вообще конечно


Гео и язык канала: Россия, Русский
Категория: Искусство


будто крестьянин, что ждёт, чтоб река протекла, а она-то катит и будет катить волну до скончания века
для связи: @mretwa

Связанные каналы  |  Похожие каналы

Гео и язык канала
Россия, Русский
Категория
Искусство
Статистика
Фильтр публикаций


Сложившийся в Телеграме весьма нехитрый местный этикет предлагает на более или менее юбилейное количество подписчиков делиться названиями интересных каналов. Не буду невежлив и расскажу вам про десять не самых известных из них, за которыми я сам периодически поглядываю.

1. провода+болота — канал Полины Колозариди, который я уважаю за интеллектуальную (и не только интеллектуальную) чуткость и честность ко многим трудным вопросам познания мира и неустроенного положения познающего в нём.

2. я книгоноша — канал Тимура Селиванова, неутомимого искателя странных книг, сочинителя странных стихов и рассказчика странных историй (всё странное, разумеется, в очень хорошем смысле).

3. Шангъянг — наверное, я как и многие, скорее по необходимости, чем по желанию, интересуюсь социально-политической современной повесткой, во многом из-за того, что среда людей, которые занимаются её постоянным потреблением и перевариванием, пропитана плотным безумием. Дмитрий удивителен тем, что хотя он и обитает среди таких сумасшедших, разговаривает с сумасшедшими, сам он сумасшедшим не является. А такое здравомыслие стоит ценить.

4. Культурология Апокалипсиса — кажется, название здесь говорит само за себя: конспирология, тайные секты и прочие подвалы интернета.

5. он бежал всю дорогу канал Кати с лучшими микрорецензиями на фильмы, которые вы никогда не смотрели. Главное их достоинство — из них ничего нельзя понять о кино, пока вы его сами не посмотрите, зато потом текст превращается в хороший ключик к увиденному. Оказывается, чтобы этот ключик получить, не нужно читать двадцать страниц структуралистского разбора функций героя и анализа кросс-культурной сюжетной топики в творчестве режиссёра.

6. Давайте не будем — канал журналиста и поэта Ивана Козлова, по совместительству единственный лайфстайл-блог на этой погибшей планете, который я готов терпеть.

7. Посредственность — очень трогательный канал Анастасии про то, что всё ещё можно верить в красоту, добро и истину, оставаясь при этом искренним и серьёзным.

8. roguelike theory — заметки откуда-то из глубин технологоса: ИИ, нейросети, аналитическая философия и прочие враждебные мне вещи, которые не дают мне заснуть.

9. ьт — канал писательницы Насти Елизарьевой, на котором совершенно непонятно что происходит, но кажется, что-то важное.

10. ° — всё это сон.

Ну и подпишитесь на Зело и Север. Это два лучших канала про Древнюю Русь.


Эзра Паунд как-то назвал перевод Метаморфоз, сделанный Артуром Голдингом, самым прекрасным, что написано на английском языке. Чтобы было понятнее, это примерно как если бы Бродский вдруг сказал, что Илиада Гнедича — лучшая книга во всей русской литературе.

Конечно, это всё сказано ради позы, но позы небессмысленной, ведь язык действительно сильнее всего напрягается и раскрывает себя, пытаясь приспособиться к чужой грамматике. Паунд знает, что хороший перевод может стать одной из вершин национальной словесности, при этом никому не придёт в голову включать его в литературный канон. Перевод читают и цитируют, но он как бы вытеснен из общего языка, принадлежит другому языковому миру. Для нас гораздо важнее оказывается генеалогия сокрытой в тексте идеи, чем непосредственная сила слова и его содержания. Литература при таком генеалогическом прочтении превращается скорее в социокультурный комментарий к эпохе, из которой изначально происходит текст — без понимания общего целого этой эпохи, нам оказывается непонятен и комментарий. Всякий перевод поэтому остаётся для нас, как это сформулировал один поэт, всего лишь искусством потерь, способом правильного переноса отпечатка изначального содержания.

