Paranoid Android

[2/2]

Всё ещё одинок, но уже не скрываю потребности в безусловной любви, хотя бы себя. Будучи непризнанным самим собой, я пытался всю жизнь компенсировать этот факт, делая что угодно, лишь бы добиться признания от окружающих. Но что бы я ни придумывал, чего бы я ни достиг, я всегда оставался непризнанным самим собой, одинокой несчастной пташкой. С каждым днём чувствую приток новых сил и воображаю, что мог бы сделать со всей той энергией, что была безвозвратно утрачена на побег. Читаю историю про остроумного неудачника типа Лимонова или там Керуака. Каких-то два года назад размышлял: "надеюсь, он сдохнет в конце", сейчас думаю: "вылитый я", и в целом эти две мысли друг дружке не противоречат. Сидя на пледе в поле, где в радиусе километра вокруг меня ни души, записал свой первый стишочек:

В Шпандау ездят поезда
С востока, запада и юга.
А ты всё мечешься по миру,
Пытаясь отыскать свой дом.

Завтра еду обратно в квартиру. Поначалу переживал, что не хватит денег до тех времён, пока не устроюсь в галеру и не дождусь своей первой зарплаты. Но тут неожиданно обнаружил на счёте Тинька пару лямов рублей. Это мама продала хату бабушки, отстегнув по наследству добрую половину. Хватит на полгода минимум, осталось только подумать, как бы их разменять. В городе только что отгремел "Karneval der Kulturen". Побыл там полчаса, окончательно понял, что массовые попойки с загрязнением улиц противоречат моим желаниям. Берлин - город-бренд, притягивает всех подряд: и хороших людей, и плохих. Плохие ведут себя в этом городе так, будто никто ничего им не сделает, устраивают тотальный срач, как я в Риме или в Лиссабоне. Будучи местным, от этого устаёшь.

Каждый день прохожу как минимум одно интервью. В идеале хочу работать с криптой, чтобы в нормальной конторе без хайпожорных афер, но тут как получится. Моя главная цель – обрести дом в душе и зрелость в уме. Зрелость – это когда ты можешь послать на хуй кого угодно, но тебе это нахуй не нужно. И мне ещё до этого состояния ой как далеко, и не то чтобы я точно знаю, как туда дойти.

Ненужный кто-то зааа окном cтоял и требовал любви, я всё оставил нааа потом, я говорил себе: “Неее за что биться, неечем делиться – всёёё об однооом. Стоооит ли злиться? Там, за окнооом … птииица я, птицааа”.

Конецъ.

дорога. часть 9/9

[1/2]

Я вернулся в Берлин на две недели пораньше, слил остаток своих сбережений на комнату в огромной Альтбау на Грайфсвальдер Штрассе, пока моя хата занята. Снова хочу разговаривать на немецком, но мои соседи по хате всегда переходят на инглиш. Сплю на большой антресоли, будто снова на втором ярусе в камере хостела. Поначалу было прикольно, потом надоело, особенно когда ночью хочется в туалет. В ванной пахнет противным и едким, доселе мне неизвестным запахом. Это подруга главного из жильцов заехала к нам из Камбоджи в срочном порядке, оставшись спать на диване в гостиной. Она привезла что-то типа аромы, пахнет настолько ужасно, что каждый раз, моясь в душе, задерживаешь дыхание, дабы поменьше вдыхать эту гадость. Начал курить самокрутки и меньше есть. Хожу за продуктами в Пенни без всяких изысков.

Поначалу было тревожно. Казалось, меня арестуют в аэропорту, и я проведу много лет в одиночной камере по случаю покушения на убийство и попытке сбежать от лап европейского правосудия – но ничего не было. Быть может, я под спидами преувеличил увечья Ганса, и дело закончилось фонтанчиком крови из носа. Быть может, полиция даже не зарегистрировала этот случай, даже имея при себе копию моего паспорта, что отксерили в хостеле. Быть может, коммуникация внутри ЕС работает плохо, и теоретически можно скрываться в любой стране. Жила ведь как-то та террористка из RAF в людном Кройцберге аж тридцать лет. Быть может, за мной ещё просто не выехали, и я живу в кафкианском пространстве, где таймер сменил циферблат. Верю, что Боженька сжалился надо мной, дав второй шанс. Дал себе слово молиться перед приёмами пищи и ходить в церковь, благо они тут безумно красивые.

В Берлин уже пришло лето, и город заиграл светлыми красками, словно не было здесь ноября длиной в полгода. Каждый день езжу на Tempelhofer Feld, гуляю там до тех пор, пока не сведёт икры. Вдали по рельсам ездят эсбаны, издалека они такие мелкие, будто игрушка в наборе Lego, и все мы на этом поле выглядим крохотными фигурками, кто-то смотрит сверху на нас, примерно как мы на муравьёв. Я вижу радость в глазах этих людей, хоть и сам её пока ещё не могу испытать. Чувствую сердцем неспешность Берлина в противоречии с его масштабами и хотелками толстосумов-инвесторов, будь они прокляты, палачи Тахелеса. Кто бы что ни говорил, Берлин никогда не будет столицей мира, потому что Берлин - это провинция мира, und das ist auch gut so.

дорога. часть 8/9

Я в Стамбуле, но не сильно этому рад. Осознал здесь свою бездомность. По бумагам у меня аж два дома, но мне страшно вернуться в каждый. Через три недели моя берлинская хата будет свободна, но я не уверен в том, что там мой дом. В Стамбуле много людей, мало вежливости и витающее в воздухе чувство тяжести. Хруст симита во рту туристов заглушает шум времени, превращаясь затем в белый шум на солнечном фоне. Каждым утром, просыпаясь наедине с самим собой в маленькой комнатке хостела, я раскрываю шторы и вижу, что солнце уже покраснело. Слышу шум проезжающих мимо машин, скрип соседних дверей из старого дерева, шаги этажом выше, смотрю на трещину в потолке и не знаю, кто я такой. Нет, мне уже не страшно, я просто кто-то другой, незнакомец, живущий в обличие призрака-полтергейста.

Последние дни хочется что-нибудь с собою сделать. Бесконечно слушаю на повторе Химеру и их альбом Zudwa, это самый лучший альбом за всё время существования русскоязычной музыки. Символично, что его записал человек, повесившийся в момент релиза, не успев его даже прослушать после сведения. Рэдт покончил с собой в 27 в одну ногу с Кобейном, Хендриксом и Башлачёвым. Может это и есть тот самый момент, когда все песни спеты. Жаль, что я не такой, и мой уход будет лишь камешком в океане статистики самоубийств.

