Чужой Дневник. Изгой.😀

779.
Мне же в сокамерники достался Брайан Такер. Персонаж, послуживший причиной несварения у лейтенанта два месяца назад на строгаче Алленвуд. Все это время Брайан находился за несколько камер от меня, дожидаясь своей очереди выйти на зону. Прождав 31 день. После окончания расследования он получил свой шанс. Дошёл до модуля, поговорил с местными белыми. Представился, выслушал рекомендации, и… вернулся обратно в карцер.
Такер был гей. И если он шутят, добавлял в голос глубокие модуляции, то скрыть женскую походку, жесты он был не в состоянии. Да и хотел ли он это делать? Статус гея в американской тюрьме не даёт каких-либо преимуществ. Другое дело трансгендер. У них особая лавка, повышенное внимание со стороны психолога. Трансгендер может выбирать себе сокамерника, или жить один. Часто в трансгендеры записываются арестанты, чтобы получить возможность жить в одной камере со своими любовниками.
Такер, будучи геем в системе ВОР числился как greiner. В Алленвуд он попал из соседней зоны Фэрингтон. Кто-то приревновал его любовника и избавился от Такера, запустив оперу бумагу о готовящейся операции по вбросу наркотиков. Мобильный телефон штанах Такера послужил весомым аргументом его вины. Фэрингтон в ВОР Был знаменит либеральными нравами. Но только слушая Такера, я получу представление о том, насколько некоторые тюрьмы напоминают Садом и Гоморру.

780.
Не дождавшись ожидаемой реакции, Кейн перемещает Помакса дальше. Следующий его сокамерник, выживший из ума негр по имени Зодиак без возраста, места жительства даты освобождения. Такие скитаются из карцеров карцер по системе. Из усиленного режима на жесткие и обратно. На зоне, ввиду своего сумасшествия, они не могут продержаться и несколько часов, а в карцере становятся настоящим испытанием для сокамерника. Зодиак вел длинные беседы сам с собой. В его голове уживались сразу несколько персон, которые постоянно выясняли отношения. Ссорились, поливали друг друга бранью, потом мирились и вне зависимости от времени суток горланили песни. Первым всегда начинал рэпер из Ист-Сайда Чикаго. Он выдавал путаный речитатив собственного сочинения, в котором угадывалась связка новостей за прошедший день. Имена охранников, выпавшая на долю зодиака оскорбление. Старика особенно невзлюбил Вайт. Он почти ежедневно затоплял его камеру, обещая, если Зодиак позволит воде просочиться на продол, дать ему штрафной протокол reating (бунт) и облить из баллончика. Воду получалось отжать далеко не всегда. За истсайдовским рэпером исполнял лирический герой. Soul блюзs южных Штатов. R.Kelly. Концерты эти начинали спонтанно в любое время суток.
На арестантскую ругань Зодиака внимание не обращал. В 3-4 часа утра по продолу раздавался его глубокий голос.
I love you; I love you; Tomorrow I love you
Jan just a day away.
Я жалел Помакса, но помочь ему был не в силах.

788.(II)

— Cuff up! — раздается через пять минут шепот Войта. Именно шёпот. Кормушка открылась без удара. Если бы мы c Помаксом действительно спали, ни за что не услышали бы.
Мы слетаем с коек со всей скоростью, на которую способны и столкнувшись лбами у двери, даем надеть на себя наручники.
Нас ведут в стакан возле тамбура. Каждую секунду ожидаю подвоха: толчка в спину, подножки. Именно с таких движений запускается конвейер “попытка нападения на охранника”. Цементный стакан. Слепящий свет. Холод. Босые ноги мгновенно стынут. Через час устав ходить, присаживаюсь в угол и обхватываю руками колени.
— Раздевайся, — негромко командует Войт.
Он долго вертит меня обнаженного. Заставляет нагнуться, раздвинуть ягодицы. Еще, шире… Засунуть палец в анус. Он рассматривает мой член презрительно, щурясь, приказывая раз пять, оттянуть крайнюю плоть. Заставляет вертеть мое достоинство в руках. Войт насмехается, отпускает комментарии о размерах и форме.
Все это, если я осмелюсь жаловаться, тянет на сексуальное надругательство, но кто станет меня слушать?
Спустя десять минут Войт выдаёт мне бумажные ползунки и переходит в соседний стакан. Пытка повторяется Помакс пробует объясняться. Помакс кается во всех грехах, когда-либо им совершенных. “Те охранники в моей банде! Я бы никогда не посмел поднять руку на белого!”
Войт бросает Помаксу распашонку.
— Одевайся!
Через пять минут мы снова в камере. Все наши вещи отсутствуют. Матрасы заляпаны кофе. Простыней нет, от голых нар устойчиво пахнет мочой.
Появляется, лейтенант, выдает нам штрафные протоколы третьей серии за передачу под дверью предметов в соседнюю камеру. Fishing. За нарушение правил нас на неделю помещают в бумагу и… какой пустяк! Голые пятки по бетону, отсутствие мыла, туалетной бумаги. Нам удается избежать конвейера! Мы не избиты. Мы не потеряли ни одного дня хорошего времени.
Неделя проходит за болтовнёй. Спасаясь от холода, я греюсь, забравшись в распоротый матрас словно в спальник. Помакс рассказывает о жизни улиц чёрного Нью-Йорка, где у каждого подростка вместо рогатки за поясом пистолет.
За эти несколько дней он проникается ко мне до такой степени, что, достав из ануса наркотики предлагает мне половину.
— Что я буду с ними делать? — недоумеваю я, глядя на мокрые целлофановые свёртки.
— Вмажься сейчас или сохрани, пока не выйдешь на зону. Тут долларов на 300, но ты классный пацан... Я не выдерживаю и захожусь смехом.