Такое чтение невероятно продуктивно для понимания истории, но много ли оно даёт самой литературе? Утверждая генеалогическую зависимость переложения текста от его оригинала мы тут же подразумеваем, что во-первых, идеи где-то и кем-то создаются, и более того, принадлежат тому, кто их создал, а во-вторых, в своём самом правильном и совершенном виде существуют только в том культурном и языковом контексте, в котором они изначально возникли. Оба эти утверждения довольно сомнительны. Идеи — это не вещи, чтобы ими можно было распоряжаться и, кажется, до эпохи ренессансного неоплатонизма никто их как вещи и не воспринимал. Да и если идея находит вдруг отклик в чьём-то сердце спустя, скажем, две тысячи лет, то происходит это уж точно не из-за того, что в культуре читающего воссозданы те же условия, что и в той эпохе, из которой этот текст происходит. Как бы слова не искажались в процессе перевода, на человека действуют именно эти слова. Генеалогическое чтение же делает читателя параноиком, заставляя думать, что он всё время что-то упускает, чего-то не понимает, что он смотрит на смысл произведения сквозь мутное стекло.

Должен существовать такой читательский режим, который позволяет языку полноправно присваивать всё, что возникает внутри него. Голдинг действительно сделал Метаморфозы частью английской литературы, а Илиада Гнедича действительно относится к русской даже больше, чем какое-нибудь Слово о полку Игореве. Это присвоение нужно не для того, чтобы избавить себя от необходимости погружаться в культурный контекст, но чтобы столкнуться со словом в полноте своей явленности, прочитать наконец само произведение, а не эпоху, которая за ним стоит.

Для понимания хорошей литературы неважно, перевод это, переосмысление или пересказ. Слова есть слова, и, чтобы понять их, от читателя не требуется ничего, кроме чуткого сердца. Толстой как-то написал однажды: Ежели бы мне сказали, что я могу написать роман, которым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети лет через двадцать и будут над ним плакать и смеяться и полюблять жизнь, я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы. И Толстой здесь совершенно прав, нельзя давать исторической генеалогии разъяснять вам достоверный контекст эпохи в убыток способности полюблять жизнь.


Иногда не так уж и просто понять, где заканчивается исландская сага и начинается девичий фанфик.

[Пряди из Саги о Магнусе Добром и Харальде Суровом]


Репост из: neben(w)ort
базовое желание не заниматься ничем, кроме толкования сновидений.


Утешение: у природы обо мне нет никакого мнения.


Всё так.




Вычитал у Зебальда про судьбу одного венского юриста, которого звали Курт Вальдхайм. Отец его был по происхождению чехом с фамилией Вацлавик, но прямо перед рождением сына в 1918 году он на фоне распада Австро-Венгрии предусмотрительно сменил свою фамилию на немецкую. Видимо, как это часто бывает с людьми не вполне уверенными в своей идентичности, Курт с юности прикладывал особенное усердие во всех делах, которые доказывали бы, что он является полноправной частью немецкой нации. Усердие это привело его к тому, что в 1938 году он вступил в студенческое отделение НСДАП, а потом и вовсе вызвался добровольцем в Штурмовой отряд, участие в котором с началом войны естественным образом перетекло в службу в Вермахте. В июне 1942 года Вальдхайм в составе разведцентра группы армий Е попадает в боснийскую штаб-квартиру, где как раз в этот момент на Козаре шла битва против партизанской армии Иосипа Броз Тито. Термин «военные действия» Вермахт и Усташи воспринимали достаточно расширительно для того, чтобы включать в него немыслимые пытки партизан, этнические чистки, казни и насильственную депортацию сербов, в ходе которой погибло от двадцати пяти до шестидесяти тысяч человек (и ещё бог знает сколько от болезней, голода и ужаса). Женское население отправили в Германию на принудительные работы, а двадцать три тысячи детей, одну половину из которых расстреляли, другую же разлучили со своими родителями и отдали на усыновление в хорватские семьи. Курт Вальдхайм, будучи усердным немецким чиновником и генеральским адъютантом, прикладывал все свои выдающиеся административные способности для написания многочисленных докладных записок, подтверждающих необходимость скорейшей депортации населения, как наиболее гуманного способа разрешения всех этнических трудностей. За свою службу он даже получит от хорватского государства медаль Короны короля Звонимира с дубовыми листьями, о чём впоследствии не сильно будет распространяться, рассказывая вместо этого, что почти всю войну он пропустил, провалявшись на больничной койке из-за ранения, полученного в 1941 году. Проверять эту историю никто не стал и Вальдхайм смог спокойно, хотя и не без должного усердия, получить свою степень доктора права, поступить на дипломатическую службу в Министерстве иностранных дел, несколько раз баллотироваться на пост президента Австрии (чего он в итоге добьётся в 1986 году), а ещё стать 4-м Генеральным секретарём ООН. Находясь в этой должности, он запишет на магнитофонную плёнку своё приветствие внеземным цивилизациям, которое поместят на космический зонд «Вояджер–2» и отправят за пределы Солнечной системы. Сейчас зонд с голосом Курта Вальдхайма, не замечая бесконечности Вселенной, всё так же усердно преодолевает межзвёздное космическое пространство, удалившись от Земли уже на 20,36 миллиардов километров.