Может податься на фронт, во имя добра разрушать те места, где родился и вырос. Наверное, моя гибель там будет полезнее, чем в петле или в асфальте под небоскрёбом. Считай, если успел собрать три фрага перед тем, как тебя настигнет мавик или арта, то это уже +2. Может проникнуть в тыл, зная курскую приграничную зону как свои пять пальцев, подрывать рельсы, опоры ЛЭП, запускать дроны к аэродромам и нефтебазам, сливать координаты рашистов, делать реальные вещи, пока белопальтошные либералы размышляют о том, как переубедить стадо бабушек. Быть может, я искуплю свою вину перед Гансом. Быть может, мой подвиг запомнят на двадцать четыре часа, пока в инстаграме не истекут сториз, а ленты тиктока не переключатся на новых героев.

Ооо, ооооо, зона! Ожидает на-пря-жён-но бес-прос-вет-ная.

дорога. часть 7/9

Сегодня 5-е мая, сейчас я в Дакаре. Хотел в Стамбул, но туда всё равно лететь с пересадкой, почему бы не заземлиться в перевалочном пункте, избежав утомительной пересадки в 10 часов. Избегать - это то, что у меня выходит лучше всего.

Брожу по морскому песку мимо длинных тоненьких лодок, похожих на нос Crash Bandicoot из счастливого детства. Гуляю по центру, кушаю ещё больше, благо тут ещё вкуснее, чем в Сале. Помимо прочего, подсел на вейп-дудки. По вечерам все бары забиты туристами белого цвета кожи. Часто вижу там скандинавов. Среди белого дня они соблюдают дистанцию не менее пяти метров. Не то, чтобы они недружелюбны, если их попросить улыбнуться, они будут ворчливо настаивать, что они улыбаются и им хорошо. Они не врут, просто им нужно выпить, и тогда они станут добрейшими людьми на этой планете. На этом моменте они всегда радуются, как дешёво стоит здесь алкоголь в сравнении с родиной, где за пинту пива платишь тысячу евро. Когда алкоголь покинет их тело, они вернутся к своим начальным настройкам, став такими же радушными, как обитатели подземелий Страха и Голода. Если вам посчастливилось быть в их компании, вам придётся ждать следующей пойки, прежде чем они снова смогут общаться.

Чувствую себя лучше, выбиваю меньше очков в тесте Бека. Чувство депрессии сменилось чувством тотальной усталости. Все посещённые города слиты в одно большое пятно, и Дакар тут не сильно различен от Рима. От ресторанной еды стабильно изжога, но и желание закупиться продуктами и стряпать ужин на крохотной кухне тоже отсутствует. Время потеряло свой плавный ход, стало безумным, то рвётся вперёд, как взрывная волна, то вдруг застывает, скрутившись в бараний рог. Вокруг постоянно новые люди. Меняя города как перчатки, ты ощущаешь, как отдаляешься от новых людей, не успев обменяться контактами. Они постепенно исчезают из твоей оптики, чтобы потом окончательно раствориться в пространстве. Пытаясь забыть их, ты ожидаешь с фрустрацией следующего безумного приключения под небесами.

Поначалу переживал, что в Африке небезопасно, но по факту чувствую себя сильно лучше самих сенегальцев, будто белый господин-колонизатор, смотрящий на третий мир как на Диснейленд, чтобы потом написать по этим местам бестселлер по версии The New York Times, раскрыв "спрятанное сокровище африканской культуры”. Удивительно, пока в западном обществе разоблачают культ белого мужика, постоянно напоминая проверить свои привилегии, я ощущаю себя в Дакаре более избранным, чем в Берлине. Самодовольство туристов из богатых стран вызывает в моей голове мысль о деперсонализации. Нас учат ценить свою личность превыше всего, но на деле мы – лишь набор сущностей, живущих в иллюзии, что у нас есть “я”. Нами правит нагромождение сенсорных восприятий и чувств, уверяя нас в том, что каждый из нас – это некто, тогда как на самом деле все мы – никто.

Писать о себе даже в дневник кажется проявлением высокомерия и эгоизма. Хочется написать о ком-то другом, кто нуждается больше меня во внимании и поддержке. Но я не знаю, чем живёт тот, кто не я, поэтому в тексте будет ещё больше фальши, чем в дневнике. Чувствуя ненависть к своему фенотипу, я обречён на его бесконечное описание без возможности смотреть на мир глазами другого. Каждый писатель пишет одну и ту же книгу, хотя она и выходит во многих томах и под разными названиями.

И пыыылью улетала в облака. Крыыыльями метала облака. Дооолгая дорога бескай-фо-ва-я.

[2/2]

Коротаю тёплые вечера на пляжном песке, вдали от шумных кафешек, вслушиваясь в шум прибоя. Сначала думал, как дальше жить. Я искренне верил, что стану в дороге своей лучшей версией, освобожусь от берлинского ига, буду свободной счастливой пташкой, которая точно знает, куда ей лететь. На деле перевоплотился в исчадие ада, таившегося в обыденной жизни убийцей. Но, к своему удивлению, я быстро понял, что нужно вернуться домой, пытаясь жить, как жил раньше. Если поймают и арестуют, то будь что будет. Если мне повезёт, то этой удачей нужно воспользоваться. Устроюсь в другую галеру, может быть, выбью зарплату побольше. Попробую ещё раз найти терапевта, уверую в Бога и буду ходить в ближайшую церковь по воскресеньям, замаливая грехи до конца своей жизни. Пока хата занята, посмотрю ещё мир, хотя на это нет больше сил и в целом есть нездоровое отвращение к новым местам.

Стал думать о Родине. Бесит, что в каждой точке моей дороги люди, услышав, что я из России, расспрашивают только о путине и войне, задавая тупые вопросы: когда это кончится, что ты думаешь, где сейчас твои родители, или вот самая мякоть: "а ты за путина?" Они никогда не спрашивают, как я себя чувствую, их даже не интересует моя позиция, они просто прыгают мне на шею и доминируют. Я это чувствую ещё со школы, и ещё тогда, в 17 лет, дал себе обещание не прогибаться, но вместо прогиба дал волю насилию, подтвердив псевдогипотезу, что все русские — орки.

