Уроки Cострадания

​​..Шпанюки.

Самого видного шустрика у
них зовут Киса. Он подается вперед.

— Ждаров! Че па чем? — Щерясь, Киса эффектно сплевывает через прорехи в передних зубах, будто змея яд харкает.

— По своим делам идем, — берет инициативу в свои руки Серый, пытаясь от них отделаться побыстрей.
— Погоди-погоди! — Отделаться не выходит.
— Ну-к постой!
— Идем-идем! — Серый не оставляет попыток, но мы уже встали как вкопанные.

— Ты че, Толфтый, совсем охуел фто ли?

В отличие от нас, шпанюки как раз таки на рожон лезть привыкли.

Серый действительно несколько полноват, широкие кости. Румяное на морозе лицо. В бытность младших классов Серый подходил ради интереса общаться на местную бригадку возле хоккейной коробки. Там он не зря набирался ума: в подобного рода беседах Серый чуть более остальных подкован.

В любом случае по правилам хорошего тона приходится держать ответ:
— Ты на кого толстым погнал? — В интонации Серого слышится губительный вызов.

Киса лишь ухмыляется.
— На тебя, Толфтый, а фто?

Три остальных шпанюка, подхватив эту манеру с самого начала беседы, вальяжничают уже вовсю. Здесь дашь слабину и накинутся тут же.
— За толстого поясни!

Киса кривится:
— Толстопуз, ну ты борзый! — Он сплевывает под ноги после каждой фразы. В коленках нарастает мандраж. От шпанюков можно ожидать чего угодно.

Но важно уже тупо не сдать назад:
— А по-моему это ты дохуя борзеешь, — Серый заметно распалился.

— Че ты сказал?
— Что слышал, — щеки налились пунцом.

Стремительно гаснет шанс на то, что стычки не будет.

Киса вдруг издает пронзительный свист, сунув два пальца в рот, как делают лихие цыгане.

Трое его спутников, и без того расхорохоренные, в сторону нас начинают совершать активные телодвижения.

И когда один из них принимается выписывать незамысловатые кренделя, а другой заходит сбоку, поигрывая кулачком, мы расступаемся. Внимание распаляется.

Воспользовавшись заминкой, Киса в два прыжка оказывается позади Серого и запрыгивает тому, взвизгнув, на спину. Серый, с ором, обидчика пытается сбросить. Слышен звонкий треск воротника дубленой куртки, скроенной, кстати сказать, весьма добротно.

Получив порчу имущества, Серый свирепеет моментально. Напрочь забыв этикет, он сшвыривает Кису с себя. Тот неуклюже сваливается, пытается удержать равновесие, но оседает. И тут же, видя тяжесть надвигающейся угрозы, вскакивает и пытается дать деру.

Уловив момент, Серый вдогонку успевает прописать Кисе размашистого корня. Взвизгнув, Киса дает ускорение. Дружки за ним отступают.

Запыхавшийся и расстроенный, Серый некоторое время бранит шпанюков. Но тем все одно: скалятся и плюются.

Отбежав на безопасное расстояние, огрызаются:
— Толфтый, мы тебя выловим!
— Ага, старшим сначала за беспредел пояснишь!

Силы примерно равные: один Серый и три шпанюка.
— Поджопника кому еще?

На сегодня видимо поджопников хватит.

Далее шпанюки отшугиваются грозными выпадами.

Картинно закинув руки на плечи друг друга, они удаляются восвояси. Распевая во всеуслышание гимн своей пока еще не окончательно испорченной юности:
— Мы будем виски пить, мы будем баб ебать, а нам на совесть, нам на совесть наплевать!

Серый зол. Он чертыхается по поводу куртки. Каждый из нас чувствует за себя вину. Нам явно не хватает сплоченности.

Мы провожаем улюлюкающих шпанюков угрюмыми взглядами.

Самые крепкие узы рождаются там, где судьба нещадно треплет с самого раннего возраста..

​​..Заходим втроем к Пиджу.

Тот заждался, почти уже собран. Из-за двери доносится приглушенно:
— Я щас.

