ВАШИ НОВОСТИ

В рамках проекта «Альманах современной военной прозы и публицистики имени Максима Фомина (Владлена Татарского)» публикуем рецензию эксперта одноименной премии, писателя и литературного критика Алексея Колобродова на публицистику, представленную в телеграм-канале Ивана Даина «Наёмник», выступающего в номинации «Медиа-проект».

#номинанты_премия_МаксимаФомина
#отзыв_эксперта_премия_МаксимаФомина

Автор телеграм-канала «Наёмник» сообщает о себе (или о персонаже? - но, я, ознакомившись с содержанием канала, не верю в такую литературную игру): «Был в ЧВК, вернулся живой и почти целый. Контракт с судьбой». Мы говорим «ЧВК» и подразумеваем, прежде всего, «Вагнер», собственно, и автор даёт густые намёки именно на эту прославленную организацию, уважительно именуя её «конторой» (кое-где используется уже ставшее нарицательным обозначение «музыканты»).

Опыту службы в ЧВК и тому, что происходило после, собственно, и посвящены художественные тексты Ивана Даина, которым трудновато подобрать жанровую прописку. Сам автор настаивает на определении «рассказы», но позволю себе его оспорить: для классического рассказа его записи слишком пунктирны и фрагментарны, и какой-то общий внятный нарратив проявляется, только если читать их как единое целое - видимо, в этом и состоял творческий замысел. Поэтому ярлыки типа «заметки», «интермедии», table-talk и подобные тоже следует отбросить за неточностью - автор явно ведёт единый сюжет, выписывая его короткими кусочками, а не выкладывает мозаику и не выклеивает коллаж, словом, ноль всякого литературного жеманства.
Причина такой манеры, думаю, прозаична и технологична - история должна умещаться в объем одного поста в «телеге» (поэтому ряд, казалось бы вполне кондиционных новелл - «Пришла беда, откуда не ждали», «Спецзадача» - разбиты на несколько постов по номерам), и, собственно, амбиций на какое-либо иное бытование своих текстов у Ивана Даина пока нет.

Я бы определил жанр, в котором он пытается работать, как «литературу телеграма» или, пожалуй, даже «постлитературу» (естественно, производное от «поста» в телеге, но допустимы и другие трактовки).
Смею утверждать, что некоторым пассажам «Наемника» найдется место в русской литературе, которая вне времени и жанров: «По обочинам торчали неразорвавшиеся снаряды от «Града» (или «Урагана»)? Я пытался найти хоть одно целое здание, но не получалось. Не знаю, как это работает, но так свободно я себя еще никогда не ощущал. Словно привычный мир взяли, вывернули наизнанку и показали ему язык. Словно началась местами жуткая, местами веселая, но в целом абсолютно неизведанная игра, в которой ты к тому же не на последних ролях» («Ощущение свободы»).
«Смерть была очень простой. И это оглушало больше всего. Она приходила к старым и молодым, к тем, кто был подготовлен, и к тем, кто еще вчера пас овец где-то черт пойми где. Те, кто ни разу за свою жизнь не брал в руки оружия, работали месяц за месяцем. А те, кто штурмовал Пальмиру, умирали в первый же день. Это было очень просто. Ей было совсем наплевать на то, какой амулет висит у тебя на шее и как ты пытаешься её заговорить. Это была какая-то божественная математика, работающая по четко выверенной формуле, которую никто никогда не узнает.
Может быть потому, что и не было никакой формулы. Но кем надо быть, чтобы это принять?» («Про смерть»).

#альманах_Владлена
#премия_МаксимаФомина

Война полна жестокостей, особенно гражданская война. Видал, я разное. Но вот был один случай...

Под вечер заглянули ко мне в блиндаж два наших дроновода, переждать время, дождаться серости, попить чайку, поточить лясы.

Спрятались под дерево и кусаем шоколадку по очереди. Мимо ковыляет на точку эвакуации 300ый. Нога перебинтованная немного кровит, от "обезбола" видно штормит его и сушит.

Остановился и попросил попить. Раненому у нас отказа нет. Налили чаю, дали шоколадку.