Смотря на Россию, трудно сказать сейчас, чего в ней больше - квадратных километров или человеческой боли. Ощущение, что время застыло и жизнь застыла. Вокруг кипит бытие, процветает культурное поле, а у меня только война и путин. Непрерывное напряжение последних двух лет сводит меня с ума, я ищу выход, чтобы сохранить рассудок, в итоге бегу без оглядки, чтобы споткнуться, сильно ударившись головой, лежать, пока из свежей раны плещется кровь, кричать и плакать. Моя русская идентичность ищется лишь по методу отрицательного перебора. Живу в Берлине, но не немец. Желаю Украине победы, но не украинец. За деколонизацию, но не татарин и не калмык. Нет ничего более косного, дубового и в то же время очень русского, чем притворяться нерусским. Для меня нигде нет укрытия. Даже сама мысль укрыться мерзка и противна. Если только от яркого солнца под пальмами, пока кто-то скрывается по подвалам от ракет и дронов моей "любимой" страны.

Быть может, мы созданы не для того, чтобы сделать мир лучше, а для того, чтобы не дать мудакам сделать хуже. Но что делать, если ты тоже мудак?

Меняяя держала за ноги земля. Гооолая тяжелая земля. Мееедленно любила пере-жё-вы-ва-я.

дорога. часть 6/9

[1/2]

Я жив, здоров и ещё на свободе. С момента последней заметки прошёл ровно месяц. Я в Кабо-Верде на острове Сал, что с португальского переводится как “соль” – только солей мне ещё не хватало заюзать.

Заселился в апартаменты до момента comedown, не знаю, как это на русском. Далее я прошёл через мучительный отходос. Каждая минута в том измерении длилась час. Тело жаждало новой дозы, в то время как мозг напоминал мне о преступлении. От бессонницы словил шизу. Слышал сирену по несколько раз за день, вопли Ганса, крики людей. Ложась на живот, чувствовал, как мои руки закованы цепью наручников, голову бьют полицейской дубинкой, и я, как рыбка, барахтаюсь, но не могу сменить положение. Каждый раз, когда слышал с улицы португальскую речь, параноил, думая, что меня нашли копы. Воображал, как меня депортируют обратно в рф, где меня либо мобилизуют, либо посадят за чёрный квадрат в Инстаграме и будут пытать. Что, если я его вогнал в кому или даже убил? Что, если фраза "тварь я дрожащая или право имею" с моей первой заметки - это ядовитая достоевщина, что лежала в подкорке всю жизнь, выжидая момента?

Отходос сменился тихой депрессией, будто в голове отключили рубильник, и вроде бы ты не мёртв, не в отключке, а так, в гибернации. Стало плевать, найдут ли меня, никаких сил на сопротивление. В этом острове с обёртки Баунти я самый несчастный. Всё вокруг серое, как Берлин в январе. Нажираюсь до колик, проверяя, что так я ещё могу чувствовать тело. Мой животик за месяц стал животярой, на которую можно спокойно ставить стакан. Вокруг у каждого пиво, вино, коктейли, от их вида меня выворачивает наизнанку. Хорошо, что тут дёшево, и деньги горят не так быстро, как было в Европе. Просторная комната в розовом доме стоит здесь как комнатушка в Марцане. До океана рукой подать, хавка дешёвая. На карту пришёл возврат налогов за прошлый год, хватит на парочку авиарейсов. Я плохой человек, живущий хорошей жизнью.

Сал – классический туристический остров, сотканный под зажиточных европейцев. Англичане, конечно, самые отвратительные. Наверное, надо сказать “британцы”, но что-то подсказывает, что валлийцы с шотландцами не такие отбитые, и смешивать их с англичанами это как смешать с русскими украинцев и белорусов – всем понятно, что мы хуже всех. Каждый день английского отпуска с утра до вечера проходит за распитием пива и мутных сидров. Чем ближе к закату, тем более неразборчивым становится их акцент. Когда они к ночи выходят из ирландского паба (да, он есть даже на острове в Африке), они уже настолько пьяны, что ни слова не разобрать из того, что они говорят. Позже ты застаёшь их блюющими на лестничной клетке отеля на первой береговой, после чего они расползаются по своим комнатам, чтобы немного поспать и, проснувшись утром, повторить всё по кругу. Среди них часто встречаются люди, прилетевшие за 10 фунтов из Лутона, которые понятия не имеют, где находятся и что делать. Они будут расспрашивать белолицых прохожих, будто инопланетяне, которые только что высадились на планету Земля и ещё не знают о существовании интернета. Вернувшись домой, они скажут своим сородичам, что всё было хорошо, но не прям чтобы супер. Наверное, все они лучше меня и никогда не избивали невинных людей, но вглядываясь на их хмурые лица, я не был бы в этом уверен.

[3/3]

Очень долго болтал, высох рот, удалился в уборную попить воды из-под крана. Очень долго сидел на толчке. Сначала пытался переварить бесконечный поток идей для стартапа, который я запилю за эту ночь, запущу его утром, найду клиентов днём воскресенья и решу свой личностный кризис. Но гнев во мне бушевал гораздо сильнее, разросшись по телу за месяц в дороге подобно раковым метастазам. Вспомнил, как у меня своровали рюкзак, стал писать заметку с угрозами самосуда, думал разослать его в каждый почтовый ящик барселонских домов. Так пришла шизофреническая идея отыграться на Гансе.

Бежал в гору до хостела с такой прытью, словно попал в финал олимпийской стометровки, и этот забег решает судьбу всей жизни. Заметил на небе полнолуние, принял это как знак одобрения на злодеяния любого рода, как сказал классик: "я уже не человек бля, я зверь нахуй". Добравшись до хостела, поднялся на третий этаж, заскочил в комнату. Разумеется, Ганс уже спал, укутавшись в одеяло как невинный ребёнок. Всё произошло в одно мгновение. В лице Ганса я видел всех, кто меня обижал, унижал, ущемлял. Удар за ударом, уничтожаю противника, словно Макс Бэр из фильма Нокдаун. Когда заметил, что на лице Ганса видно больше крови, чем кожи, а работник хостела отозвался на его крик, понял, что надо бежать. Перетащил часть соседней кровати к двери, чтоб не открыли. Собрал наспех рюкзак, пока Ганс пытался удержать меня за ноги, матерясь немецкими фразами, которых я раньше не слышал. Легко отцепился, на прощание пробив пенальти по челюсти.