Известно, что епископ Переяславля при Мономахе — Ефрем Печерский какое-то время жил в Константинополе и, как пишет летопись, «во Греціи бо бывъ и тамо всякой красотѣ научився».

Из этого бы, наверное, вышло хорошее надгробное стихотворение:

и тамо, и тамо,
и тамо, и тамо,
и тамо, и тамо,
и всюду
всякой
красоте
научився


Постоянно убеждаюсь, что сколько бы авангард не исхищрался найти для себя новые способы поэтического выражения, все они уже были придуманы в семнадцатом веке.

1. Евстратий. Серпентикум версус
2. Иоанн Величковский. Акростихис
3. Алексей Зюзин. Послание Стефану Матвеевичу [фрагмент]


Репост из: я книгоноша
Любуюсь на якутский авторский эпос «Могучий орел Ленин» (он же «Эр Хотойдоон Ленин») поэта Михаила Николаича Тимофеева-Терешкина.

Начинается «Орел» с метафорического описания связанного богатыря-России, над которым(-ой) измывается Царь Многоголовый, Зверь-Дракон вместе со своими приспешниками:

Семьдесят коварных чудес имеющий,
Восемьдесят заклятых волшебств несущий,
Девяносто злых чародейств хранящий, —
Сворой прозорливых гадов владеет он…

Эти самые гады ведут себя с богатырем примерно так же, как лесные звери с Мальдорором, — то есть разъедают и разлагают заживо:

Глумились над ним бесстыдно,
Терзали его столетья
Насильничали веками.
Усевшись на нем, как мухи,
Сидели они роями
Сосали живые соки
Дробили хрящи суставов.
Напившись горячей кровью,
Открыв становые жилы,
Росли-надувались гады…

Скверня богатырский образ,
Чело его попирая,
На лбу богатырском чистом
Плясали они с похабством, —
Мерзейшей своей повадкой
Позоря прекрасный облик.

В мозгу богатырском светлом,
Стремясь омрачить сознанье,
Стараясь осилить волю,
Щупальцы черных гадов
Тучами наползали,
Страшные, как проказа.

На помощь богатырю рождается Ленин. Его явление в мир сопровождают чудеса:

Дрогнуло первое небо,
Настежь оно распахнулось,
Огонь звездоподобный
Упал со второго неба,
Упал в колыбель малютки,
Внедрился в детское тело.
Духи трав и деревьев,
Духи звездных сияний,
Духи солнечных полдней
Благословили светом,
Благословили славой
Играющего в колыбели…

С первого раза осилить Дракона у «бессмертного Батыря-воина» не выходит, приходится посидеть «под мертвым камнем», «в трясине болот», «под плесенью». Наш герой оттуда сбегает, «закаляется мудростью» «в кузнице Карла Маркса» — и начинает схватку библейских масштабов:

Главой упираясь в небо,
Ногами врастая в почву,
Могучий воин — Ленин
Боролся, не зная страха.
Вождя великое имя
Мать-земля не вместила,
Слава его имени
Покрыла собою небо.

Судя по всему, размерами Ленин примерно с плененного богатыря, то есть с Россию, или даже побольше:

Эр Хотойдоон Ленин
Подошел к нему по-отцовски,
Взглянул на него ласково,
За руку взял как друга,
Поставил на ноги крепко…

Впрочем, с Драконом расправляется сама Россия, Ленин только «богатыря поддерживал, / щупальцы гадов-приспешников / с тела его срывал». После победы богатырь-Россия обращается к своему могучему избавителю: «Сын мой, освободитель, / отец мой и наставник» — то есть Ленин как минимум два Лица Троицы одновременно.