Он попил и говорит вдруг - "а меня сегодня хохол спас. По "открытке" хромаю значит, еле-еле. Бежать не получается. И вдруг слышу дрон надо мной жужжит со сбросником. Я на него смотрю и понимаю, что это смерть моя. И кричу ему - я 300, ты понимаешь? Я 300!!! Дрон закружился на месте, как юла и отлетев метров на 30 скинул гранату. Вернулся ко мне, подмигнул нижней подсветкой и улетел обратно на хохлячьи позиции".
Рассказал это и побрел дальше по полке на эвакуацию.

Старший из наших дронников объяснил подобное небывалое поведение противника-" Вчера ротация у укров была-"аэрозвидку" (элитный отряд укроповски дронников) на неделю вывели в тыл, заменили мобиками..."

Начало смеркаться, дроноводы засобирались на БЗ(боевую задачу). Отошли в сторону, чтобы отлить. И младший, оглядываясь по сторонам, громко прошептал командиру - "я сегодня тоже, одного пощажу". Командир, дёрнулся как от удара тока и ответил -" сегодня повезёт двум укропам". И ушли.

Я сделал вид, что не услышал. Они сделали вид, что поверили, что я не услышал.

В рамках проекта «Альманах современной военной прозы имени Максима Фомина (Владлена Татарского)» публикуем рецензию эксперта одноимённой премии, писателя и литературного критика Алексея Колобродова на цикл рассказов конкурсанта премии Романа Волкова.

#номинанты_премия_МаксимаФомина

Номинация: «Художественная проза»
Цикл рассказов. Роман Волков

Мнение эксперта
Цикл рассказов Романа Волкова, писателя-прозаика и волонтёра, так или иначе связан с военной, а значит, экстремальной медициной, и нельзя сказать, что тема эта в современной русской баталистике является сколько-нибудь регулярной.
Обычно и в любом жанре − от «Z-поэзии» до попыток серьёзной прозы, от военкорских очерков до застольных баек − всё завершается цифрами «200» или, что, конечно, оптимистичнее, − «300», а морг и фронтовой (прифронтовой) госпиталь остаются где-то «за ленточкой». Разве что в повести Валерии Троицкой «Донецкое море. История одной семьи» (название пока рабочее, и с этой незаурядной вещью российскому читателю только предстоит познакомиться) сюжет разворачивается в донецком госпитале − и описан он скорее в возвышенно-романтическом духе, как это и должно быть в хорошей молодёжной прозе.
На первый и поверхностный взгляд кажется, будто Роману Волкову как раз всякая приподнятость над землёй чужда, и работает он в манере физиологического очерка:
«Пролежни были глубокие, чёрные, словно ямы от взрывов, до кости, такие, что можно было запросто вложить кулак. Медсёстры обрабатывали, залепляли марлевыми салфетками, пластырем, улыбались, дружелюбно говорили, а уже в коридоре качали головой, и означало это, как я уже потом понял, одно: не выживет. И не выживали, не выжить с такими глубокими ранами. И мы закрывали их простынями, завязывали узлом, несли вниз, а пока готовили документы, читали молитвы по молитвослову в мобильниках» («Пленных везут»).
Вслушаемся, однако, в интонацию: нейтральность её выстрадана и мучительна, ибо лишний градус эмоций помешает работе, и от того речь автора мантрообразна, сродни тем самым молитвам из мобильника.
Отмечу также, что автор в нескольких штрихах показывает не одни раны, травмы и пролежни (а речь у Волкова чаще идёт о гражданских, прятавшихся в подвалах и укрытиях от ужасов войны без элементарных условий выживания), но прежде всего самих пациентов − этих русских донбасских детей и стариков: тучную семидесятилетнюю Манечку, бывшего главбуха Клавдию Захаровну, элегантного Игоря: «Когда я спросил, не музыкант ли он, – оскорбился. Я – работяга! Я – люковой с «Азовстали»!» («Кровь, гной и лимонад»).
Роман Волков ни много ни мало пытается внести в нашу литературу свежую тенденцию: сводит пласты ранее несовместимые − госпитальную физиологию и смертную хтонь с воспеванием человека на войне, героически умеющего делать своё дело спасения жизней. И неслучайно больничный быт с зарисовками жертв войны в первых рассказах цикла сменяется портретами людей в работе − «Выходной начмеда Ботокса» и «Санитар Серафим».

#альманах_Владлена #премия_МаксимаФомина