Вытолкнув кровать обратно в угол, открыл дверь и пролетел сквозь скопившуюся толпу. Свернул за угол и, пробежав до конца улочки, услышал сирену, но не понял кто это, полиция или скорая. Пробежав по рассветному Лиссабону в сопровождении чужих голосов, я остановился, пытаясь замедлить сердечко. Куда убегают преступники в розыске? Что бы сделал на моём месте Джулиан Ассандж? Недолго думая, сел в такси через дорогу, напугав спавшего мужика, доехал до аэропорта, по дороге забукал рейс в Кабо-Верде. Пишу этот текст в самолёте, пока скорость всё ещё действует, через полчаса приземлимся.

Я сааам себе и небо и луна. Гооолая, довольная луна. Дооолгая дорога бес-кай-фо-ва-я.

[2/3]

Декорации Лиссабона слились с городами, в которых я был. Всё одно и то же, только немного по-разному. Здесь вот большой красный мост, как в Сан-франциско. Тяжко исследовать настолько холмистый город, что Барселона в сравнении будет Берлином. Но куда девать себя с говном в голове, кипящим как пчелиный улей, тоже не знал. Присосался к очередной хостельной стае и ушёл гудеть. Был настроен хлебать Sagres до тех пор, пока не стошнит, но один тип имел при себе скорость, и я подумал: "вай нот", ибо в последнее время только и чувствую себя унылым додиком. "Глупо было бы этого не сделать", как сказал Кучера в ответ на вопрос об американском гражданстве.

Спиды не кета, и в этом есть свои плюсы и минусы. Плюс в том, что ты чувствуешь себя трезвым и бодрым, будто выпил две дюжины чашек кофе в один присест, и жизнь щедро тебя наградила интенсивной энергией с маленькой горсточкой эйфории. Минус тоже в том, что ты чувствуешь себя трезвым, значит доверяешь себе, находишь адекват в совершенно неадекватных мыслях. Вспоминая, как плохо мне было в Риме, я не стал миксовать с алкоголем. Телом чувствовал себя Суперменом, разве что сердце билось сильно и часто, но так всегда, когда пассионарен. Вспомнил те времена, когда мне было 20, и с какой страстью я тогда вспахивал первый проект на галере, вывозил это болото на своих атлантских плечах. Был очень рад, что ещё могу так себя чувствовать, и в этом, наверное, был свой "feel high"-эффект.

Я не понимал, что делать с собой в столь огромном количестве. Лиссабон не Берлин, он спит полдня, и если где-то по счастливой случайности идёт рейв, то там, как правило, тусят пять человек, и в целом всё напоминает детский утренник в тёмных тонах. Стал включаться в беседы своих попутчиков. Я был единственным, кто заюзал, даже тот тип, у кого был пакетик, махнул рукой и сказал, что будет попозже. Каждая тема возбуждала во мне маниакальный интерес, от этого выглядел максимально неорганично, благо никого не обидел, хотя точно не помню. Помню всё, кроме тем разговоров – наверное, потому, что разговаривали ни о чём. Со мной были интересные люди: сомелье из Молдовы, редактор телепрограмм из Аргентины, экстремал из Австралии, но между нами не было никаких общих точек, мы не знали жизни друг друга, у нас не было совпадений по хобби.

дорога. часть 5/9

[1/3]

Зашёл утром в кафе попить флэт уайт. Отошёл в туалет, возвращаюсь - нет рюкзака. Там был планшет, ветровка и бутылка с водой. Слышал, что в Барселоне такое случается часто, но от этого не было легче. Побежал в Airbnb-хату, в которой снял комнату. В панике проверял, всё ли на месте, ноут там, доки. Соседи по хате стали расспрашивать, всё ли окей. Никого лично не стал посылать, просто жаловался на козни судьбы и на этот помойный город, что притворяется классным. Соседи дежурно говорили, что сожалеют, я и так понимаю, что на обиженных воду возят и хуй кладут.

Снова полез на skyscanner, купил билет в Лиссабон тем же вечером. Собрался, сложил свои вещи в найденный на балконе холщовый пакет из икеи, вылетел пулей из хаты, даже не сказав “адьос”. По дороге зашёл на местную блошку, купил огромный рюкзак за 20 евро. Там же были планшеты копеечных цен, но я не взял, благо достаточно ноута с телефоном – так, быстро прошёлся глазами, вдруг мой айпад тут уже продаётся.

Прилетев в Лиссабон, доехав до хостела, не сняв одежду, плюхнулся на привычный себе второй ярус и не слезал с него пару дней, разве что по нужде. Настолько не было сил что-либо делать, о чём-либо думать. После недель в дороге, шатаясь от края до края, чувствую себя бомжом, живущим по двойному тарифу: сливаю все деньги на last-minute рейсы и бронь ночлега, ем салаты из супермаркетов в пластиковой упаковке, жму лишний евро на общественный туалет, езжу зайцем в общественном транспорте, не хожу по музеям, чтобы не шатать лишний раз свой бюджет, запиваю своё несчастье красным вином за 2 евро с горла, разве что милостыни не прошу. Это ли тот свободный прекрасный мир без границ? Проверил почту, там Arbeitsagentur требует ещё какую-то бумажонку. Господи, вы там что, охуели? Это мои личные деньги, я перечислял их каждый месяц! Похоже на вежливый рэкет.

Зол на Гермашку. На Рашку злюсь ещё больше, но именно эмиграция сломала меня. Так старался стать здесь своим: усердно учил язык и вроде как доучил, читал столько исторических книг, гулял по Берлину, изучал его ритм и нравы, – но чем больше старался, тем меньше было отдачи, тем больше страдал, тем глубже копилась злость. Всё, на что я повёлся, демократия и свобода, оказались фальшивкой. Я сидел дома целую вечность, искренне хотел сберечь уязвимых дедов от ковида, думал, что это и есть проявление заботы о ближнем – сейчас, спустя каких-то два года, когда не бастует только ленивый, гражданская ответственность и общественная солидарность накрылись пиздой. Каждый сам за себя, как на родине. Все эти европейские ценности... ценности – это настолько размытое понятие, а человек настолько циничное и блядское создание, что в итоге "ценности" становятся шариками для жонглирования с целью отвлечь внимание людей от проблем, что в корпорациях, что в правительствах. Ни я, ни немцы ничем здесь не лучше других. Наверное, сам виноват, что так долго носил розовые очки, ждал, что новая жизнь станет сказкой, где светит яркое солнце, герои летают по небу как Алладин, злодеев всегда побеждают, а в конце все жители обнимаются и дружно танцуют.