У Дракона уцелело одно охвостье, которое уползло в зарубежные подземелья и там срослось с подобными ему гадами: «Змеи сошлись с червями, / черви со слизняками». Им это не помогло: по всей земле их уничтожает ленинская гвардия: сбрасывает в пучины, забивает камнями, смешивает с песком и закапывает в землю. Впереди всех, разумеется, выступает «первый боец Ленина, / Железо-Стальной Батырь».

Замечательное сращивание фольклора с идеологией, по-моему, и очень жаль, что не слишком широко распространившееся. Видимо, наверху подумали, мол, пусть нацмены развлекаются, но пускать подобные вирши в большую литературу показалось чересчур. А зря — это ведь полшага от советской супергероики! Уверен, что какой-нибудь масштабный мультсериал про гигантского Ленина и у нас стал бы хитом, и на экспорт сгодился. Но это из тех же нереализованных прекрасностей вроде: «Что бы было бы, если б поздний Советский Союз имел чувство юмора и переприсвоил себе соцарт, сделал Пригова придворным поэтом…» Мечты, мечты.


Всё так.


Андрогин — это переиначенная идея Достоевского о всечеловеческой природе Пушкина. По Платону люди сами по себе неполноценны, ибо поделены на половины. Совершенное единство человек обретает лишь когда его женская и мужская природа соединяются, то есть когда он становится андрогином. Российский же он потому, что Россия входит в Пушкина, как женская часть его природы. Здесь продолжается идея Достоевского о «всемирной отзывчивости» России, через которую она призвана обрести эту совершенную полноту. Так Приговым утверждается коллективный, цивилизаторский образ Пушкина (см. «И стад охранитель, и народа отец»).

Но здесь есть ещё и вертикаль — одинокая личность, стоящая одной ногой то ли в божественных чертогах природы, то ли в безумии. Пушкин стремится к безумию, он раздевается и уходит из мира людей в лес, растворяется в природе, становится чем-то невидимым и даже невозможным — соловьи не поют зимой. Мы знаем, что мечта о безумии — это его давняя мечта: (Когда б оставили меня/ На воле, как бы резво я/ Пустился в темный лес!/ Я пел бы в пламенном бреду/ Я забывался бы в чаду/ Нестройных, чудных грез). Это страшная свобода доступна только Пушкину, он является её певцом и проводником в наш мир, напоминает нам о ней. Пригов говорит, что на это нельзя обращать внимания, чтобы, во-первых, не заразиться этим поэтическим безумием свободы, с которым мало кто справится, а во-вторых, чтобы не нарушить и не разделять ту совершенную андрогинную полноту, которую Пушкин учреждает в культуре. Соловей должен существовать как мотив, как напоминание о безграничной свободе, если тайну этого соловья раскрыть, то лес умолкнет.


Кто это полуголый
Стоит среди ветвей
И мощно распевает
Как зимний соловей

Да вы не обращайте
У нас тут есть один
То Александр Пушкин —
Российский андрогин

(из Пригова. «Законы литературы и искусства»)


Лето, детство, калитка, овраг, земляника, молоко, солнце. Ты ещё не знаешь, что это останется с тобой на всё будущее.


Вскоре портрет становится важен и для легитимации монархической власти. Власть короля традиционно никак не связана с портретами. Индивидуальность монаршего лица не имела значения в контексте генеалогий и сложных ритуалов, устанавливавших его сакральный статус. И вдруг начинается эпоха официальных портретов. Мы знаем, что Петр I мечтал иметь изображение, имеющее с ним сходство, и никак не мог в России найти мастера, способного сделать его «реалистический» потрет. Такие портреты в России рисовать не умели, на них не было спроса. Специалист по русскому искусству ХVIII века Ольга Евангулова пишет:
«Известно, что Петр I находил себя непохожим на медалях и рублях. Будучи в Нюрнберге, он специально нанял живописца Я. Купецкого, чтобы тот сделал „боковой грудной портрет“ его. Понятна та радость, которую испытал Петр, получив в подарок свой портрет на Монетном дворе Франции: „Долгое время удивлялся он сей неожиданной медали, которую тщательно рассматривал, несколько раз переворачивал, наконец своим спутникам показывал, говоря по-русски: ето я, действительно я…“»

Почему вдруг Петра перестала удовлетворять традиционная русская парсуна, изображавшая человека обобщенно и вне всякой связи со временем и местом? Луи Марен связал рост значения портрета со становлением абсолютной монархии. Именно в абсолютной монархии, эмансипируясь от божественной воли, король или император присваивает себе право самому утверждать свою суверенность. Это право было почти пародийно явлено в жесте Наполеона, который сам возложил во время коронации корону на свою голову. Марен писал:
«…государь учреждает и завершает свою абсолютную власть в бесконечности саморепрезентации, в то же время он учреждает и завершает себя как неограниченного монарха, как „Государство — это я“».