788.(I)
Утром, проснувшись от скрипа, перемещаемой по продолу тележки с завтраком Помакс оказался возле кормушки раньше меня. Завтрак в этот день раздавал Лойек, и Помаксу бы следовало подстраховаться, когда в кормушке появятся подносы. В запале вчерашнего вечера я не успел его предупредить.
Лойек Вставляет в кормушку неплотно закрытый поднос, не дожидаясь, пока помог с перехватим завтра, силой толкает его вперед и вниз, вырывая его из рук сокармерника. Знаем. Знаем. Научены. Попробовал бы он со мной такой трюк.
Сухие хлопья разлетаются по полу. За первым подносом следует второй. Лойек выворачивает завтрак на пол и не прячет за случай:
— Извините, — говорит ключник.
Помакс стоит возле двери и молчит. Он держится молодцом. Лойек выливает на пол молоко из заранее открытых пакетов и желает нам приятного аппетита. Пустые пакеты летят на пол. Капли молока на комбинезон Помакса.
— Оставь, — шепчу я, выхватывая из кучи хлопьев, не успевшее размокнуть пирожное. — Ты лучше не поднимайся с койки, когда на продоле появятся ключники.
Следуя моему совету до обеда, Помакс дремлет, отвернувшись к стене. Несколько раз прохаживающееся по продул ключники, гремят кулаками по нашей двери и выкрикивают ругательства, называя меня нигером, а Помакса со стукачом. На такой трюк можно поймать только новичка.
Обед (Помакса тоже переводят на вегетарианскую диету), проходит без потерь. У меня получается поймать летящие на пол под носы. Вот только не могу понять... Почему Войт появляется на смене на три часа раньше? Обычно утром беспредельничали Томми-Бой и Лойек, днём эстафету перехватывал Бартлетт, а на вечернюю смену заступал Войт, от которого стоило ждать самых больших неприятностей. Ночной ключник, чьего имени я так никогда и не узнал, орал и распевал песни будя заключённых. Он барабанил в двери и сыпал ругательства.
И вот теперь… Войт вместе с Бартлеттом… то один, то другой они уже два раза прошли мимо камеры. Словно присматриваясь.
— Раша! — донёсся из вентиляции голос Дэй-Дэя, — тут что-то затевается. Вы лучше лягте и притворитесь спящими. Если последует команда "cuff up", не вздумайте мешкать. Да я и сам уже понимал…

789. (I)
На следующий день, собирая подносы после обеда всё тот же Бартлетт, бросив взгляд на таблички с нашими именами, выдаёт:
— Меня для вас две новости. Одна хорошая, другая плохая. Одного из вас, я согласен снять с вегетарианской диеты. Кто это будет?
По совпадению, именно я в этот день оказалась рядом с кормушкой. На вопрос надзирателя, пожимаю плечами— к чертям мне участвовать в его постановке. У сокамерника особое мнение.
— Я, возьми меня, — верещит он с верхней койки.
— Хорошо, тогда собирай вещи, мы переводим тебя в другую камеру.
Когда мы остаёмся одни, Вождь выплёвывает слова оправдания. Вздор! Какое мне дело! Я живу свою жизнь.
Через полчаса Вождь покидает камеру, чтобы потом еще целых два месяца напоминать о себе переданными через полотёра записками, где слова “помоги”, “дай”, “друг” были перемешаны в пропорциях должных, по его разумению, вызвать во мне сочувствие.