Через несколько минут вываливаем во двор вчетвером.

Тут же напротив — ветхие деревяшки: два этажа уже лет как десять непригодного даже к самому захудалому быту жилья. Однако жизнь здесь бурлит вопреки всем невзгодам.

Из труб валит дым, отопления нет. И стекол нет кое-где тоже, вместо них натянута пленка. Мутной жижей сочится сквозь нее солнечный свет, особо не задерживаясь внутри захудалых блатхат.

Водопровода никогда и не было. Нечистоты с отхожих ведер выливают прямо из окон. Оттого там под окнами к весне вырастают ледяные столбы с человеческий рост. Летом же — преют зловонные лужи.

Дальше за деревяшками, левей детского сада, торчит серое здание местной общаги. Ее обитатели — беспризорный народ, нам совсем не друзья.

А вот и они. Выруливают из-за угла.

Завидев нас, радостно оживившись, припускают в нашем направлении ходу..

​​​​​​​​..Их четверо.

Замерли, лыбятся, уставились на меня.

Лица знакомые. Это старшаки со двора. Позже кто-то из них обязательно сядет, но сейчас они стоят в тесном пространстве меж этажей и нагло глядят.

Я говорю:
— Здарова, — так чтобы казаться неробким. Руку, заведомо зная результат, не тяну.
Получаю ответ:
— Пизда у коровы.
И пока они дружно ржут, успеваю проскользнуть, и благополучно поднимаюсь домой.

На следующий день те же и еще один с ними. Иду молча потупив взор. С серыми лицами они обсуждают что-то свое, до меня им нет дела. Лишь басистые голоса становятся тише, пока я, всеми силами стараясь не выдать оторопь, прохожу. Скрывшись за лестничным пролетом, прибавляю ход.

Еще через день — никого. Вздох облегчения, тепло надежды. Пропадает вата из ног. Суббота. Досада: они вновь на посту.

Самый бойкий из них Дягель. Грубое лицо, щетинистый портрет довершает кривой рот. Он преграждает мне путь.

— Слыш, как тебя там зовут?
— Леха, — я стараюсь смотреть неотводясь.
— И чего, Лёха, нравится тебе фурманом быть по жизни? — Сщурившись, он выпускает дым вбок уголком рта.

Я не нахожусь с ответом, мямлю про то, что готовлюсь поступать в институт.
— Готовлюсь уделять братве, — передразнивает другой из них, еще более коренастый.

Разгар веселья, шутки сыплются одна за другой.

— Будешь? — трясет пачкой. Достает еще одну.

Сигарета мне от них не нужна.

— Есть что уделить на кармане?
— Чего молчишь?
— Нету.
— А если проверить?
— Да всяко есть, хуль ты пиздишь?

Настоящее развлечение — это когда тешешь себя, а заодно и других.

— А хату твою когда вставят, к кому побежишь?

Тут лицо Дягеля угрожающе приблизилось почти вплотную. Вдруг он резко сделал выпад, как при ударе. Вздрогнув, я отшатнулся. Дешево, но безотказно. Им вроде наскучило.
— Ладно, пиздуй.

И я пиздую в сопровождении довольных смешков.

Угнетающе.

Чуть выше, сквозь ржач на прощанье прилетает довершающе:
— Лох..

​​..Подъезды в дневное время пустуют.

И потому принадлежат нам.

В вечернее же нередко в каком-нибудь темном окне меж этажей с улицы глядишь — силуэты. Ничего хорошего это как правило не сулит.

Бывает, конечно, сосед покурить вышел. Но это навряд ли. Потому что сосед курить пойдет скорее на кухню к себе, или же на балкон. Ведь сосед не хочет нарваться ненароком на невменяемый сброд. То всегда себе дороже выходит.

Конечно, можно геройствовать, сколько таких героев было, не сосчитать. Но что-то никого из них после одного такого подвига больше не видно. Повторять былые свершения хочется далеко не всегда.

