Он был стар и одинок. Мы сидели с ним друг напротив друга на кухне, вокруг нас суетились его дети, внуки, сиделка и тем не менее он был Одинок. Одиночество и старость вошли к нему вместе с санитарами трупоперевозки и в этот момент укладывали его жену в пакет. Старый иудей, проживший долгие лета, многое видевший, сейчас постарел. Выцветшие глаза смотрели сквозь меня на пятьдесят шесть лет жизни вместе с ней. Пятьдесят шесть долгих зим, пятьдесят шесть живых весен, пятьдесят шесть коротких лет и столько же тихих осеней. Сегодня не стало той опоры, что держала его. Морщинистые руки искали на столе, за что зацепиться, беспокойно хватали то ручку, то ложку, но не находили руку, на безымянном пальце которой было кольцо, что он надел. Кольцо, снятое санитарами, будто стало тусклее, теперь лежало на тумбочке возле кровати. Одиночество отгородило его глухой стеной, подавило все звуки вокруг, оградило от вопросов родных про его самочувствие, давление, просьбы что-нибудь сказать. Он впустил только меня, пытался что-то сказать, двигал губами, жевал их. Хлопнула дверь за бригадой трупоперевозки. Он посмотрел на свои руки, посмотрел ещё раз на меня и отчетливо сказал в пустоту: - Кисточка моя, куда же ты меня покинула?