слава Богу, совсем немножко.
Доиграла я благополучно. И дядька больше не спал.
Только после поклона, уходя за сцену, я почему-то забрала стул с собой.
@Maria Pustovit
Потому что каждый раз, когда она говорит - сейчас я вам расскажу, как Маню играла первое скерцо в каком-то колхозе, - дальше она ржёт и бьётся, булькает и машет рукой. И ничего больше сказать не может.
Поэтому рассказывать придётся мне.
Маню - это я. Так меня называют все, кто познакомился со мной в первое десятилетие века.
В то время некоторые отголоски колхозной культуры в нашей стране ещё оставались. В частности, как-то раз весь наш второй фортепианный курс взяли и целиком увезли...куда? Хорошо хоть не на картошку.
Кажется, это был филиал какого-то завода.
Там был Зал Культуры и рояль Красный Октябрь.
Слушатели сидели со всех сторон, как в цирке.
Попробовать инструмент нам не дали. И то сказать, чего его пробовать, Красный Октябрь-то, целее будешь.
Передо мной играло трио балалаечников.
Балалайка - смешно само по себе.
Три балалайки - ещё смешнее.
Играли они какую-то заводную итальянскую тарантеллу.
И, в довершении всего, это были китайцы.
А мне было 17 лет.
Несмотря на то, что считается, будто перед выходом на сцену смеяться не стоит, я просто умирала от смеха.
Мне казалось, это главный комедийный момент вечера.
Но не тут-то было.
Китайцы-балалаечники закончили, поклонились и ушли.
Я укусила себя за косу, чтобы не ржать.
Конферансье не было, каждый объявлял себя сам.
Я вышла и сказала:
- Фредерик Шопен. Скерцо си минор.
Публика встретила меня прохладно. Видно было, что балалаечники нравились им больше.
Перед роялем в ряд стояло три стула, которые китайцы почему-то не унесли с собой.
Непорядок, решила я. Взяла два стула в одну руку, один - в другую и унесла со сцены.
Вышла во второй раз. Публика смотрела на меня уже добрее. Я решила не умничать и сказала:
- Шопен. Скерцо.
Повернулась к роялю и увидела, что мне не на чем сидеть.
Публика хихикнула.
Что ж я за дебил такой, подумала я и пошла за стулом за сцену.
Когда я вышла в третий раз и поклонилась со стулом в руке, публике я уже решительно нравилась. Дядька в первом ряду одобрительно сказал - ишь ты, самостоятельная.
Я села на этот злосчастный стул и поняла, что он шатается.
В четвёртый раз уходить как-то не хотелось.
Поэтому я вздохнула, села на одно полупопие, чтобы сильно не шататься, и заиграла.
Скерцо си-минор - произведение достаточно драматичное. Юношеское такое, горячечное.
У Шопена в тот момент явно что-то случилось. Впрочем, как всегда.
Кто составлял программу этого, извините за выражение, концерта?
Никто ее не составлял, наверное.
После китайцев-балалаечников и чехарды со стульями публика не хотела вникать в глубину трагизма си-минорного скерцо.
Ничего, подумала я, сейчас будет медленный мажорный эпизод. Они у меня разомлеют, они у меня потекут.
Как бы не так.
Мажорная середина произвела непредвиденный эффект - публика явно заскучала, а дядька в первом ряду заснул.
Мне боковым зрением было видно, как он клонится все ниже и ниже.
Может, он со смены был. Рабочий человек, не какой-нибудь там служитель музы.
Ужас положения был в том, что медленная тихая часть скоро заканчивалась, причём в лучших традициях романтизма - совершенно внезапно, на полувздохе.
Грубо говоря, среди сладких тихих звуков надо было внезапно сыграть очень ощутимый аккордовый бемц.
Видит Бог, я не хотела будить этого дядьку.
Но и ломать традиции, по которым играли пианисты всего мира последние 150 лет, я не осмелилась.
Короче, я грохнула аккорд как полагается.
Дядька дернулся и сказал - твою мать.
Я держала себя в руках.
Мне надо было доиграть.
Слава Богу, совсем немножко.
Доиграла я благополучно. И дядька больше не спал.
Только после поклона, уходя за сцену, я почему-то забрала стул с собой.
@Maria Pustovit