Лебеди садятся отдыхать

В минуты, когда люди жалуются на холод и надвигающуюся непроглядную тьму, на то, что им включили батареи, но они всё равно мёрзнут, и кошки мёрзнут, и нет сил выйти из дома, я хочу вспомнить об Ангиаке.
Это существо водится среди братского нам эскимосского народа. Грубо говоря, это призраки детей, одержимые целью уничтожить свою бывшую семью. Это неудивительно, так как Ангиаками становятся младенцы, которых родители отнесли в тундру замерзать насмерть. Это была обычная практика до широкого распространения социальных пособий для коренных малочисленных народов севера, в виду крайне тяжёлых условий жизни.
Умирает такой ребёнок не весь — его неуспокоившаяся душа по ночам возвращается домой, чтобы пить кровь не сумевших прокормить его при жизни родственников. Постепенно он крепнет (чего не скажешь о прочих домашних) и обретает разные сверхъестественные способности, например, превращаться в птиц и диких животных, в облике которых, он, как правило, и добивает уже порядком измученное семейство. Причём, делает он это долго, мучительно и изощрённо, потому что в детстве его недообнимали ( привет психотерапевты и матери, кормящие младенцев грудью до школы) и у него появились садистские наклонности.
После чего, надо отдать ему должное, растворяется в ледяном и, как написал бы З. Прилепин, звенящем воздухе тундры и больше уже не возвращается.
Как же от него спастись, спросите вы. Это тяжело, но возможно. Во-первых, тем из эскимосов, кто всё равно собирается оставить ребёнка на морозе, не стоит давать ему имя. Во- вторых, важно знать признаки приближающегося Ангиака, и при малейших проявлениях немедленно бежать прочь. Как правило, это уханье совы и детский плач. Кроме того, неплохо помогает смена места жительства и консультация шамана.
А вы говорите, Белые Ходоки.

Раньше здесь (ну почти здесь) висела табличка с зловещей и завораживающей надписью: «На этом месте 5 сентября 1918 года белогвардейцами были зверски замучены 16 военных австро-венгерских музыкантов, сочувствовавших Советской власти».
В моём детстве считалось, что дерзкие австро-венгры ( пленные Первой мировой) сыграли господам офицерам «Интернационал» вместо «Боже, царя храни», за что и были убиты держащими Хабаровск казаками. Что делать, всё же город воинской, не жук лапкой потрогал. Приказ, видимо, отдал наместник Колчака атаман Калмыков, при котором было гораздо хуже, чем при всех известных в новейшее время губернаторах и даже министрах культуры:
«В течение нескольких дней тюрьмы оказались переполненными. В ход были пущены страшнейшие орудия пыток, в многочисленных застенках, оборудованных атаманом Калмыковым, текла кровь безвинных людей. По циничному признанию самих калмыковцев, людей, подвергавшихся пыткам, выводили из застенков на расстрел "чуть тёпленькими". Палачи не утруждали себя похоронами убитых и расстреливали их в оврагах. Здесь в дни кровавого террора калмыковцами и интервентами были расстреляны тысячи граждан. Они не щадили ни стариков, ни женщин…»
Калмыков продержался в Хабаровске 2 года, после чего сбежал по льду в Китай, прихватив с собой мешок казённого золотого и застрелив по дороге шведа и норвежца — сотрудников Красного Креста.
В реальности история с «Интернационалом», скорее всего, просто красивая легенда. Пленные австро-венгры помимо своих музыкальных дел, были заняты по хозяйственной части и на досуге развлекали скучающих хабаровских женщин. В конце- концов на них кто-то накатал донос, где говорилось, что развратные европейцы каждую свободную от вальсов Шуберта и покраски забора минуту, агитируют за большевиков а также рассказывают похабные анекдоты про Калмыкова.
Тут же пригодились и пойманные красноармейцы, которые признались, что музыканты их укрывали в своём бараке. В бараке нашлось оружие, которое они прятали чуть ли не в кофрах от инструментов. Понятно, что всего этого хватило на расстрел. Трупы сбросили с Утёса на набережную, а потом захоронили в братской могиле на Иноверческом кладбище Хабаровска.
В один из своих приездов, я, как всегда пошла к Утёсу посмотреть на табличку, а её не оказалось на месте. Говорят, её убрали, потому что она портила настроение жителям и гостям города. Эта, видимо, поднимает.

Завела с горя ещё один канал на волнующие меня темы. Там будет всякий русский космизм, народное православие, скопцы, хлысты и танцы.

