Голубая тетрадь


Гео и язык канала: Россия, Русский
Категория: не указана


Сумбурно о русской литературе.

Связанные каналы

Гео и язык канала
Россия, Русский
Категория
не указана
Статистика
Фильтр публикаций


Хорошее интервью с Андреем Михайловичем Ранчиным — преподавателем МГУ, который начинает первую лекцию своего курса со слов: «Парадокс древнерусской литературы в том, что она не древняя, не совсем русская и не совсем литература».

https://gorky.media/context/ne-dumayu-chto-issledovateli-drevnerusskoj-literatury-podelilis-na-pravoslavnyh-i-ateistov/


Написал для первого номера «КЩ» статью про Полевого и ЕГО БОРЬБУ. Читайте с десктопа, пожалуйста.

https://goo.gl/8ekFR5


«Есть и аристократы литературные, группирующиеся около Жуковского и Пушкина. Они образованны, как европейцы, ленивы, как русские баричи, щепетильно опрятны в литературных вкусах, как какая-нибудь английская мисс, что не мешает им, впрочем, писать стихи большею частию соблазнительного содержания и знать наизусть "Опасного соседа" В. Л. Пушкина...

Есть, наконец, еще кружок врагов Полевого, кружок, образовавшийся из молодых ученых, как Погодин и Шевырев, из выделившихся по серьезности закваски аристократов, как Хомяков, тогда еще только поэт, и Киреевский. Эта немногочисленная кучка, выступившая на поприще деятельности блистательною статьею И. В. Киреевского в альманахе "Денница" и сосредоточившаяся в "Московском вестнике", тяготея по преимуществу к Пушкину и отчасти к Жуковскому, связана с кругом аристократов литературных, но находится в самых неопределенных отношениях к старцам-котурнам и старцам-бланжевым чулкам: почтение к преданиям связывает ее с ними, культ Пушкина разъединяет.

Но зато в одном она с ними вполне сходится - во вражде к Полевому. Аристократы литературные и сам Пушкин держатся в стороне от этой борьбы. Даже стихотворения Пушкина и его друзей появляются временами в плебейском "Телеграфе", но старцы и уединенный кружок свирепствуют».

Аполлон Григорьев


В книге-интервью Бориса Стругацкого Илье Стогову «Комментарий к пройденному» я прочел рассказ Бориса Натановича о журнальной публикации «Обитаемого острова». Тогда Самуил Лурье был завотделом прозы журнала «Нева». Борис Стругацкий рассказывал, что журнальная публикация «Обитаемого острова» прошла на удивление гладко, цензурные мытарства начались с книжной. А почему? А потому (говорил Борис Стругацкий), что в журнале с нами работал «мудрый и хитрый, как бес, Самуил Лурье, знавший все особенности советской цензуры».

Я спросил Самуила Лурье, что же он делал с машинописью романа? Он помолчал, а потом спокойно сказал: «Я ее топтал…» — «?» — «Я приехал к Борису на улицу Победы, разложил листы на полу и походил по ним в ботинках. Потом чуть не на каждом листе наставил вопросительных знаков, некоторые слова густо зачеркнул, над ними кое-как надписал те же самые слова. И когда такая измятая, исчерканная машинопись была представлена надзирающим органам, у них и сомнения не возникло: редактор поработал…»

Никита Елисеев, «Новая Газета»


– То есть жизнь и гибель Полевого – это не чисто литературная история?

– Помимо литературной стороны дела, которая не ограничивалась «Московским телеграфом» (не забудем, что Полевой – автор «Истории русского народа», замечательных повестей и романов, первого по-настоящему театрального перевода «Гамлета», ставшего огромным вкладом в приобщение русской публики к европейским ценностям), это была еще и символическая история гибели гражданских свобод и достижений. И «Московский телеграф», который он издавал, и Коммерческая академия (Московская Практическая Академия коммерческих наук. – Ред.), где он состоял членом попечительского совета, и его издательская деятельность – все это были попытки среднего класса встать на ноги. Это процесс, который был начат при Александре I и остановлен при Николае I.
Если оглянуться вокруг, современные аналоги отыщутся легко.

– Царствование Николая I оказалось чем-то большим, чем просто пребывание на троне очередного императора?

– Я убежден, что эти тридцать лет сыграли роковую роль в истории России. Николай принимал страну, когда ее отставание от западных стран не было непреодолимым. После него Россия отставала уже на столетия. Если бы он выполнил завет Александра и освободил крестьян, не было бы Октябрьской революции и многого другого. Александр II проводил ровно ту реформу, которую должен был осуществить Николай I. Но на фатальные тридцать лет позже!