И только меня накрыло, как в комнату вошёл мой сосед-немец, у него ещё смешное имя — Ганс. Ганс, мы что, злодеи?! По классике жанра обут в сандали с носочками. Каждая секунда немецкого кайфа должна быть спланирована и поделена на термины, ведь правила жизни существуют для обеспечения хорошего настроения. Он ложится спать в девять вечера, чтобы встать в семь утра и без очередей поесть гранолы с изюмом, размоченной в молоке. И так каждый день, пока не вернётся в страну стерильной архитектуры и людей без юмора. Заметив, как я начал подавать признаки жизни, Ганс захотел познакомиться:

– Откуда ты?
– Из Берлина?
– Говоришь по-немецки?
– Могу, но не хочу.
– Почему?
– Устал.
– Понятно, have fun!

Этого краткого обмена сигналов было достаточно, чтобы разжечь во мне глубокую антипатию, какую только человек способен чувствовать к другим людям, будто Ганс стал олицетворением моей эмигрантской фрустрации.

[2/2]

Когда немного пришёл в себя, полез в Skyscanner искать самый дешёвый билет тем же днём. Мне было так стыдно, что я хотел испариться из Рима в один момент, будто это всё не было наяву, а так, в понарошку, в кошмарном сне. Yesterday’s cringe is today’s disgrace. В итоге я улетел в Барселону. Уже который день вяло брожу по городу и мало что чувствую, разум немой, а тело уставшее. Трудно идти в подъём по холмистым кварталам. Хожу только по набережной. Пляжи всё ещё полупустые.

Постоянно встречаю толпы китайских туристов. Они всегда объезжают дюжину стран за дюжину дней, таскаясь в автобусе больше времени, чем гуляя в самих городах. Они всегда забиваются в местные азиатские ресторанчики с гримасами отвращения от местной интерпретации китайской кулинарии, которая представляет собой кашеобразную вермишель с каким-то тёмным и густым соусом из чистой соли, сваренной местным мигрантом, что пашет, как раб на галерах, за 2 евро в час, и не дай бог им попробовать местную кухню, ведь ничто не сравнится с этой прекрасной лапшой. Всегда держатся вместе, как стая утят, перекрывая всей группой проходы по узким улочкам, делая селфи с повседневными штуками типа автобуса или урны для мусора, одному Богу известно зачем. Если тебя занесло в какую-нибудь популярную точку, и ты захочешь полюбоваться тамошним памятником, не говоря даже о том, чтоб его сфоткать, ты скорее дождёшься поглощения солнцем Земли, чем кучка китайцев сдвинется с места и даст тебе на его поглядеть.

В городе, где все счастливы и улыбаются, я раздражён, прикрываясь тщетностью бытия. Сидя на песке пляжа, я каждые пять минут отмахиваюсь от одной и той же цыганки, предлагающей сделать массаж и попить цветастый коктейль с клофелином. На второй час меня наизнанку воротит от шума волн. Думаю, какой музыкой загрузить свои Маршаллы. Хочу послушать что-нибудь на родной речи, но плохо ориентируюсь, кого сейчас можно слушать, а кого нет. Кто поддержал весь этот пиздец, кто однозначно против него, а кто промолчал. Где твои крылья, которые нравились мне? Вечно молодой, вечно пьяный? Разбежавшись, прыгну со скалы? Джинсы порезаны, лето, три полоски на кедах под тёплым дождём? Кажется, всё в этом мире выхолощено, уничтожено, кроме будущих мам, конечно.

О, нашёл. За мнооою зажигали города. Глууупые, чужие города. Тааам меня любили, только это-не-я.

дорога. часть 4/9

[1/2]

Уже пятый день не могу оклематься после той ночи. Мы с канадцем прилипли к стае одиноких туристов, которую можно увидеть в каждом хостеле каждого города каждый день. Сначала мы пошли в бар и дали по пиву, но потом один из нас предложил кетамин, что однозначно перевернуло канву событий.

Я забыл о боли, терзавшей меня весь тот день. Прошлого не существовало, равно как и будущего, всё, что было – это прекрасное настоящее, где среди ночи светит яркое солнце, люди лишены зла, а мир вокруг невесом и приятен, как сладкая вата. Я был носорогом, раненым копьём охотника, нашедшим чудо-лекарство, освободившимся от гнева и боли, пришедшим к покою и счастью. Я летал снаружи всех измерений Вселенной, зацепившись за волнистые линии, подобные тем, что ты видишь на внутренней стороне век, когда прижимаешь руки к лицу. Фигуры вокруг имели невероятный размер, превращаясь в туманные, возвышенные монолиты. Я не совсем смотрел на них, не совсем мог их воспринять. Мои мысли раскинулись в интуитивной идеастезии. Мой разум свободно курсировал по бесконечному бездорожью, полному наиприятнейших воспоминаний и воображений. Я видел себя по-другому, мыслил по-новому, синтезировал новые ощущения. Границы личности отслоились от той парадигмы, что по нелепой ошибке называют реальностью. Всё это происходило под великолепные треки раннего Тейм Импалы, звучащие во всём теле. Кажется, это должно было длиться вечно, но закончилось спустя три часа.

Я обнаружил себя на потёртом диване винтажного бара. Канадец трепал мою руку, которую я не чувствовал. Бар закрывался. Выйдя на улицу холодной мартовской ночью, дрожа как осиновый лист, я спросил нашего друга, есть ли ещё кетамин. Он отрицательно покачал головой, хотя порошка на вид было столько, что хватило бы на весь Кройцберг. Стая двинулась обратно в хостел. Мы с канадцем продолжали стоять неподвижно, как оловянные миниатюры солдатиков. Я категорически не хотел отпускать эту ночь, и в этом мой друг был солидарен со мной. Мы нашли в гугл-картах открытое до шести утра место в километре от нас. По картам идти пятнадцать минут, но мне казалось, что мы шли час.