789. (II)
Вождь, подхватив в скованные руки узелок, уже скрылся в дверном проёме. Затылком ощущаю открытую дверь. Оборачиваюсь. Слышу шаги тяжелые шаги. Сейчас станет ясно, для чего ключники затеяли эту игру…
В дверях плечистый негр. Кучерявые нестриженые волосы. Борода. 130 кг мышц.
Бартлетт заходит вслед за негром в камеру.
— Давай я тебе помогу. Ключник берёт из рук негра скатку постельного белья и показательно бережно кладёт её в унитаз.
— Вот так вот, — приговаривает Бартлетт и, трамбуя скатку ботинкам, ловит взгляд негра.
Негр молчит.
— Надеюсь, вы поладите, — напоследок роняет Бартлетт. — Я к вам через пару минут снова загляну. — Пауза виснет в воздухе. — Помни, что я тебе про него говорил...
Стоит за ключником и закрыться двери негр наступает.
— Он говорит, ты крыса и педофил!
Мы стоим лицом к лицу наши руки пока опущены. Мгновение, и камера наполнится звуками ударов. Какие у меня против него шансы?
— Я член bloоd, мне нельзя находиться с тобой в одной камере. Если ребята узнают…
Негр делает шаг вперед.
— Уо! Кто здесь?! — Раздаётся над ухом голос Дей-Дея.
Все это время он стоял в своей камере на раковине, прислонившись ухом к вентиляции и слушал.
— Я тоже bloоd, — спешит Дей -дей. — Раша нормальный парень, не слушай ключников, я объясню...
Когда Бартлетт через 10 минут заглядывает в камеру, он не может скрыть разочарования:
— Вы так… вы сами напросились, — бормочет он.
Помакс пришёл по этапу из Бруклина. Его поместили в карцер из-за незакрытого штрафного протокола: нож и телефон. На наше крыло он попал, когда ключники узнали про четыре нападения на охранников. Внутренние разборки blood. Но попробуй докажи это расистам Кейна. О порядках, царящих на особом режиме Алленвуда Помакс был наслышан. До звонка ему оставался всего год. И портить себе жизнь, поддаваясь на провокации ключников, он не собирался.
— Будьте предельно осторожны, — поучал Дей -дей.
Что куда легче было сказать, чем следовать его совету?

790.
— Твоё расследование окончено. Собирай вещи. Тебя отправляют в зону.
Сердце подпрыгивает в груди. Впервые за два месяца ты осмеливаешься поднять глаза на охранника. К кому он обращается, к тебе или к твоему сокамернику?
Бартлетт чешет неопрятную бороду и показывает желтые зубы. Какие же они… дети., неожиданно понимаешь ты.
Склонные к зверствам ключники — либо прячущие розовые щеки за бороду юнцы, либо чисто выбритые бывшие военные, наверняка прошедшие горячие точки и комиссованные по состоянию психики.
Ты вскакиваешь и под завистливым взглядом сокамерника бросаешь на простынь личные вещи: чистые блокноты, витамины, тапки для душа… Зачем мне всё это? Там за пределами тамбура, где не пытают людей, где есть лавка и свежий воздух… где по желанию можно поменять простыни и одеяло? Ты с отвращением загоняешь скатку постельного белья в угол. За два месяца ты неоднократно порывался сам постирать одеяло. Но даже если бы получилось собрать смыло, то как станешь сушить? Развешанное в камере одеяло, несомненно, привлечёт внимание дежурного ключника.
Оборвав ход мысли, ты приплясываешь перед дверью. Ловишь звук сломанного вакуума. Вот-вот на продоле появится Бартлетт. Минуты растягивается в часы… Когда Бартлетт наконец вставляет очкастое рыло в смотровое. Ты тянешь — Готов.
Бартлетт обводит взглядом камеру: голый матрас, комок простыней в углу.…
— А куда ты собрался?
Не дожидаясь ответа, он возобновляет обход продола. Смысл сказанного ломает слои сознания и глыбой ударяет в желудок.
Куда я собрался?
Через пять минут на продоле появляется сам лейтенант Кейн. Не задерживаясь возле дверей, отточенным движением он просовывает в щель бланк штрафного протокола, из которого я узнаю, что на отданный мне приказ собрать вещи и покинуть карцер, я ответил отказом.
Три отказа. 306 серия. Распространённый способ покинуть зону после 6-8 месяцев ожидания.
Но я же подчинился!
Да кому ты докажешь?

795.
Через два месяца я приспособился, поймал ритм. Привык к сокамернику и овладел искусством быть невидимым для надзирателей. Каждый день восходящее солнце бросало крап лучей на мое одеяло, улыбнувшись, оно скрывалось за стеной соседнего блока, и мы делали ещё один шаг к Свободе. Время существовало в пределах одного дня. за тюремными стенами жил вне этого времени.
Незаметно ты привыкаешь ко всему. Ты стараешься игнорировать, не впускать в себя происходящее за дверью. Там что угодно, лишь бы это не касалось меня или моего сокамерника. Можно заткнуть уши, накрыться мокрым полотенцем, спасаясь от перцового газа, можно провести полночи в пустой болтовне, представляя себе, что находишься где угодно, вне этого места., заглушая собственными словами и смехом стоны избиваемых арестантов.
В ночи, когда в камере с ковки были постояльцы, сон не шёл к нам. Попробуй поспи, когда за 4 шага от тебя кричат от боли, а каждые два часа режут звуки глухих ударов кулаков о человеческое тело. О тело такого же как ты арестанта. Попробуй поспи, когда каждые 15 минут гремят кулаки о металлическую обивку дверей и голос ночного ключника несёт ненависть и угрозы.