– Но какой удивительный набор людей восстановил против себя Николай Полевой! Его падения добивались и добились в конце концов такие разные персонажи, как Александр Сергеевич Пушкин, икона советского литературоведения Виссарион Белинский и гуру отечественного консерватизма граф Уваров.

– Прибавьте к этому списку еще Вяземского, который недаром же намекал потомству, что это он, а не Полевой изобрел термин «квасной патриотизм»; Некрасова, которого Полевой вытащил из нищеты; Герцена, который восхищался его журналом и рыдал над его повестями, – ни один из этих персонажей не поленился в свое время пнуть Полевого. История его жизни – лучшая иллюстрация к мысли о том, какая это страшная среда – литература, как много в ней зависти, тщеславия и ревности. Не случайно русские писатели всегда норовили вывести друг друга в своих произведениях. Русская литература – это ведь перманентная битва авторов с персонажами.

– В истории Полевого Белинский и Пушкин выглядят не очень порядочно. Первый уничтожал конкурента, второй мстил критику, который позволил себе правдивую рецензию на действительно плохое стихотворение, написанное поэтом из корыстных соображений.

– Хорошего в их поведении по отношению к Полевому действительно мало. И оправданий их поведению мало, потому что уж больно мелки побуждения. Но что поделаешь, гений не обязан быть столпом добродетели.

– Удивительное впечатление в «Изломанном аршине» производит граф Бенкендорф, которого мы привыкли считать гонителем свобод. Оказывается, это был разумный и порядочный человек.

– Я сам удивился. Да, как выяснилось, он был человек чести и разумный государственник. В отличие, скажем, от Николая I или графа Уварова. Царь был неумным, кокетливым и жестоким дилетантом. Граф Александр Христофорович Бенкендорф был лично абсолютно предан императору, но, во-первых, отдавал себе отчет, что тот – не гений всех времен и народов, а во-вторых, разделял Россию и царствующую фамилию.

– И Бенкендорф доброжелательно относился к Николаю Полевому.

– Да, он смотрел на него глазами государственника и патриота, как бы ни были сейчас скомпрометированы эти понятия. И понимал, что в таких людях, как Полевой – вышедший из народа, сделавший себя сам, ставший в ряд лучших русских писателей, – есть надежда на развитие страны. По сути, он и такие, как он, делали ставку на средний класс. И Бенкендорф был не одинок в таком отношении к Полевому. Его очень ценили, как ни странно, крупные военачальники и администраторы. Князь Голицын, адмирал Мордвинов, адмирал Рикорд – это все были почитатели Полевого. Последний писал, что нас, генералов, государь может наделать сколько угодно одним росчерком пера, а такие люди, как Николай Алесеевич Полевой, рождаются раз в сто лет.

Из интервью с С. Лурье


Репост из: Некуда жить
На этой неделе было много крутого. Собрали вам почитать на выходные: судьба цензора в РИ, небесплатное образование в СССР, 5 крутых малых издательств России, будущее ЕУСПб, «Яндекс» подтвердил, что Ленин жив, финская деревня-курорт русской интеллигенции, интервью с Максимом Ильяховым и разговор Дудя с Парфёновым. telegra.ph/CHtenie-78-okt-10-06


«В футбольном симуляторе Pro Evolution Soccer 2018 в составе сборной России значатся игроки с фамилиями Керенский, Бондарчук, Герцен, Терешкова и другими, не соответствующими действительности.

По мнению разработчиков игры, место в воротах российской команды занимает голкипер по фамилии Шолохов».


Хорошая энтрилевел-статья про Александра Никитенко, цензора, который пропустил в печать «Мертвые души». С другим названием, конечно, и без многострадального Копейкина.

Работники цензурного комитета (прохождение через который было отдельным этапом работы над текстом), их образование, их мысли и убеждения — отдельная и интересная тема. Многие цензоры, тот же Никитенко или фольклорист Иван Снегирёв, не были безумными мракобесами — некоторые классические тексты публиковались только благодаря их протекции.

https://gorky.media/context/filosofiya-polnogo-otchayaniya/?utm_source=telegram






Вечная Раша Тудей и духовность, которую мы потеряли:

«"Как ни говори, а стихи Жуковского — une question de vie et de mort, между нами. Для меня они такая пакость, что я предпочёл бы им смерть… Будь у нас гласность печати, никогда Ж. не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича: во-первых, потому, что этот род восторга анахронизм, что ничего нет поэтического в моём кучере, которого я за пьянство и воровство отдал в солдаты и который, попав в железный фрунт, попал в махину, которая стоит или подаётся вперед без воли, без мысли и без отчёта, а что города берутся именно этими махинами, а не полководцем, которому стоит только расчесть, сколько он пожертвует этих махин, чтобы навязать на жену свою Екатерининскую ленту; во-вторых, потому, что курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь. В поляках было геройство отбиваться от нас так долго, но мы должны были окончательно перемочь их: следовательно, нравственная победа всё на их стороне".