Бар выглядел пошло, во всю громкость играла музыка отборных сортов говна. Я был зол от первого столкновения с блядской реальностью. Мы заказали бутылку Егеря, чтобы согреться и снова забыться. Он шёл как безалкогольный сироп от кашля, мы допили до донышка в один заход. Об этом я буду жалеть ещё долго. Моё сердце билось со скоростью света, было трудно дышать. Ужасно болело в груди, будто пробили по солнышку. Я хотел попросить друга о помощи, но не мог ни сказать слова, ни показать жестами, что мне нужна помощь. Канадец был ебейше пьян, но после длительного тупежа до него дошло, насколько мне плохо. Эрик вызвал такси. Пока он шёл за нашими куртками, я заблевал весь наш стол. Прибежал охранник, взял меня за шею и вышвырнул за дверь, попутно словив в лицо мою рвоту. Не успев надеть куртку, я свалился на плечи товарища, тот занёс меня в тачку. Где-то на светофоре я открыл дверь и выблевал весь остаток на бедный асфальт. Дойдя до хостела, я еле залез на свой второй ярус. Сердце стихло, но я не спал.

Самое стрёмное, что я всё это помню до мелочей.

дорога. часть 3/9

Дорогой мой дневник, поздравь меня – я доехал до Вечного Рима! Держу курс через Европу, остановившись на грани между Севером моей молодости и Югом моего скверного будущего.

Заселившись в очередном хостеле у вокзала Термини, у меня появилось немножко времени перед тем, как уйти бухать в забытье. Задумался о том, что делать, когда дорога закончится. На самом деле она не имеет конца, это лишь ты в какой-то момент решаешь остановиться и свернуть назад. Честно, я не знаю, что делать дальше. После двенадцати лет работы в айти я чувствую себя разочарованным романтиком, кто когда-то поверил в четвёртую промышленную революцию. Находившись изрядно по конференциям, я думал, что делаю этот мир лучше, развиваю прогресс, ношу прекрасную автоматизацию в каждый дом. Сейчас же я чувствую себя использованной веб-мартышкой, чьими трудами дядюшка Сэм поднял новый раунд и построил себе умный дом. Да, платят достойно, и в целом я осознаю все свои привилегии, но это меня угнетает – кажется, что все леваки с бедняками меня ненавидят, пусть я и не самый богатый на этой планете и не уклонялся от уплаты налогов. Быть может, из меня выйдет хороший флорист, но куда деть двенадцать лет опыта? Может, не в работе тут дело. Я никогда не любил, презирая концепцию принадлежности к кому-то другому. Но это же глупо – в невозможности получить, ты цинично её обесцениваешь. По-настоящему свободные люди не занимаются такой хуйнёй.

Я одинок и заброшен в мир, полный призраков и иллюзий, и сам я суть такой же призрак. Зол как бродячий пёс в сибирскую зиму. Мне всё ещё по ночам снятся пиздилки с одноклассниками, иногда я пытаюсь отбиться, закрыть руками лицо, печень и почки, как учил мой отец, мастер спорта по боксу, иногда просто сбежать, но во сне ты такой медленный, неподъёмные ноги и руки, будто на каждой из них по утяжелителю килограммов так в тридцать, меня бьют и бьют, и я просыпаюсь с истошным криком. Боже, когда эти черти исчезнут из моей жизни, когда я забуду, как моя мать послала меня на хуй, а батя бросил в меня пустую бутылку водки. Пытаюсь сосредоточиться на настоящем и смотреть в светлое будущее в городе, каждый день ищу свою любовь, но меня никто не свайпает вправо, будто каждая знает, что я забитый хиккан.

Я живу вам назло, каждый раз выплываю со дна на поверхность, чтобы набраться воздуха и указать на ваше место в параше. Посмотри на меня, я живу прекрасной жизнью в центре Европы, пока ты в спальной панельке хуяришь свою жену и трясёшься от каждого уведомления в Госуслугах. Или ты прям настолько конченый долбоёб, что решил после школы пойти в военку, клюнув на лёгкие бабки, казённую хату и пенсию в 45, а теперь либо стал удобрением овощей на чужой земле, либо отделался лепестком и вернулся домой, где тебя никто не ждёт, и ждёшь очереди на дешманский китайский протез, пока твою голову уничтожает ПТСР.

В комнату зашёл сосед, отвлекая меня от душевных страданий. Эрик обиделся, когда я назвал его американцем. Конечно, он оказался канадцем. Но Эрик быстро оторопел, переведя разговор в русло прожарки своих соседей по глобусу. Кажется, для него нет ничего более радостного, чем слушать нытьё условного Джека из Арканзаса о том, как жаль, что он, бедный янки, имеет несчастье быть родом из неблагополучной дыры, где ему приходится платить миллиард денег за то, чтобы ему сделали перевязку в больнице. Тот никогда не познаёт радости жизни в прекрасной Канаде, где все любят друг друга и поют "Кумбайя-Кумбайя!" каждый день, пока Джек пытается вспомнить, является ли Торонто столицей Гренландии или Бельгии. Он угарает с того, как американцы пытаются заграницей сойти за канадцев. Эрик немного токсичен, но погудеть на вечер сойдёт.

Мне глупо цепляться за что-либо там, в Берлине. Я лучше буду летать по миру в поисках новых страстей и приключений, жить в медовом месяце, что никогда не закончится. Встряхну старушку Италию, разнесу к чертям этот Рим, предварительно обожравшись джелато. Today's cringe is tomorrow's nostalgia.

дорога. часть 2/9

Привет, мой любимый дневник. Я в Венеции, хочу здесь побыть, чтобы в будущем, если она потонет, мне не было жалко, что я не успел здесь побывать. Хостел прикольный, рядом с Сан-Марко и прочим – правда, до него каждый нужно плыть по лагуне на другой берег за 8 евро. Хорошо, что я сдал квартиру, иначе ныл бы, какой тут грабёж. Ни о чём повседневном не думаю, медитирую три раза в день. Ощущаю себя бунинским Господином из Сан-Франциско, хоть бы не помереть.

Честно, я никогда не любил путешествовать. Я находил это глупым занятием, ехать в места, до которых тебе на самом деле нет дела, если ты только не пишешь по ним какую-нибудь диссертацию, пить и кушать в два раза дороже, чем в родном гнёздышке. Всё, что останется после поездок – лишь снимки, на которые когда-нибудь посмотрят их дети, которых научат жить по порядку, вставать по утрам, чтобы гордо шагать по тротуарам судьбы, никогда не мечтать о лохматом безумии и беспорядке, вместо этого прожигать жизнь в её адской бессмысленной пустоте. Для выхода из реальности мне обычно хватало приставки и клёвых игр. Пока богема в пятый раз за три года шаталась в Париже, с трудом залезая в вагоны убогого метрополитена, я в пятый раз проходил Last of Us перед тем, как дождаться второго. Но в последнее время моя кукушка немного бо-бо, и мой терапевт видит тут связь с моим асоциальным образом жизни.