Думаю, открыть туристическое агенство по безвизовым турам в США. Трудоустройство + жилье+ гиды. Выезд из Мексики. Думаете будет спрос ?
(Это не шутка)

Мир карцера состоит из звука как кипящая вода из пузырей. И если зону можно сравнить с немым кино, звуковую дорожку, к которому ты выбираешь сам, пряча уши под увесистыми R-10 с усилителем, то карцер— радиопостановка длиной в лето с кухонного подоконника времён СССР. Джигарханян тут читает роль гангстера blood по кличке Дей-дей, скрипучий голос ведущего не позволяет ошибиться. Когда ты спросонья, не открыв глаз, набираешь пластиковый стакан кофе и настраиваешь волну. Конечно, карцер можно услышать только на коротких частотах (АМ). Ты сидишь и постоянно ждёшь, пока щёлкнет. Со временем слух становится острее. Звон связки ключей на бедре охранника, стук тяжёлых каблуков по цементу— ты давно изучил походку постоянных смотрителей этого зверинца. Дверь на продол закрывается герметично и блокирует шум. Воздушная пробка поднимает волну— нас сложно застать врасплох. Мы как суслики, вытягиваем шеи и встаём перед дверью на задние лапы, готовая в любой момент прыснуть на койку и спрятаться под одеяло. Угадывая время, мы вслушиваемся в дыхание карцера, ожидая визга колес тележки, нагруженной подносами с едой. Любой другой звук по своей природе враждебен. Гогот гусей, смех невидимой аудитории сопровождает твой день. Словно в дешёвом шоу, гуси подсказывают, где надо смеяться. Вот удачное место. А еще вот здесь, и вот здесь. Дикие лапчатые твари бьют клювами в стены и отпускают комментарии— для них свобода как данность, в ней нет смысла, они не могут её потерять. Стучу по окну и мечтаю о геноциде.
Днем гусиные, переговоры с меняют крики, вышедших на стадион арестантов, рискуя попасть под санкции. Да, они подходят к забору и срывая лёгкие, передают нам послание. Последние новости разыскивают друзей, сводят счёты.

В карцере слух играет более важную роль, чем и зрение. Перед глазами истёртые взглядами стены, всё тот же надоевший сокамерник. Редко мелькает в смотровом окне чей-то силуэт. Зрение играет с тобой в прятки— попробуй, угадай кто прошел по коридору мужчина или женщина, костюм или социальной работник. Взгляда не надо, ты помнишь расположение каждой аббревиатуры, каждого крика отчаяния на металлических боках душевой кабины. Сколько ни припадай глазами к царапине на закрашенном окне (густые мазки белой краски изнутри кажутся черными синим отливом по краям), ты видишь вдалеке за забором одно и то же дерево с раскидистой кроной. Если на фоне дерева мелькают пикапы— меняется смена, значит около трёх. Но царапины на окне роскошь, не для того их закрашивали, чтобы всякие Жорики вставляли в эти царапины глаза в нелепой попытке удовлетворить информационный голод.
Иногда зрение оказывается даже много, и перед глазами всплывают детали, которых ты предпочел бы не замечать. Какая разница, из чего состоит этот бурый нарост на металлическом ребре койки. Металл, цемент, выкрашенные стены... Но стоит смотреться — обломки обкусанных ногтей в углах койки, кусочки кожи. Везде волосы всевозможных размеров и форм. Под кроватью, хоть каждый день протирай, клубки пыли, паутина из волос. На книгах, тетрадях. Волосы в пище и картонках из-под молока. Тугие чёрные пружинки, словно шерсть верблюда, в полученных из прачечной простынях, нижнем белье. Ломкие седые волосы величиной с ладой на твоей зубной щётки., а вот этот, кучерявый, с палец длиной, который только что приземлился на твоем одеяле, не может быть ничем иным, как представителем пахового волосяного покрова твоего сокамерника. Когда ты прохаживаешься по камере Вождь, скрестив ноги, провожает тебя взглядом и целыми часами выдирает редкую растительность на своём лице, хорошо, у тебя получилось убедить его заворачивать отходы в бумажные шарики. Пусть баскетболист из него никудышный, но стоит тебе спрятаться на нижней койке, и вот, пожалуйста, волосяной дождь. Мне лень тянуться и стряхивать эти подарки на пол. Рассматриваю сталь над головой. Судя по построению фраз, подписи оставлены доминиканцем. Молитвы и обещания, данные какому-то “бугру” по кличке Иесус. Не иначе как стукач. Ведь по-другому заявление о причастности Иесуса к переселению доминиканцев карцер объяснить невозможно.
Натянутая на голову простыня — словно белый экран-ширма отгораживает меня от реальности. И выбрасывает в мир фантазий. Не иначе, как многие бумагомаратели подолгу разглядывали под простыней свои ноги. Хлопотно, хоть очки выбрасывай. А для чего мне очки, моим зрением в душе можно вообще глаз не открывать. На ощупь я всё ещё мужик, да. А под одеялом неудобного очках, но так иногда приятно увидеть среди всего этого хлама знакомое и ещё не успевшее надоесть лицо и расписаться в собственном достоинстве.