Вот несгибаемый, вот независимый ум. Предпочёл бы смерть, шутка ли. 15 сентября 1831-го. Князь Вяземский. Ровно сорок дней как камергер двора Е. И. В.

Недели через две позвонил Бенкендорфу по вертушке: так и так, Вяземский беспокоит; случайно попал в руки полезнейший материал; когда удобно подскочить?

Материал был — заметка из парижской газеты "La Mode" про штурм Варшавы: какую образцовую дисциплину выказали русские войска, какую проявили гуманность. Ни одной тарелки не разбито, ни одного окна. Западные СМИ, не брезгуя самой бесстыдной ложью, вопят о массовых арестах, но надо знать рыцарский характер императора Николая: он не мстит. Освобождённый город ликует, женщины бросают солдатам букеты цветов. "О гг. Лафайет с товарищами! Чего не дали бы вы за младенца, заживо проглоченного казаками, сими северными вампирами. Но вы увидите, что нам скоро придётся учиться у башкиров законам народного права и общежитья; что ни говори, а это хоть кого так взбесит!"

Бенкендорф был вообще-то в курсе (заметку сочинял его сексот), но виду, конечно, не подал. Горячо благодарил за ценную информацию, обещал тотчас представить её государю — и тотчас представил. После чего уже сам вызвал Вяземского и опять — по высочайшему повелению — благодарил. Поручил перевести текст (лучше вас, князь, никто не справится) для "Северной пчелы"».

Лурье «Изломанный аршин»


«Есть много важных архивов, которые были уничтожены или пропали в КГБ после арестов писателей — например, Исаака Бабеля и Бориса Пильняка. Есть ли шанс, что они еще найдутся, или пропали навсегда — неизвестно. В принципе, что-то найти возможно: всего два года назад Архив ФСБ передал Минкульту рукопись романа Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“. Может быть, еще что-нибудь всплывет. Хотя сейчас основная тенденция заключается в том, чтобы, наоборот, фактически ограничивать доступ к уже открытым документам, а не рассекречивать новые. Такая закрытость архивов, хранящих материалы по многим ключевым точкам советской истории, гораздо хуже, чем пожар».

http://arzamas.academy/materials/672


«Но что же? — спрашивает себя Андрей Ефимыч, открывая глаза. — Что же из этого? И антисептика, и Кох, и Пастер, а сущность дела нисколько не изменилась. Болезненность и смертность всё те же. Сумасшедшим устраивают балы и спектакли, а на волю их все-таки не выпускают. Значит, всё вздор и суета, и разницы между лучшею венскою клиникой и моею больницей, в сущности, нет никакой».

Но скорбь и чувство, похожее на зависть, мешают ему быть равнодушным. Это, должно быть, от утомления. Тяжелая голова склоняется к книге, он кладет под лицо руки, чтобы мягче было, и думает:
«Я служу вредному делу и получаю жалованье от людей, которых обманываю; я не честен. Но ведь сам по себе я ничто, я только частица необходимого социального зла: все уездные чиновники вредны и даром получают жалованье... Значит, в своей нечестности виноват не я, а время... Родись я двумястами лет позже, я был бы другим».


Гуидо Карпи в работе «Гоголь-экономист. Второй том "Мертвых душ"» выводит экономические взгляды писателя из его произведений. По мнению Карпи, имение Костанжогло и его методы ведения хозяйства являются выражением экономической программы Гоголя, его идеалом взаимоотношений между помещиком и крестьянином.

Вспомним сделку Костанжогло с бедным и зажиточным крестьянином. Карпи пишет: «Ни 40 тысяч рублей, ни задаток купца, разумеется, не существенны для Костанжогло, они даже походят на своего рода захваченный вражеский флаг, быстро и с безразличием спрятанный в карман: „как бы носовой платок“, по замечанию Чичикова, — лишенные силы и обезвреженные, деньги вскоре инвестируются в полезные для натурального хозяйства операции, неважно, со стороны крепостных или их хозяина. Власть денег искореняется: любая форма обращения товара, обладающая прибавочной стоимостью (типа мануфактур — или вообще всякая развитая форма производства, допускающая свободный труд и открытый рынок), — это пагубный „товарный фетишизм“ и является первым шагом к коллапсу всей системы, как это доказывает пример трех помещиков, обреченных на разорение, — Кошкарева, Петуха и Хлобуева».