В этот раз я тусил с Джоном, американцем из Джерси. Ему тоже тридцатник, он прям как я, облысевший и с пивным брюшком. Он в первый раз за границей Америки, как семилетний ребёнок, рад всему, что отличается от американской рутины. Трясётся у автомата по продаже билетов на лодку, теряя надежду понять общественный транспорт, тем более венецианский. Жалеет, что здесь нет такси, хотя это к лучшему, ибо таксисты любят обманывать наивных янки. Купил в аптеке втридо́рога пластыри от мозолей, натёртых дешёвыми кроссами. Но вообще он добрый и милый, а чего ещё надо в дороге.

Неудачно залетев в бар с аперолем за 10 евро, мы купили ящик Peroni в деспа́ре и просто гудели на улице, пока не начал лить дождь. Среди толп туристов с зеркалками наперевес я чувствовал себя свободным путником.

дорога. часть 1/9

Меня зовут Паша, мне 30 лет, я не знаю, тварь я дрожащая иль право имею, но, по крайней мере, я могу позволить себе тратить 8 евро в месяц на Обсидиан, чтобы рисовать красивые графы своих графоманских записок. На дворе март 2024 года, я в Милане, куда долетел из Берлина за 20 евро, здесь уже солнышко и прекрасные пальмы на улицах. Вечером еду в Венецию, а там как получится. Передо мной кисельные берега, молочные реки и всевозможные непредвиденные события. Ничего позади и всё впереди.

Я уволился с ненавистной галеры, где был JSON-грузчиком и притворялся пассионарной бабочкой. Свалил с Берлина после пяти лет совместной жизни, чтобы потом вернуться, подать на гражданство, ждать его ещё пару лет и уехать с концами из этой огромной дыры. Сдал квартиру в полтора раза дороже своей аренды, чтобы в дороге я жил припеваючи и чувствовал в этой жизни королём или хотя бы рэпером типа Дрейка, чтобы жизнь помещалась в три слова – травка, бабки и сучки. Всё ещё жду ответа от бюрократов насчёт пособия по безработице. Начал с низкого старта в дешёвых хостелах – лучше спать на втором ярусе в неудобной кровати свободной пташкой, чем в удобной кровати несвободным жуком.

У меня немного болит голова и в целом вальяжный настрой. Весь вечер тусил с соседом по койке. Мы хапали и пили вино, хапали и пили, и так раз семь. Пытался запомнить разницу между индикой и сативой – кажется, мы курили второе. Его зовут Пьер, он француз, любимец Вселенной, всегда позитивный и бодрый. Он обожает говорить о политике, словно у него гражданский долг, нести с собой бремя свободы-равенства-братства. Боготворит протестующих фермеров, вываливших тонну дерьма на очередной памятник. Ну и ладно – Gute Begleitung, как говорится.

Всё ещё помню берлинскую зиму по музыке. Было холодно и темно – только захочешь выгулять себя в парке, так от тусклости фонарей самый добрый настрой накроется медным тазом. Единственное развлечение в зиму - прекрасная грустная музыка. От ребяческих Modest Mouse и American Football к Pixies и slowdive, потом The Smiths, Joy Division, The Cure и, конечно, Radiohead. Думаю, я должен быть благодарен этим ребятам, что всё ещё жив и ничего не сделал с собой. Слушаю новый альбом Тома Йорка, то есть The Smile. Стоит этим ребятам нащупать какой-то устойчивый звук, как тотчас же они его коверкают. Парадоксально, но в этом есть чувство надежды. Необходимость искать баланс в условиях, когда почва уходит из-под ног, заставляет нас жить.

Удивляюсь тем, как легко дался этот побег от обыденной жизни. Мир внезапно оказался богат красотой и возможностями.

Я сааам себе и небо и луна. Гооолая, довольная луна.

После семи месяцев литературного простоя у меня получилось написать рассказ, и сегодня я рад поделиться им с вами.

Даже после всех сокращений “дорога” получилась в 3 раза больше моих предыдущих работ, чтение займёт где-то 35-40 минут. Это история о путешествии опустошённого обиженного человека в надежде обрести внутреннее состояние свободы и выйти из личностного кризиса. В состоянии свободного полёта герой рассказа продолжает заниматься самоугнетением, душевная пустота наполняется гневом, бедняга пытается скрыться подальше от одиночества, в результате чего ему приходиться убегать от правосудия. Декорации городов на пути сливаются в огромное чёрное пятно, свобода сменяется чувством бездомности, а дорога приобретает значение исповеди.

Публикую рассказ полностью, ибо хочется как можно скорее им поделиться. Знаю, что многим из вас заходит чтение отрывками в постах, поэтому ближайшие 2 недели буду его выкладывать по частям. Для удобства также скидываю PDF-ку постом ниже.

https://flint-rake-471.notion.site/7a7a2dcf915f4371ba575ed003114f4f

Приятного чтения!

Примерно месяц назад, в два часа дня двадцать первого января двадцать четвёртого года, когда Алексей был уже за Полярным кругом, но ещё жив, у Бранденбургских ворот проходила протестная акция в день годовщины его ареста. Равно как и все акции последних лет, она носила исключительно символический статус: показать, что мы ещё здесь, что мы не согласны. Было холодно, но не как под Ямалом, а так, по-берлински. Пока Алексей в очередной раз страдал за нашу свободу в ШИЗО, я думал о чашечке тёплого чая.

В четыре часа, когда на сцене выступил последний спикер с истёртым призывом отправить путина в Гаагу, к воротам хлынул огромный поток людей с плакатами и транспарантами. Так началась демонстрация против партии AFD и истории с реэмиграцией. На тот митинг собралось сто пятьдесят тысяч людей. На наш – лишь сто пятьдесят. На том протесте с упавшей мобильной связью тяжело было найти друзей, затерявшихся где-то в толпе. На нашем тяжело было найти друзей, которые не пришли.

