Forward from: Голландский штурвал
Мы сидели за обильно накрытым столом. Клеенчатая скатерть прилипала к моим локтям, пролитый морс стекал на колени. Я ела вторую порцию окрошки, мне говорили: «Вот еще мясо ешь и картошечку, а попробуй-ка огурчики, в сметанку то мокай, Любкина сметана, настоящая». У меня разбегались глаза, голова уже кружилась от переедания, но останавливаться было нельзя, да и неприлично как-то... К слову, я очень люблю еду, особенно деревенскую.
Раньше я брезговала и ходила как призрак с бутылкой воды, купленной по дороге и робкой фразой «мне только оливьешки, пожалуйста», но с тех пор как я попробовала изумительные бутерброды со шпротами на похоронах нашей совершенно незнакомой бабушки-родственницы, я была так поражена этой гармонией и свежестью вкуса, что теперь готова к экспериментам с дегустацией всего деревенского меню.
Тем временем, в мутный бокал мне подливали домашнее вино. Когда оно закончилось, мне выдали не менее мутную рюмку с отпечатками пальцев (кажется, мужских) и предложили отведать не менее домашнего самогону от которого никогда на утро не болит голова. Мне стало интересно, правда ли не будет мигрени на следующий день, да и, честно скажу, находиться среди родни и поддерживать беседу гораздо проще, будучи пьяненьким.
И вот я слушаю весь этот ёбаный бред, какие-то всплывшие воспоминания, про какую-то Бабку Зойку, которая пять лет не могла родить, а потом рожала каждый год. Я представила ее уже бабкой, то есть вот она такая седая и морщинистая в косынке держит в руках уже третьего младенца и молит господа, чтобы это уже закончилось, но, кажется, ей снова нужно рожать и она падает на колени и плачет.
Или вот история не менее дикая — как они с киргизами воевали, как те айву воровали, а они за ними с палками бегали да ремнем лупили, как те в колодцы срали и все такое. И тут выходит тетя в каком-то пиздецки усеянном пайетками наряде со словами: «Вот в этой новогодней кофточке я поеду в Дагестан! Дагестанцы любят все блестящее, авось, привезу одного». Я думаю, какой в пизду Дагестан и тут вспоминаю, что тетя-то пол-вечера нам рассказывает, как ее какая-то дальняя сестра на свадьбу позвала.
Мое воображение сразу начало рисовать болезненно-реалистичные картины. Вот моя тетя держит чемодан одной рукой, в другой руке у нее сидит карликовый дагестанец с сигаретой в зубах и ехидно-злобным выражением лица, она входит в дом, кричит: «Мааамм! Смотри, кого привезла!». Спускает его на пол со словами: «Ну беги, Каримка, осматривай хоромы». И вот заживут же они, тетя моя, к слову, дважды в была браке, дважды неудачно, она из тех людей, что готовы горбатиться всю жизнь на каком-нибудь ёбаном заводе, рвать там себе все дыры от старания и страдания и в итоге остаться ни с чем; из тех людей, что смотрят телевизор в свободное время и никогда не думают о своем рационе, от этого рано толстеют и стареют; из тех людей, что навязывают своим детям дико традиционные ценности и от этого рано становятся бабушками.
Все это звучит по-злому, но я люблю тетю, мы с ней даже в один день родились, а разница у нас ровно двадцать лет.
И вот, значит, днем она ему в палисадничке стелет мягенько плед в два слоя, садит, книжку дает какую картинки посмотреть или телевизор выносит, а сама идет на огород траву рвать да пионы сажать. Только отвернется — а он уже кур гоняет бегает, паразит. А вечером они чаю пьют, бывает, раскапризничается, нахмурится Карим Тигранович, так она его на руки, покачает, еще чаю подольет, успокоится Каримка, зарумянится, ласкаться полезет, ну она его под мышку и в спальню. А коль буянить начнет, так она его метлой шуганет, да в курятнике закроет, шипит, ругается на своем страшном чеченском, горло грозится перерезать во сне, а тетя только смеется, мол куда тебе, ты даже до горшка без томика Толстого под ногами не достанешь. Время пройдет, тетя его откроет, он сидит уставший, в перьях весь, она его на руки, гладит его: «Опять, Каримчик, кур гонял? Сколько раз говорила, ах ты, озорник». И будут жить-поживать, тишь да глажь или как там.