830.
В царившей на продоле атмосфере, у многих, особенно у не принадлежащих улицам или криминальному миру людей, не выдерживало здоровье. Когда арестант терял сознание вызывать парамедиков, ключники не спешили. Особенно отличался здесь Войт. Он мог до 30 минут стоять под дверью, отдавая не подающему признаков жизни арестанту приказ подняться. Ребят проносили мимо наших камер на руках, их безжизненные лица мелькали в смотровых окошках. Блаженная улыбка, мертвенная бледность, оскал… Эти лица исчезали из нашей жизни навсегда. Ни один из четверых не вернулся.
Ключники… Эти “хорошие люди” ходили после таких случаев по продолу довольные и кричали друг другу, а вернее, работали на публику. “Ещё одним пи... на планете меньше. Я сомневаюсь, что все эти арестанты умерли, но, как вы понимаете, такие заявления не способствовали укреплению нашего духа.
Жаловаться нам было некому. Медицинские работники игнорировали мольбы о помощи, психологи отделывались советами и предложениями не злить тюремщиков и оставаться невидимыми. Советники, выписывая штрафные санкции. Пожимали плечами и шепотом говорили об отсутствии выбора. “Если мы вас не накажем по полной вам прилетит ещё раз в двойном размере.” Даже после увольнения озверевшего до предела тюремного судьи, ситуация не изменилась. Новый судья, выходец из Украины, попытался снизить планку наказаний, но банда Кейна быстро поставил его на место, и все вернулось на круги своя. В карцере Аленвуда расследования вместо одного — трёх месяцев длились годами. За SD карту тут добавляли 12 месяцев к сроку. За любое неповиновение лишали всего “Хорошего времени.”
Несколько раз я брался за карандаш. Пытаясь записывать имена, даты, подробности пыток. В течение первых двух месяцев мою камеру обыскивали 4 раза, забирая у меня любой исписанный клочок бумаги. Когда я узнал про DHO выходце из Украины. Я понял, что прочесть мои заметки ключникам не составит труда я угомонился. Осознание того, как близко я подошёл к тому, чтобы потерять 3 года “хорошего времени”, заставила меня быть предельно осторожным.
Человек привыкает и приспосабливается ко всему. Среди ненависти, жестокого обращения, находясь в постоянном страхе, мы всё равно пытались вести нормальную жизнь. Мы занимались спортом, играли в шахматы, Джеопарди, сами составляя вопросы и назначая вознаграждение. Мы устраивали музыкальные вечера, или до утра рассказывали друг другу истории из жизни до ареста. Несколько раз в неделю получалось снять с тележки книги.
Когда Вождь пускался в заунывное повествование о том, как он продавал наркотики, ходил на вечеринки или играл в казино, я занимался спортом, обдумывая письма родным. В надоевших до зубной боли рассказах ничего не менялось, но я ни разу не прервал сокамерника, понимая —, каждому надо снять напряжение. Но постоянное внимание ключников… в планы банды Кейна не входило дать тебе возможность расслабиться.

835.
Я не могу указать причину пыток каждого арестанта, прошедшего сковку, но провокация с нашей стороны могла быть минимальной. Так запомнился случай, молодого парня, попавшего в карцер за моторчик от машинки, делающей тату. Тони оставалось отбывать 14 дней, и никто из нас не верил, что со своим 200 протоколом он за оставшееся время успеет увидеть судью, не верил в это и сам Тони, когда в ответ на оскорбление ответил Войту:” То, что вы здесь делаете, это нарушение прав человека”
Войт это не Бартлетт. Войт никогда не опускается до крика и угроз. Войт сказал: "Ок”. И уже со следующего дня поставил Тони на описанный выше конвейер. В результате, вместо 14 дней парню предстояло задержаться в тюрьме на полтора года. 7 месяцев из которых в карцере и 90 дней без матраса. Тони сказал: “Психологическая война” и полез в петлю, из которой его, конечно, достали. Отвезли в мед блок откачали, а по возвращении в карцер прямо в тамбуре, где нет камер, избили по новой
Войт после случившегося полчаса упражнялся возле дверей бывшей камере Тони, обвиняя сокамерника последнего в убийстве. А ты попробуй проверь, правду ли тебе говорят. Много ли надо, подхлестнуть воображение?

