Много лет я посещаю своих родственников в ближнем Подмосковье. Живут они в небольшом старом поселке, дорога к которому идет от железнодорожной станции. Все эти годы мне очень нравилось ходить по этой дороге – она шла между двумя красивыми полями, на одном из которых росли старые кусты черноплодной рябины, а на другом поле периодически пахали и сеяли. Вдали виднелась кромка леса, перед ней домики соседнего поселка. Пейзаж, который не менялся для меня с детства и всякий раз возвращал мыслями во что-то пережитое, но забытое, превратившееся в «предчувствие прошлого».
Это было раньше. Года два назад эти поля привлекли внимание стервятников, которые быстро взялись за дело. Теперь с одной стороны вместо травы и рябины сотни вонючих и ревущих моторами фур и газелей, с другой вместо пшеницы, урожая непролазная грязь, канавы и быстро возводится что-то безобразное и бесформенное. Некогда широкая, неспешная, старая, тихая дорога стразу скукожилась, смялась, потерялась и стремится быстро проскочить мимо всей этой грязи и вони к поселку.
Если раньше эта дорога постепенно готовила тебя к встрече со старым, потомственным домом, окруженном добротным садом, с террасой, на которой так хорошо пьется летними вечерами чай, создавала настроение, то теперь настроения нет никакого, а хочется скорее проскочить сквозь грязь и вонь и в противных, слякотных чувствах, совершенно не подходящих к дому, входить в него и некоторое время возвращать себе прежнее состояние.
Совсем недавно я писал о том, что некоторым ретивым гражданам во власти очень мешает размер нашей страны. Выражается это и в том, что они ненавидят свободное пространство так же, как степняк-кочевник ненавидит деревья. Для них не существует понятия «красота», «пейзаж», «ландшафт», «небесная линия леса», с ними бесполезно говорить о чем-то высоком и красивом, убеждать в том, что суть России это широта, безграничье, что свободное, необъятное пространство для нас это необходимое условие жизни, без которого мы станем куцыми, измельчаем, опошлимся и пропадем.
Пространство это внешнее, ландшафтное выражение полной свободы, безудержной воли – когда человек говорит «хочу на вольную волю», то он представляет себе не спальные районы Москвы и не торговые центры, а бескрайнее поле до горизонта, отороченное опушкой леса, ветер, птиц, носящихся где-то в глубине неба. Ветер треплет волосы, хочется развести руки и громко закричать и смеяться просто потому что хорошо. Вольно.
«Я помню, как мой двоюродный брат, - вспоминала Тэффи, - пятнадцатилетний кадет, тихий мальчик, послушный и хороший ученик, два раза убегал из корпуса, пробирался далеко в северные леса и, когда его разыскивали и возвращали домой, он сам не мог объяснить своего поступка. И каждый раз это было ранней весной - Почему ты ушел? - спрашивали мы. Он застенчиво улыбался. - Сам не знаю. Так. Потянуло. Потом, будучи уже взрослым, он вспоминал об этой полосе своей жизни с каким-то умиленным удивлением. Он не мог объяснить и сам не понимал, что за сила тянула его и уводила… Та, настоящая жизнь была, как сон. А эта, «чудесная», стала жизнью реальной. И даже страшно, как мог столько лет жить так неестественно, тяжело и скучно. Но думал он мало, больше чувствовал. Чувствовал волю. - Бредешь без дороги по глухому лесу. Только сосны да небо - один в целом свете. И вдруг заорешь диким голосом изо всех сил, изойдешь в этом крике такой первобытной радостью, что потом долго только дрожишь и смеешься».
Это пространство так действует. Оно открывает нам нас же самих. Пока. Скоро вся эта «предприимчивая» строительная сволочь, которая, глядя на любое поле, видит только столбики цифр и пачки денег, сделает все возможное, чтобы этих полей не было. Чтобы это общее пространство приносило личное бабло, унося человеческую душу, свободу, мечты, ширь человеческую. Свобода, говорите? Воля вольная? Вот тебе торговый центр и будь волен выбирать шмотки. Между новостройками оставили тебе пятачок – вот на нем и мечтай о свободе, мечтатель.
Вот это настоящие враги.
И они не где то там.
Здесь они.
