Одна знакомая написала как-то в Инстаграме, что больше всего в иммиграции она скучает по возможности грустить. Мол, выходишь на улицу — внутри тебя грусть, и раньше внешнее подтверждало (а порой и усиливало) внутреннее. А сейчас, ты выходишь на улицу в чужом городе, чужой стране, и люди — другие. Они не грустят, у них все хорошо. У них нет -30С в феврале, суровых ментов, ебнутых соседей, и сорок поколений бессмысленной тоски. У них другие волны, другие радости, другие проблемы. А тебе хочется той самой родной тоски. Включить Земфиру в наушниках, посмотреть томно в окно, и что-то почувствовать в груди, о чем-то поскучать, зачем-то погрустить. Может поговорить об этом с кем-то, может что-то записать в блокнот, может о чем-то приятно вспомнить, и еле улыбнуться.
Так вот. Я понял, что эта тоска, которую я раньше стеснялся и старался скрыть — она во мне, она всегда была и всегда будет. Я люблю грустить, я по жизни грустный человек, хотя и редко это показываю во вне. И эта бессмысленная русская тоска и есть для меня дом.
Так вот. Я понял, что эта тоска, которую я раньше стеснялся и старался скрыть — она во мне, она всегда была и всегда будет. Я люблю грустить, я по жизни грустный человек, хотя и редко это показываю во вне. И эта бессмысленная русская тоска и есть для меня дом.