839.
Попав в карцер, Дэй-дей намеревался выйти на прогулку. Обычно в 6:00 стоит ключникам свет, карцер обходит охранник, составляющий списки желающих подышать свежим воздухом. На прогулочном дворике 4 клетки и далеко не всех можно помещать вместе. Банда Кейна не любила лишней суеты. Из 100 человек, постоянно находящихся в карцере Аленвуда, на прогулку выпускали всего 5–10 человек.
Заведенный бандой порядок Дэй-дей не одобрил, следуя стандартной процедуре разрешения конфликтов ВОР, он попросил у советника форму ВОР-8, неформальное разрешение конфликта, и написал жалобу на имя лейтенанта Кейна, непосредственного начальника, составляющего прогулочные списки охранника. Отправить свой опус Дэй-дей не успел — бумагу сняли со стола охранники во время обыска камеры.
Дэй-дея со скованными за спиной руками отвели в стакан, не просматривающийся видеокамерами. Его уложили на пол, прижали шею коленом. Лейтенант Кейн, Бартлетт, Эдвин (Edwin) избили его, нанося удары ногами по ребрам и кулаками по затылку. После этого лейтенантом был составлен рапорт о попытке Дэй-дея во время конвоирования напасть на охранника. (В подобных случаях речь шла именно о попытке нападения, ведь руки арестанта всегда оставались скованными за спиной).
За попытку нападения, Дэй-дея со скованными руками поместили на 24 часа в специальную камеру (restrain). Камера эта находилась на нашем продоле. В непосредственной близости я проведу больше двух месяцев и каждый доносящийся до меня стон навсегда останется в памяти. Наручники в таких случаях всегда затягиваются “без подожди”. Уже через 15 20 минут кровообращение нарушается, кисти немеют. Я видел непроходящее шрамы на руках арестантов даже спустя 4 месяца после сковки (restrain). “Alenwood tatoo” шутим мы. И это только начало пыток.
Согласно протоколу ВОР, помещенного в скобку арестанта, каждые 15 минут должен проверять коридорный, каждые два часа лейтенант, и каждые 3 счаса медицинский работник. Этот распорядок задает ритм пытки. Каждое 15 минут, задержавшись возле двери, ключник исполняет. Без стеснений. Расистские комментарии, угроза изнасилования, обвинения в педофилии, стукачестве, обещание оставить гнить в тюрьме до конца жизни. Вместе с обвинениями следует приказы: встать, сесть, лечь. Засунуть голову в унитаз, убрать мусор в камере (со скованными руками). Ключники соревнуются в изобретательности. Например, Войт вывернет воду и оформит бумаги о попытке затопить карцер. Лоек принесет арестанту анализ мочи, а потом выплеснет результаты в лицо, трубка для анализа дыхания будет вымазана, калом и так далее.
Когда на продоле появляется лейтенант, приходит время открыть камеру и проверить наручники, пользуясь этим, арестанта снова избивают, бьют по-разному. Кто-то душит. кто-то норовит попочкам, а кто-то — Не хитря бьет кулаком в лицо. Ребятам в сковке обрезали косички охотничьим ножом. Спускали штаны и вставляли в анус швабру, заталкивали в рот полотенца, пропитанные мочой.
За 7 месяцев моего пребывания на продули через скобку пропустили более 20 человек, пощадили только одного. Да и то по состоянию здоровья.
После избиения наступает черед административной части. Арестанту приносят штрафные протоколы за попытку нападения, отказ подчиниться, отказ от анализов… Как правило, 5-6 протоколов всех серий, суммарно по этим протоколам судья забирает от 6 месяцев скидки за хорошее поведение и выдаёт 6-7 месяцев карцер. Про визиты, ларёк и телефон я молчу. Так получилось и с Дей-деем. Его освобождение передвинулось на 6 месяцев. Все это время мы провели в соседних камерах, играя в шахматы через вентиляцию, обмениваясь журналами или меняя кофе на твикс, когда выпадала возможность заказать в лавке продукты. Пытки продолжались своим чередом.

840.
Сжать зубы и терпеть, — приказал я себе. Да, но ведь я и не собирался жаловаться. Всё, что я хотел, это узнать свой статус. Узнать на каком основании меня поместили в карцер, и как долго я буду здесь находиться.
Решив рискнуть, я отправил заявление оперу. Наивности арестанта, полагающего, что, попав в заключение, у него есть какие-то права, что с его заявлениями и желаниями кто-то будет считаться, в его слепое вере в закон и правила ВОР, нет предела.
Но как соблюдаем мы, правонарушителя, закон (иногда, когда нам это выгодно), точно так же служащие ВОР придерживаются уставов и положении. И если на лёгком режиме их прегрешения незначительны, то на усиленном и строгом можно лишить человека жизни, прикрывая претензии и иски сводом правил и остаться безнаказанным, в чём я впоследствии и убедился.
Опер отдал мой запрос Кейну. Кейн передал Бартлетту, последний уже через два часа после обхода явился исполнять свою арию.
Окончив петь, он пообещал мне усиленное внимание.
—А я тебе что говорил, раша, — донёсся и соседней камеры голос Дей-Дей (Day-day). — Меня удивляет, как ребята верят словам ключника и отказываются поверить своему брату арестанту, ведь каждому на продоле известно, что тут все построено на лжи, однако провоцируемые ключниками драки между сокамерниками случаются постоянно.
В этом Дей-Дей был прав. Несколько раз в неделю мы прятались под простыни, закрывая рты и носы мокрыми полотенцами. Баллончики с перцовым газом тут применялись постоянно. Часто, без всякой провокации с нашей стороны.
история самого Дей-Дея, гангстера из Нью-Йорка послужила для меня ключом к пониманию царивших карцере порядков
.