Дальний восток всегда другое дело. Загородный отдых там также суров, как климат и нрав местных жителей. По всему левобережью Амура и части Еврейской автономной области, раскинулась Зона Рискованного Земледелия. Бог наказывает добровольных крестьян попеременно- то огнем, то водой. Так что каждый год не знают любители свежего воздуха и грунтовых овощей, откуда в этот раз придет беда и погибель – с большой водой от мутной нашей предвечной реки, или от объятых пламенем торфяных болот, от которых вообще говоря, хорошего не жди. Если по каким -то причинам стихия окажется милосердной к пейзанину, в дело обязательно вступит древняя психическая эпидемия.
Вы думаете, что ваши соседи- приятные, образованные люди, любящие также, как и вы поесть клубники с грядки и попить водки вдали от городской суеты. Вы еще не знаете, что в мрачных подзмельях подсознаний этих людей уже раздаются гулкие удары бубна Нижнего мира. Они нарастают, поднимаясь из густой тьмы и становятся все громче и отчётливее. Бие Тасрах — демон отсекающий жизнь, Читгор — блуждающий огонь и и Дзедгер — демон бешенства уже шепчут им в уши сладостные обещания, лишь бы они поддались на их древний зов. Зрачки у них расширяются, пульс становится все быстрее. Они бросают своих детей на пеленальных столах, жен , распаленных на супружеских ложах, престарелых своих родителей на грядках ,уходят, не отзываются на крик, роняют из карманов ключи, телефоны, кредитки, прочь, все ускоряя шаг, переходя сначала на трусцу, и вот уже бегут, бегут, спотыкаясь о еловые ветви, проваливаясь в мох, через чорную тайгу, через можжевеловые заросли, легконогой кабаргой-серебряное копытце ,перепрыгивая ледяные ручьи, мутные топи, бегут, туда, где недавно цвели васильки и саранки, где паслись меж диких рыжих лилий пятнистые коровы, а в воспаленной голове у этих людей, как удары пудового молота одна только мысль: «ЖгиЖгиЖги»
Вот они, вожделенные поля в сухой траве, над ними сизое осеннее небо. Человек с неморгающими глазами, взмокшим от возбуждения лбом, достает из кармана охотничьи спички и твердой рукой чиркает. Пламя вспыхивает и мягко стелется по желтой траве, расползается во все стороны. Несколько минут— и перед ним уже огненная долина, красная земля. Черный дым ест глаза, огонь перекидывается дальше и дальше ,подбираясь ближе к усадьбам. Только тогда, человеку, вашему приятному и образованному соседу ,становится хорошо. Тепло разливается во всех его членах ,он не отрываясь смотрит на объятую огнем землю и оранжевые всполохи мелькают на дне его остекленевших глаз. Бие Тасрах — демон отсекающий жизнь, Читгор—блуждающий огонь и Дзедгер — демон бешенства разжимают когти и отпускают его. Он в некотором даже изумлении, закашливаясь, озирается кругом и чешет затылок.
Едкий туман накрывает крыши дачного поселка и несется вместе с ветром, пришедшим с севера, в сторону города. Может нам повезет и в школе отменят уроки .
(на картинке берестяное изображение нанайского духа-хозяина огня Подзиа, больше известного, как Подя)

Вот в Москве говорят- «дача». Но что они понимают, нежные, неразумные, под этим словом? Что это такое есть для них?
Это они садятся в электричку, кто победнее, или в машину и едут два с половиной часа в направлении Калужской области. Выходят на полустанке, поросшем ромашкой, а там в дыме поезда уже вечерние поля в росе, над ними вороны и голубоватый пар, по тихой проселочной дороге идут они к дачной деревеньке.
Там у них дом с яблоневый садом и верандой. В доме -абажур, Пастернак, белые ажурные занавески трепещут, кровати с пружинками , кукольный театр в коробке. Вечером они собираются пить чай с вареньем и домашние наливки, в которых какой-нибудь их папа большой мастер, поют под гитару пленительную запрещёнку — Галича и Окуджаву. Дочка Сонечка в это время упражняется в саду на скрипочке, а дочка Варенька сочиняет на чердаке, а дочка Асенька влюбляется в папиного друга до полной сердечной остановки. На них опрятные крепжоржетовые платья из маминой юности. В саду наливается белой сладостью антоновка. В близоруких сумерках на веранде режут арбуз, выкручивают пробку из пузатой бутыли со смородиновкой. С полей, самый ласковый из ветров, приносит сшибающий с ног запах отходящих трав и вечернюю прохладу. Елизавета Андревна кутается в бордовую шаль с кистями. Феликс Эммануилович закуривает трубку. Петровский склоняется к уху красавицы Вероники — она хихикает и прижимает ухо плечом — щекотные усы. Загорелая асенькина шея вся идет багровыми пятнами, она запрокидывает голову и отворачивается, чтобы не зареветь.
(на фото Б.Л. Пастернак, элегантно окучивающий картошку на даче в Переделкино)

Один мой знакомый контент- директор говорит не публиковать здесь лонг, извините, ридов, а я говорю, что буду. Так что, оставлю здесь ещё один старый текст — об особенностях дальневосточного земледелия и последствиях неосторожного обращения с огнём. К сожалению, мне за него не заплатили, а могли бы!
Специально для тех, кто не в состоянии удерживать внимание дольше десяти предложений подряд, публикуется частями.

А вот и сам Илья Лиханов со своим красным дедом. Он, кстати, не нанаец, как можно предположить , а нивх из Чумикана. Не знаю, кстати, что с ним сейчас. Последнее, что слышала, что вроде как анахоретствует в Сикачи- Аляне, воспитывает большое количество дочек и их же рисует. Когда я, наконец, разбогатею - куплю у него все картины.

Картинка украдена с сайта Хабаровского отделения союза художников, воровать откуда легко и приятно (дьявольский смех ). Среди научных сотрудников Дальневосточного художественного музея его принято называть " приамурским Ван Гогом". Ну, Ван Гог не Ван Гог, но мне всегда казался просто чудесным - говорю, как человек чуть не убитый на одном партсобрании семисотстраничным подарочным изданием " Художники Дальнего Востока".