Но случается так, что единственный путь наверх ведет по лестнице прямиком через силуэты. И волей неволей придется через них продираться, надеясь без потерь миновать.

И если бы была возможность проскочить в лифте, то я бы не задумываясь выбрал лифт, позабыв всякий страх. Но в пятиэтажках способ подъема не приходится выбирать.

И вот как-то вечером, за неимением других вариантов, с щемящим чувством в груди, я стал подниматься домой..

​​..Делать уроки надоедает быстро.

Смотрю на часы: времени — три. Пора идти к Бере.

— Только что куда-то упер, — сообщает из-за двери голос, принадлежащий его младшему брату.

Во дворе пусто. У мелюзги тихий час. Скоро опять повылазят.

Иду к Сереге. Он в том же доме живет, что и Пидж. Серега единственный из нас, кто не курит.

Ныряю в детсад. Проходя очередную беседку, слышу окрик. Беря, вальяжно привалившись к внутренней стене беседки, дымит, время от времени воровато озираясь.

— Беря, ты охерел шайбить в одного?! Ну ка дай хапнуть!

На морозе дым с паром выходит куда гуще. Варежки лучше снять. Хотя те все равно провоняли.

Двери в подъезды шаткие. Поднимаемся на второй. Между этажами на штукатурке заботливой рукой выцарапано: «Пизда Шура».

Давлю в звонок перед массивной железной дверью, выкрашенной лазурной краской. Серегин батя работает на авиационном заводе. Слышно, как за железной дверью открывается внутренняя деревянная.

— Кто там?
Мы подаем голос. Лязгнув щеколдой, дверь открывается. У Сереги довольный вид.
— Я поел тока, — он и не думает торопиться.
— Нифа ты жрешь! Давай одевайся быра и погнали!
— Ага, иду, — открыв рот, Серега пытается достать пальцами остатки пищи откуда-то из корневых недр. — Заходить будете?

Раньше зайдешь бывало, в коридоре стоишь ждешь. Так обязательно маманя с кухни выскачет и станет расспрашивать что да как. То давно надоело. Серегину маму зовут Шура.

Пока ждем с Берей у подоконника, начинаем прикидывать.
— Та-ак, у меня тут рупь-шесят.
— Че так мало? У меня два десять.
— Че это мало? Три семьдесят уже. На шесть Бондов хватит.
— Не, лучше взять пять Элэмов. И тогда еще на одну Приму останется.

Результаты вычислений нам нравятся. Вдобавок у Пиджа наверняка будет еще.

Остается с завтраков мелочь. Особенно если коржик молочный не брать. А у других пооткусывать..

​​..Застряли в лифте знакомые знакомых подруг.

Что делать? Как их вытаскивать оттуда никто не знает.

Три часа лифтера нет, столпился народ. Пока тот прийти соизволил. И ковырялся еще 2 часа. Пришлось столько же ждать второго. Вот потому и приходится бегать.

Мы с Катькой враги. Ее сейчас нет дома. Только коты.

Один белый, а второго зовут Вася. Сестра в универе теперь торчит день и ночь напролет. За магнитофон драться не с кем.

Первым делом врубаю погромче.

Грею суп в ковше и черпаю прям из него. Так быстрей, и не пачкать тарелку. Мамин суп по обыкновению хорош. Хорошо когда хороший суп — всего лишь обыкновенье..

​​..Идем с Берей до наших дворов через детсад.

За оградой раскинулись павильоны внутри квартала пятиэтажек. Снега навалило по обыкновению много, он тает, март, первые потуги ранней весны.

Мимоходом метим в стволы тополей. Пытаемся сбить сосульку. С глухими хлопками весело разлетаются снежки, оставляя выпуклые наросты.

Запустив напоследок в колпак ракеты, выруливаем к Бере во двор. Вокруг шныряет мелюзга, шмыгаясь кучками ранних классов. Беря сходу подбивает одного, тот недовольно взвизгнув, тут же принимается сотворять месть.

Подключается остальная малышня, стремительно проходит заварушка с поспешным отступлением и капитуляцией довольно хрюкающего Бери в темное чрево своего подъезда.