850.
Воскресенье Войт раздал бланки запросов в лавку, заполнив заказ (зубная паста, мыло, блокнот, стержень в трубке, марки, витамины), я вставил в дверь бланк и задумался:” А если ключник пройдёт мимо...” Но обошлось, Войт снял с двери заказ даже не взглянув.
Радость ожидания длилась два дня, пока на продоле не появился заказ. Из 20 человек лавка досталась лишь двоим.
— Ждите, пока Войт возьмёт выходным воскресенье. Это он выбрасывает бланки, — донесся из-за стены голос пуэрториканца, которому я отправлял под дверью пакетики с растворимым напитком в обмен на кофе.
Ситуацию окончательно прояснил, свободно разгуливающие по продолжу полотер.
— Размечтались. — Всматриваясь в табличку с моей фамилии, выдал он. — Да тебе была почта 2 или 3 письма, но Войт их выбросил. Лавку они захотели. Чудаки.
Неделю назад я уговорил соседа отправить письмо на испанском моим друзьям. Я просил помощи. Просил адвоката. Просил перевода куда угодно и как. Надежда быстро уйти по этапу ещё не оставляла меня.
О том, что жаловаться бесполезно, я понял самого начала. По словам ребят из соседних камер подобное обращение здесь практикуется давно. Значить желающие восстановить справедливость находились и до меня.
Войт его дружки действовали, заручившись поддержкой лейтенанта карцера и старших тюремных чинов. Подстраховываясь во время еженедельного обхода, когда костюмы появлялись на продули, чтобы засунуть свои сонные раскрасневшиеся лица в смотровые окошки среди них всегда вертелось несколько прилипал из банды Кейна. Те выхватывали жалобы арестантов прямо из-под носа костюма. “Мы разберемся сами” — доносилось в такие моменты из-за двери. Дождавшись, пока костюмы понесутся по продолжу, один из прилипал, часто это был пухломордый Бартлетт, подходил к двери камеры жалобщика и громким поставленным голосом, так, чтобы его слышали даже спящие, исполнял одну и ту же арию.
“Крыса ты крыса! Ты был стукачом в своём деле. Ты сдал всех подельников, а теперь напрашиваешься в стукачи к оперу. Почему тебя другие терпят? Может они тоже крысы и стукачи? Надо передать на зону... “
Мусора из банды Кейна прекрасно знали, на каких струнах следует исполнять, провоцируя не сильных на ум арестантов.
Если арестант пытался сопротивляться, и в который раз заикался просьбой о. … неважно какой просьбой. Бартлетт добивал его словами. “Ты получишь всё это, когда перестанешь насиловать детей!”

860. Д.д.О.
События последующих дней воспринимаются мной без удивления и испуга. В том, что прилетит, я уже не сомневался. В первую неделю меня не покидало желание остановить Войта и поговорить с ним “по-мужски”, не для протокола. Разложить по полочкам, нащупать границы. Я даже письмо ему написал, изложив все по пунктам. “Неформальная попытка выяснить отношения и наладить быт”. Письмо состояло из стандартных фраз, подчёркивающих неоспоримую власть его Войта и мою ничтожность, как арестанта. Сейчас я, конечно, понимаю, что поговори я с ним, прочти Войт моё письмо, то ничего бы путного из этого не вышло. Что всё это, хозяйничающая в карцере банда во главе с лейтенантом Кейном (Caine) уже видела, и ответ на любые заявления e них был один — ужесточение пыток.
Со следующего дня нам сокамерником стали выдавать старофамовые подносы. Формально по моей же просьбе, меня перевели на диету без мяса. Фактически, садисты, в сговоре с кухонными ключниками, морили голодом неугодных им арестантов, старофамовый контейнер не отличается особой вместительностью. Столовая ложка моркови или шпината, 2 столовых ложки риса или вареная картофелина, свежие овощи и фрукты на такие подносы не клали, иногда вместо бобов давали овощную котлету, ложку арахисового масла.
К быту мы приспособились быстро.
В качестве ложек подошли обломки контейнеров. Обходиться без туалетные бумаги — невелика наука. Душ без мыла и полотенца меня тоже не испугал. Сложнее было без зубной пасты и щётки. Пробовал чистить зубы пальцем, но помогала мало.
Через два дня Войт показательно прокатил тележку с гигиеной и пишущими принадлежностями мимо камеры. Воду в кране он исправно выворачивал на максимум каждый день, поэтому я не стал настаивать и унижать себя просьбами.
Вождь продолжал держать подбородок и утешал меня словами: “Каждый день солнце восходит и садится. Свобода приближается ещё на один шаг.”
Нам помогли ребята из соседних камер, хотя многие из них были в еще более бедственном положении, чем мы. Запуская в продол из-под двери камеры сплетённую из нитей верёвку с грузом нам передали немного зубной пасты. Обломок карандаша, конверт, бумагу, несколько марок. “Только не вздумайте отправлять письма на смене Войта, ждите, когда у него выходной иногда заступает ключник, не состоящий в банде”.