Костанжогло «обезвреживает» (практически «сжигает», как и советовал Гоголь в «Выбранных местах») деньги, показательно унижает их перед Чичиковым, небрежно спрятав купюры в карман, он спокойно занимает любому человеку тысячи рублей, если эта сумма пойдет на благое дело, на хозяйство, на развитие крестьянского труда. Социальные и экономические отношения в мировоззрении Гоголя упрощаются и теряют самостоятельную ценность, становятся лишь следствием и способами воплощения Высшего замысла.




«Ходишь, ходишь из угла в угол — работы уже два месяца нет, ходишь, то в окно посмотришь, то спать приляжешь на полчаса-час, то сигарету закуришь, то чаю похлебаешь, то бульону дешевого, то в книжку заглянешь — а книжка пошлая, глупая, отбросишь с гримасой, то в другую книжку, то вниз в подъезд спустишься — в почтовый ящик глянешь — писем нет, на телефон с надеждой взглянешь — молчит, в ванную комнату пойдешь, в зеркало там воткнешься, рожу погладишь, волосы поправишь, где они торчат, либо завиваются, отольешь в туалет, то вдруг воды в ванну нальешь — в ванну залезешь — сидишь в теплой воде, выйдешь, вытрешься — опять к окну потянет.
В окне март сырой, влажность и хмурость, и старуха в окне дома напротив из-за растений как всегда выглядывает, любопытствует, как и я, об жизни, изменений хочет. На старуху посмотришь и опять из угла в угол заходишь, а то на кресла новообретенные, с улицы подобранные, цветными тряпками прикрытые, присядешь — там сидишь. Так часы за часами — время уходит зря. Потрогаешь себя — а не больно, что часы уходят? Нет, не больно, да и все равно не изменить этого. Глупость жизнь, глупость.
А ведь столько энергии внутри, так развернуться бы мог. Хуй ты в этом обществе развернешься, такие баррикады за века на пути личности воздвигли — что общество мне прямой и главный враг. А пойди против — и автомат достать нелегко. Ну и ходишь опять, ходишь из угла в угол. Дни за днями. Что делать — работы нет. На улице же еще грязно и холодно.

Если вы можете проснуться однажды дождливым весенним утром, полежать, подумать, послушать музыку и честно сказать себе вдруг: „А ведь я никто в этой жизни — говно и пыль“, тогда на вас еще рано ставить крест. Только честно, не для людей, а для себя признаться».

Лимонов «Дневник неудачника»




«Пушкин тогда сколько-то еще пробыл в Москве (и сильно проигрался) — уехал-таки на Кавказ (там проигрался в пух) — и конце сентября возвратился в Москву (продулся опять), в октябре отправился в Малинники и Павловское, к дамам Вульф, с ноября жил в Петербурге (играя ночи напролёт, и всё несчастливо) — и вот Великим постом прибыл снова в Москву, — а огромный карточный долг гнался за ним по пятам.

Судя по всему, Пушкина пасла шайка шулеров — профессионалов и любителей. Некто Лука Жемчужников. Некто Огонь-Догановский. Некто Великопольский. Известный граф Толстой. И другие. Одному только Луке Пушкин был должен тысяч 5, а всем вместе — как бы не 40. Впрочем, они охотно принимали его векселя, соглашались (разумеется, под солидный процент) на уплату по частям; иной раз давали отыграться (особенно если он ставил рукопись), а то и ссужали (опять же под процент) тысячей-другой.

Поскольку любили его; во-первых, за то, что он всегда проигрывал, «проигрывал даже таким людям, которых, кроме него, обыгрывали все», и, значит, с ним можно было себе позволить чувство чести; положившись, как на каменную стену, на неисчерпаемый ресурс его невезения. Терпила безупречный, т. е. безнадёжный — настоящее сокровище. Какой же шулер не жаждет fair play без риска и убытка? Плевать, что много не возьмёшь и не скоро получишь, барыш не уйдёт, но бесценен и кураж: вот же она, удача в чистом виде — и безотказна, как сама Аделаида Ивановна (см. у Гоголя в «Игроках»). А во-вторых, на него замечательно ловились провинциалы, особенно офицеры.
Имеется показание интуриста: 23 декабря 1829 года Пушкин сказал ему, мистеру Томасу Рэйксу, эсквайру (перевод топорный):
— "Я бы предпочел умереть, чем не играть"».

Лурье «Изломанный аршин»

#Изломанныйаршин_гт



Показано 20 последних публикаций.

11

подписчиков
Статистика канала