Раньше я брезговала и ходила как призрак с бутылкой воды, купленной по дороге и робкой фразой «мне только оливьешки, пожалуйста», но с тех пор как я попробовала изумительные бутерброды со шпротами на похоронах нашей совершенно незнакомой бабушки-родственницы, я была так поражена этой гармонией и свежестью вкуса, что теперь готова к экспериментам с дегустацией всего деревенского меню.
Тем временем, в мутный бокал мне подливали домашнее вино. Когда оно закончилось, мне выдали не менее мутную рюмку с отпечатками пальцев (кажется, мужских) и предложили отведать не менее домашнего самогону от которого никогда на утро не болит голова. Мне стало интересно, правда ли не будет мигрени на следующий день, да и, честно скажу, находиться среди родни и поддерживать беседу гораздо проще, будучи пьяненьким.
И вот я слушаю весь этот ёбаный бред, какие-то всплывшие воспоминания, про какую-то Бабку Зойку, которая пять лет не могла родить, а потом рожала каждый год. Я представила ее уже бабкой, то есть вот она такая седая и морщинистая в косынке держит в руках уже третьего младенца и молит господа, чтобы это уже закончилось, но, кажется, ей снова нужно рожать и она падает на колени и плачет.
Или вот история не менее дикая — как они с киргизами воевали, как те айву воровали, а они за ними с палками бегали да ремнем лупили, как те в колодцы срали и все такое. И тут выходит тетя в каком-то пиздецки усеянном пайетками наряде со словами: «Вот в этой новогодней кофточке я поеду в Дагестан! Дагестанцы любят все блестящее, авось, привезу одного». Я думаю, какой в пизду Дагестан и тут вспоминаю, что тетя-то пол-вечера нам рассказывает, как ее какая-то дальняя сестра на свадьбу позвала.
Мое воображение сразу начало рисовать болезненно-реалистичные картины. Вот моя тетя держит чемодан одной рукой, в другой руке у нее сидит карликовый дагестанец с сигаретой в зубах и ехидно-злобным выражением лица, она входит в дом, кричит: «Мааамм! Смотри, кого привезла!». Спускает его на пол со словами: «Ну беги, Каримка, осматривай хоромы». И вот заживут же они, тетя моя, к слову, дважды в была браке, дважды неудачно, она из тех людей, что готовы горбатиться всю жизнь на каком-нибудь ёбаном заводе, рвать там себе все дыры от старания и страдания и в итоге остаться ни с чем; из тех людей, что смотрят телевизор в свободное время и никогда не думают о своем рационе, от этого рано толстеют и стареют; из тех людей, что навязывают своим детям дико традиционные ценности и от этого рано становятся бабушками.
Все это звучит по-злому, но я люблю тетю, мы с ней даже в один день родились, а разница у нас ровно двадцать лет.
И вот, значит, днем она ему в палисадничке стелет мягенько плед в два слоя, садит, книжку дает какую картинки посмотреть или телевизор выносит, а сама идет на огород траву рвать да пионы сажать. Только отвернется — а он уже кур гоняет бегает, паразит. А вечером они чаю пьют, бывает, раскапризничается, нахмурится Карим Тигранович, так она его на руки, покачает, еще чаю подольет, успокоится Каримка, зарумянится, ласкаться полезет, ну она его под мышку и в спальню. А коль буянить начнет, так она его метлой шуганет, да в курятнике закроет, шипит, ругается на своем страшном чеченском, горло грозится перерезать во сне, а тетя только смеется, мол куда тебе, ты даже до горшка без томика Толстого под ногами не достанешь. Время пройдет, тетя его откроет, он сидит уставший, в перьях весь, она его на руки, гладит его: «Опять, Каримчик, кур гонял? Сколько раз говорила, ах ты, озорник». И будут жить-поживать, тишь да глажь или как там.