867 (III)
Слышно, как где-то рядом гремят подносы с едой. Подхожу к смотровому окну, выглядываю. На тележке целлофановые и пластиковые контейнеры. Первых больше. Ключник уже закрывает кормушку соседней двери… Поспешно отхожу, ложусь на койку. Моё место занимает Вождь. Мой сокамерник уже в возрасте. Его пожёванное лицо покрыто морщинами. Сухощавая фигура и вывалившаяся живот делает его похожим на кенгуру. Характерные для всех индейцев черты лица. 17 лет в заключении, освобождается через 10.
Когда в камеру заглядывает ключник, Вождь решает поиграть с ним в гляделки.
Успеваю мазнуть взглядом по лицу ключника на вид 25–30 лет. Правильные черты. Чисто выбрит. Тонкие стрелочки усов лихо закручены на гусарский манер.
— O, ye... — Гоняет ключник, не разрывая взгляд.
— Ye! — Выдержав паузу и демонстрируя достоинство, отвечает Вождь.
— ОК.
Открыв кормушку, ключник выдает нам пластиковые контейнеры:
— Посмотрим, — роняет он напоследок.
— А как же ложки? — Пробует Вождь.
— Придумайте, что-нибудь, — доносится в ответ.
Когда, раздав ужин, ключник покидает продол, стены оживают голосами.
— Не сходите с ума, это же сам Вайт. Карцер принадлежит ему уже год, он может вас уничтожить.
— Это еще чья возьмёт, хорохорится вождь. И пускается в длинный рассказ о том, как ему доводилось усмирять задиристых ключников. Моё предложение повременить и осмотреться тут пропускает мимо ушей.
Во время вечернего пересчёта сокамерник только делает вид, что поднимается с верхней койки и остаётся лежать.
Пройдя мимо камеры, Вайт возвращается.
Вождь медлит.
— Твои клиенты, — доносится до нас голос второго ключника.
Вождь, наконец, спускается на ноги, Вайт продолжает его разглядывать.
— Что?! — Не выдерживает вождь. Он расправляет плечи и делает шаг вперёд.
Вайт подкручивает усы и улыбается.
— Хорошо, — роняет он и возобновляет пересчет.
Через полчаса, обходя продол, Вайт, включает погашенный его напарником после пересчёта свет в нашей камере и задерживаются у распределительной панели. До нас доносится звук откручиваемого крана. И из повёрнутого вверх отверстия над раковиной бьёт струя. Вода ударяет по полу на расстоянии полуметра от раковины. Вайт заглядывает в камеру и удовлетворившись своей работой, уходит.
Я накрываю струю ладонью. Оглядевшись и не найдя чем заткнуть кран, прилаживаю сверху свой тапок. Из-за журчания воды криков соседей не разобрать. Свет в камере у меня получается погасить только после полуночи, когда Вайт уходит со смены.
Иногда лучше не знать своего будущего. Расскажи мне кто, какие развлечения, приготовив для нас Вайт и его дружки. Расскажи мне кто подробно о царящих в карцере Аленвуда порядках, о том, сколько времени мне предстоит здесь провести, не знаю, сумел бы я пережить эту ночь. Ведь восьмушка простыни, разодранная зубами на ленты…
Отчаяние— серая тварь, посещающая не только новичков. Устойчивы лишь те, у кого полностью отсутствует фантазия.

867 (II)
В карцере, после досмотра получаю комбинезон с разодранными штанинами. Восьмую часть простыни и рваное одеяло. В соседней кабинке переодевается и индеец моего этапа. Видимо, у него тоже не сложилось. Нас отправляют в одну камеру. ключников не получается снять браслеты с нового сокамерника. Индейца отводят в стакан ножницами срезать наручники.
У меня снова нижнее место, стандартная камера. Окно закрыто плёнкой. Душ из нержавейки. Туалет с электронной кнопкой слива— блокировка на час включается после повторного нажатия в течение 5 минут.
Стол. Покрытые надписями стены: Названия банд, выражение ненависти, тоски, страха. В окрестностях Нью-Йорка, всего этого с избытком. Пока не вернулся успеваю обыскать камеру. Тоска, лишь огрызки карандашей за решёткой вентиляционной отдушины. Ещё попробуй достань. Расстилаю восьмушку простыни на матрасе, оторванными от краёв полосками ткани. Одеяло под голову.
Прислушиваюсь.
На продоле пока тихо. Разворачиваю в складку сокамерника. Обычно новоприбывшим в карцер, кроме постельного белья выдаётся полотенце, туалетная бумага, зубная паста, мыло или шампунь, несколько карандашей, конверты, писчая бумага, ложка и кружка. В скатке Вождя, как и в моей, ничего этого нет.
Скрежет ключа в замочной скважине. Подставляю в кормушку вывернутые руки. На запястьях защёлкиваются браслеты. Следует команда отойти как окну и не оборачиваться. В камеру толчком загоняют индейца. Ключники, закрыв дверь через кормушку снимают с нас браслеты. Знакомимся.
Стоит ключником покинуть продол, стены оживают. Со всех сторон летят вопросы: кто мы, к каким группам принадлежим, за что попали в карцер и откуда приехали. Удовлетворив первое любопытство, голоса из-за стен призывают быть осторожными и не провоцировать ключников. “Забудьте всё, что вы знаете о карцерах и тюрьмах — советуют нам. — Тут все по-другому”. Гремит замок, ведущей на продол двери и голоса за стенами смолкают на полуслове.