Даже сейчас, когда Алексея больше нет с нами, и на стихийный митинг у роспосольства собралось в десять раз больше народа, глупо предъявлять людям претензии за неявку на прошлую демонстрацию, притягивать за уши равнодушие. Когда чувствуешь, что время застыло навеки, что миг между прошлым и будущим стал днём сурка, что есть только путин, война, тысячи гибнущих каждый день, чья трагедия стала статистикой в СМИ ... кажется, жизнь тоже застыла. Но жизнь, не останавливаясь, произвольно идёт своим чередом. За нашу жизнь только мы несём бремя ответственности. У кого-то таких бремён несколько: дети, больные родители и прародители, иногда бизнес/клиенты/сотрудники. Отпустить это бремя – значит столкнуться с плохими последствиями. Когда непрерывное напряжение последних двух лет сводит с ума, продолжать жить свою жизнь тяжело, но это единственный способ остаться в здравом уме. Выбирая между бесконечным потоком дел, из которых соткана жизнь, и политактивизмом, человек выберет первое. Особенно сейчас, когда политактивизм лишён импульса к действию, и у многих из нас иссякла надежда на перемены.

Я запомню Навального человеком, взявшим ответственность за судьбу своей страны и жившим с ней до последнего дня. За каких-то пятнадцать лет он прошёл путь от ЖЖ-статей о коррупции в госкорпорациях до известного всему миру политика с миллионами личных сторонников. Он был настоящим в эпоху постмодернизма и бескомпромиссным в эпоху больших компромиссов. Он был политиком-идеалистом в государстве, где главные скрепы – элитарный цинизм и общественный страх. Он политизировал поколения граждан в стране, где политику не обсуждают. Он бил с одного ютуб-канала по целой фабрике госпропаганды. Он прошёл через травлю, бесчисленные суды и аресты, отравление боевым химоружием, тюремный срок, ставший пожизненным – и никогда не сдавался, стоя на своём. Он был надеждой на перемены, на лучшее будущее.

Наша жизнь продолжается, но теперь ответственность за надежду принадлежит нам. Пока пишу этот текст, в голове играет цитата из древнего трека Кровостока: "Мегафон орёт что-то про сдаваться. Сдаваться, блядь – как бы, сука, не так."

save the date:

Navalny — 18.02 (воскресенье) в 14:00 у роспосольства (Unter den Linden 63-65)
Victory For Peace – 24.02 (суббота) в 13:00 на Brandenburger Tor

спектакль

Меня позвали на немецкоязычный спектакль "Ich bin's nicht, W. Putin ist es gewesen”, что шёл в Веддинге в маленьком камерном театре. Двор у входа в театр сиял неоновой подсветкой, выделяясь среди ночной тусклости. Большинство зрителей, как подобает берлинцам, пришли в последний момент. Те немногие, кто пришли вовремя, потягивали вино из икейских бокалов в фойе. Говорят, театр начинается с вешалки, но в том театре не было гардероба, поэтому зрители вешали пальто и куртки на спинки стульев. Начали сразу как только все зашли в зал и заняли свои места.

Сюжет спектакля разбит на фрагменты бесед разных людей в разных сеттингах. Пять актёров – русских шпетаусзидлеров с прекрасным немецким – меняются ролями без привязки к конкретному типажу. На кухне питерской коммуналки театральный актёр яростно спорил со скуфом и тёткой-хозяюшкой, но таки сдался. Пользуясь небывалой возможностью в стране возможностей, он поднялся до режиссёра, сочинив пьесу про героизм Моторолы. Правда за эту пьесу его посадили в тюрьму – светловолосая прокурорка радостно, громко и чётко зачитывала обвинение, заранее зная вердикт суда. В импровизированном интервью режиссёр-постановщик расспрашивал двух женщин о причинах и целях спецоперации – те отбивались уже “народными” штампы про восемь лет и спасение детей Донбасса. Спектакль вернулся назад в коммуналку, куда явилась вдова зека, погибшего под Бахмутом. Она рвала листы, на которых писался сценарий – за это её прогнали, сказав, что в этой квартире нет места войне. На кухонном столике в какой-то момент появилось тыквенное чучело с буквой Z на всю голову и флажками с ростриколором вместо рук. Под сценическим освещением триколор был похож на болгарский из-за слишком светлого синего. В вещем сне режиссёра безнадёжные либералы бродили по сцене в белых халатах, цитируя Оруэлла. Между сценами на экране показывали отрывки из z-концертов, поющих кадетов юнармии, радиоактивный пепел и репортаж о любителях путина, снятый у входа в марцанский MixMarkt.

Всё это мы уже видели. Спектакль нацелен на немцев-интеллектуалов, которым все эти картины в новинку. В Берлине большая аудитория с запросом на понимание каши из мрака, страха и оправданий, что варится в наших головах.

Спектакль закончился ровно в девять, сменившись панельной дискуссией между зрителями и актёрами. Её координировал модератор – эксперт-политолог, приглашённый организаторами. Обсуждались идеи спектакля, цели, намерения, обратная связь от зрителей. По классике жанра в дискуссию ворвались путинферштееры с обвинениями в пропаганде. Однобоко всё было показано, в Германии все вокруг лгут, молчат о главной причине войны – расширении НАТО к Востоку. Казалось, эти люди лишь карикатура, постскриптум к спектаклю.

И всё же я думаю, что этот спектакль нужен не только немцам, но и нам тоже. Сегодня общественный дискурс представляет собой огромный и беспрерывный поток информации, на осмысление которого просто нет времени. Важные мысли тонут в фидленте: прочитав хороший пост в телеграме, мы сразу читаем другие, забыв о прочитанном. Та же история и с ютубом, и с инстаграмом. Спектакль даёт то, чего нет в онлайне – смысловые и временные рамки. Когда ты выделяешь весь вечер на поход в театр – собираешься, едешь, сидишь, фокусируешься, – появляется много пространства на осмысление происходящего.

Конечно, ты завтра снова нырнёшь в поток, но сегодня у тебя много времени на раздумья. Как "маленькие люди" становятся "гражданами" и наоборот? Есть ли предел человеческого оправдания? Сколько в этих речах пропаганды, а сколько личной лжи человека? В конце концов, кто виноват и что делать?

В общем, я рекомендую.

Последний спектакль в этом году состоится в воскресенье, 10 декабря в 19:00 в Ballhaus Prinzenallee. Билеты по ссылке.