Строчила

Я обожал раньше крепкий кофе,
теперь обожаю эспрессо мартини,
повеситься бы на апострофе,
чтобы не стать клиентом клиник.

если моя любовь - как бремя,
то отпускай, пускай неловко,
я лучше буду тонуть в дилемме:
что раньше - слава или веревка.

и в этом мире под чистым небом
меня отпиздят, как Антигону -
молясь валюте, как греки - Фебу,
как мы насилию на иконах.

да сколько можно себя жалеть-то?
пусть плачут первые христиане,
что их заменит завод Жилетта
и книги Резы Негарестани.

цивилизация - это похоть,
хотел быть чистым, но стал Иудой,
на скулы чей-то поймаю локоть,
солгу, что больше любить не буду.

Мы познакомились где-то на грани дождливой Невы или просто на грани, как строится комбинация с джеба - так я свое сердце строю по-новой; бордовая пачка и кровь на фалангах, а ты продолжаешь вокалом Земфиру - белеют и ночи, и стены палаты, в страницы пустил твою фотографию.

так пишутся рейсы в глазах терминалов, куда не посмотришь, себя не жалея - тираж моих чувств лимитирует память, я их тебе никогда не открою.

контроль над собой сильнее абсента меня опьяняет с пламенем в торсе, и где-то в груди ревом Харлея все, что желал, рвется наружу; в каждом вопросе, которые пишешь лишь по ночам, кроется нежность - мне это чуждо, руки разбиты, друзья - фармацевт и травматолог.

зови именами худших зелотов, погибнуть за веру сложнее, чем спиться, но мы - это шум ночной магистрали, мы - ветер, которым плачет Литейный; когда ты уйдешь, я стану свободным, но речь о моем свободном падении - останемся словно самоубийцы, которыми мы так и не стали.

Воздушные замки
на питерских тучах
напомнят работы
Андреа дель Сарто:
когда ты сказала,
что я стану лучше,
я думал - и так
живется пиздато.

кто слезы прольет
по юности мертвой -
тому никогда
пожаром не статься,
мы все в этой жизни
только сироты,
газеты в метро
уёбанных станций.

о нас прочитают
не в некрологах,
не в МВД
разборами дела,
мы душу кладем
на краски и в строки,
дрожащую подпись
приказа расстрела.

искусство - мотив
святого убийства,
и алиби - ночь
бессонная в баре,
своди по блядям
евангелиста,
пусть пишет Христа,
в ночь на вокзале.

команда «сидеть»,
следи за погодой,
молись за тела
терактов и армий -
курю у Невы,
церквям с позолотой
отделаю купол
в свинец или кадмий.

«Я не буду больше молодым»,
к сожалению или на радость,
поклоняюсь дождям косым,
их волос иногда касаясь.

человек - это волчьих ям
пережиток струящей крови:
как способен хорей и ямб
видеть судьбы не в полуслове?

перебейся, один смеясь,
свою руку бросай кострами,
мою душу пускайте в грязь,
мою плоть лучше на пастрами.

и постами грехи моля
постаменту в воротах Рая,
не сорвись на благое «бля»,
свои чувства навзрыд хуяря.

это кончится, только, братик,
твое сердце и так остынет -
не отдайся в кон Адриатик,
нам не быть больше молодыми.

Констатируй мое безмолвие,
ничего уже не потребую -
знаешь, в сердце замки меняются,
не смотрю даже на джек дэниелс;
моей памяти будет скормлена
комбинация хуков с джебами,
но не тело одной красавицы,
что меня позабыть надеялась.

Я и сам все оставил трипами,
забывал до потери голоса,
а теперь, поклоняясь рацио,
я не чувствую сердцебиения;
грязь уходит всегда отливами,
на песке оставляя полосы,
как на венах документацией
остается мое взросление.

Но приходится строить заново,
пережить не одну истерику,
подниматься наутро с кафеля,
залечить на душе увечья;
по рассвету смотря на зарево,
вы поймете с отливом берега -
тем, что вас навсегда оставили,
не решайте сказать «до встречи».

Убивай меня очень медленно
цветом жизни мартини биттера,
как по сердцу ударом Лемана,
как прямым с держака пробитого.

я всё помню, и как забудется?
не дождями же пламя смоется?
твои волосы, небо, улица,
мои шрамы, роман, бессонница.

брак не ради
гражданства, верно ли?
только ты не зови на свадебку -
я не думал, как много ценного
продаётся за Адриатику.

у меня на руке лишь Касио,
и порезы - теперь из прошлого -
да статьи с конференций Ясина
про модельных «детей» Волошина.

педофилы кругом, да пидоры,
и чем выше, тем ниже к Господу:
селективные ингибиторы
вместе с водкой нам будут розданы.