Эта саморепрезентация делает необходимым бесконечное изготовление вездесущих монарших портретов, которые буквально генерируют серийное производство подобий. Серийность этих портретов не исключает их индивидуализированности, указывающей именно на этого властелина и суверена.

(из «Изображения» Михаила Ямпольского)


Среди либералов уже довольно давно сложилась, а теперь и вновь воскресла, отдельная категория людей, которая с каким-то предельным остервенением поддерживает войну против агрессора до победного конца. Свою воинственность эти люди объясняют обычно тем, что если «мировое зло» не будет уничтожено в зародыше, то оно непременно наберётся сил и вернётся. Чтобы не допустить такого исхода, ни в коем случае нельзя останавливаться ни перед какими жертвами и разрушениями. При этом про главные принципы либерализма — ценность человеческой жизни и её свободу, эти люди почему-то стремительно забывают, что накладывает на их идеологию глубокий отпечаток абсурда.

Этот парадокс хорошо описал Карл Шмитт. Напомню, что политическое по Шмитту — это возможность всерьез находить себе друзей и назначать врагов. Такая жизнь подразумевает войну, как постоянную и неустранимую возможность, ибо враг — это тот, кто способен тебя уничтожить или лишить свободы. Это не обязывает воевать против него, но обязывает людей к совместному действию, находясь в тени этой возможности. Сущность же либерализма, как её в лучшем виде выразил Гоббс, состоит в полной деполитизации человеческого рода, в устранении всякой политики и замены её на голую жизнь, в которой главенствует принцип salus populi — защиты от внутреннего и внешнего врага, наслаждении безвредной свободой, а также в справедливом и скромном обогащении индивида, то есть в полном отрицании войны как возможности. Либерализм лишает войну любого позитивного содержания, накладывая на неё печать абсолютного табу.

Здесь и обнаруживается то самое противоречие, ведь попытка устранить политическое лишь тогда имеет шансы на успех, когда она сама становится чем-то политическим. Достаточная для решения этого вопроса сила обретается, если вокруг вас обнаружится нужное количество деятельных единомышленников, то есть общность, способная назначит себе врага, которого она будет маркировать как милитариста, нациста, имперца (нужное подчеркнуть), а затем начнёт готовиться к войне против него.

Шмитт пишет, что следуя этой логике, самой последней и чудовищной войной человечества должна стать война «пацифистов против не-пацифистов», то есть война против войны. Такая война неизбежно окажется особенно интенсивной и жестокой, посколь­ку с врагом будут бороться как со страшным чу­довищем, абсолютным злом, которое следует не только отразить и вернуть в свои границы, но и окончательно уничтожить. Есть, конечно, зловещая ирония в том, что именно война за человечность расчеловечивает сильнее всего.

Поэтому не так уж и удивительно, когда очередное антивоенное либеральное движение вдруг начинает отрицать возможность любых переговоров и подначивает всех правителей, до которых только может дотянуться, наконец «предъявить силу». Ведь вечный мир — это высокая цель, которая достойна того, чтобы ради неё воевать безумно, безжалостно и бесконечно долго.


Репост из: я книгоноша
Селиванов Т. Хрестоматия.pdf
5.3Мб
Тут собраны стихи, которые я написал с конца 2021-го по сейчас, в обратной хронологии — от самых новых к самым старым. Готов подарить бумажную копию, пишите. И делитесь, пожалуйста, со всеми, кому такие штуки могут понравиться.

Обложку нарисовала Эльмира Ярудова, за что ей сердечное спасибо.


Когда вам кажется, что у вас в детстве были хорошие учителя, то вспоминайте Витгенштейна, который, работая в сельской школе, находил на улице дохлых кошек, потрошил и вываривал их трупы по несколько дней (соседи сильно жаловались на запах), а затем приносил скелеты в класс и собирал их вместе со своими учениками.

(из «Времени магов» Вольфрама Айленбергера)


Как другие с нетерпением ждут прихода гостей или посещения театра, я всегда с нетерпением жду завтрашних облаков.

Показано 20 последних публикаций.