угорай со стендапа женского,
пока бабу твою насилуют,
дай мороза душе крещенского,
преклоняйся пред каждой ксивою.

всё равно загоняют стаями,
прокормись - на убой отправишься,
я пишу ей: смотри, кем стали мы,
только думаю: с кем состаришься?

волны гонят седины к берегу,
на Васильевском чаек оргия,
я скучал по твоим истерикам,
как солдат по уколу морфия.

а теперь просыпаться нужно бы:
развлекайся, с меня достаточно -
прикрывай
первоклассным кружевом
свою честь на спирали маточной.

я поэзия, но бунтарская,
и её не рожают солодом -
если я куплю водку царскую,
то на цель аффинажа золота.

и ничто меня не растрогает,
убивай меня - только нечего:
ты свободен сгнивать острогами
или мир от других излечивать.

И я снова хожу дворами,
которыми шел к тебе
тогда, в октябре,
поддатый, а не влюблённый;
бессонных ночей
прошло за работой столько,
что барная стойка
давно сменила постель.

Постой, не ругайся матом:
не чувствую виноватым
себя, если вновь рыдаю -
Мюрдалю за это - премия,
а мне за это - по морде,
но вроде проходят сечки,
как наше лучшее время,
как мы проходим ту самую
кофейню на Черной речке.

Осечки, ошибки, ознобы,
проёбы или просчёты,
ещё бы, такая молодость:
с одной до другой зазнобы,
с гитарой - и до рассвета,
и эта псевдо-учёба,
и этих спаррингов скованность.

Я жил на последнем выдохе,
видела? грудь колышется,
не дышится ей с саркомой,
а мне бы сейчас в Сорбонну,
но я прогниваю в Питере,
Кантемировской 3, «А» литере.

Хотя я изменю это,
я изменю это, выдержишь?
видишь ведь, я не погиб заранее,
ранили, но не смертельное,
вместо креста нательного
символом веры - лето,
я разъебу и слабость:
вечная молодость курсом,
молюсь - и на лето пульсом,
в которое я отправляюсь.

Все, что я хочу - бросить.
ты не спросишь, я не отвечу.
люблю «Рому» де Росси.
как нашу последнюю встречу.

прошло полгода - я сгнил.
думал, спасет бемитил.
не спас, как вышло.
пришли сторис с Парижа.

это последние - вряд ли.
да, я не в порядке.
развлекайся теперь с другим.
люблю «Рому», ненавижу Рим.

сколько можно казаться.
выебываться, жить во лжи.
дорогая, привет из карцера.
как тебе жизнь, скажи.

мне вот хуево.
так, полусловом.
а выбраться очень трудно.
в квартире безлюдно.

на сердце тоже.
запой полгода.
ничто не гложет.
свобода.

я продал её бы, да подешевле.
не видеть небо темное вечерами.
засосов нет теперь на моей шее.
с хуя ли.

где я ошибся - ты не расскажешь.
на сердце с каждой неделей гаже.
я режу руки опять, как было.
на водке надпись - «моя могила».

кому поведай - так не поверят.
казался сильным - спиздел довольный.
люблю полотна Роберто Ферри.
я был бесстрашный - теперь безвольный.

прокурен голос, душа и стены.
я раньше был врагом системы.
теперь никто, пустое место.
как интересно.

итог один - я без итога.
прости за всё, без прямоты.
последним словом скажу немного.
нужна была одна лишь ты.

Немного бухой,
курю под Дельфина,
сетка из йода
на гематому,
смесь Лёвенбрэу
и Антигриппина,
ставлю весь нал
вновь на саркому.

молодость - дрянь,
как Егермейстер,
парень в пальто
дал самокрутку:
милая, мы во сне
будем вместе -
лягу на кафель,
укрывшись курткой.

мне до пизды
методы Ганна,
очередной
спотом бэйл-аут,
я - запах крови
и гуараны,
я - на Коран
поставленный стаут.

ты не поймешь
и не излечишь,
я бы тебе
спел под гитару,
но не оставишь
и части речи:
я в бестиарий,
ты - без тиары.

На лице кармин -
это ссадин холст,
я пою один
словно Вессель Хорст,
не прощай грехов
и иди за тем,
что нужнее слов,
как пустых фонем.

начинай с нуля,
не бросай азарт,
я смотрю сейчас
на твои глаза
и ищу в груди
не ещё инсульт,
но тебе удел -
может быть, приют.

может, будем впредь
посчастливей, да?
и заграна сделаем
паспорта -
будем жить с тобой
далеко в глуши,
только не бросай,
по ночам пиши.

и я брошу пить,
и стихи в огонь,
не найдешь меня
ни с одной другой,
заживёт печаль,
заживёт, поверь,
я хочу прожить
не в слезах апрель.