Вслед за ним в темноту летят снежки и писклявые победные улюлюканья.

Медлить нельзя, я отчаливаю в своем направлении. Обогнув кучу снега, оказываюсь у себя во дворе. А тут и до подъезда пару шагов, он у меня угловой.

Поднимаюсь на верхний этаж резво. Мне не привыкать. После Катькиных рассказов не выношу лифты. Оно и к счастью: у нас их тут нет.

Катька мастерица травить байки про эти камеры смерти..

​​..Пидж живет в соседнем доме.

Перелатанная дверь в подъезд венчается козырьком.

Над козырьком проходит труба с газом. Она ведет через кухонное окно к балкону, ложась под него.

Как-то в середине прошлого лета мы по обыкновению во дворе гоняли мяч. Вдруг Пиджа резко приспичило по неотложному делу, и ему стремительно пришлось домой убежать. Но в квартире никого не оказалось, родичи не вернулись с дачи еще. И ключи, чтобы не потерять, он в тот день с собой тоже не взял как назло.

Однако Пидж не растерялся. Он лихо вскарабкался на козырек и оттуда по трубе перемахнул вместе с ношей своей на балкон. А там уже, скрывшись за бортиком полуметровым, свою справил надобность, подстелив под то дело ворох газет.

Тем же летом у другого одноклассника схожая ситуация вышла. Но закончилась иначе совсем. Зовут того паренька Дэн. Ну так вот, Дэн живет на девятом. От лифта на этаже гостеприимно встречает глухая железная дверь.

Дэн тогда прискакал с аналогичным как у Пиджа, не терпящим отлагательств намерением. И также на звон ему никто не открыл. С таким поворотом событий Дэн в тот день справиться был не в силах. Выхода иного он не нашел, и решил свой позор утаить внутри штанов.

Так и просидел с полными брюками обиды, горюя битый час у двери, пока из лифта не вышла удивленная такому ходу событий мать.

В отличии от Дэна, Пиджу над своей проделкой досады не пришлось испытать. Он заботливо прикрыл результат своих дел, тем же ходом спустился с балкона, и убежал мяч пинать налегке.

А когда пришли родичи — взял с балкона благоухающий завертон и без лишней возни его смыл.

Находчивость служит тем, кто не привык унывать. А портки со штанами Дэна мамане долго и радостно тем вечером пришлось отмывать..

​​​​..Правила предельно просты.

Цыганком становится тот, кто уронит.

На втором заходе пепел начинает крениться и сигу приходится поворачивать кверху. Нужно теперь исхитряться, чтоб ухватить.

К началу третьего круга становится еще интересней. Снова Берин черед.

Он плавно тянет и выпускает без резких движений. Замерев, боится до конца выдохнуть, пока я у него бэфан не перехвачу.

Хотя пепла на конце сиги не так, чтобы особо уж волноваться. Я большим и указательным пальцами беру окурок и подныриваю под фильтр. Чуть прикасаясь, делаю тяги и отдаю Пиджу.

Пидж молодой. Он юрок и ловок.
— Тихо-тихо, — плотно сжав губы, шикает он.

Подступает момент.

— Тааакк, ну-ка, ну-ка.
— Дуст! — Вдруг радостно кричит Беря, нервно хихикнув и взбалтывая воздух рукой.
— Слыш, дустить не гони, — шипит Пидж, выкатив глаза, и неспешно делает свои тяги.

Пепла уже добрая половина сиги, он изгибается витиеватой загогулиной. Любое неосторожное движение — и стряхнул.

Пидж передает сигу Бере с надменной ухмылкой. После того как сига покидает руку, лицо его озаряется:
— Не проканал твой дуст!

Беря совершает неспешный этюд, пытается выхватить плавно, и у него даже выходит первая тяга, но на второй случается осечка и, дрогнув, пепел падает на бетон.

— Ну что, Берь, ты теперь цыганок!
— И что с того?
— Да ничего, Берлибоныч!

И заливистый гогот сотрясает подъезд.

Из окурка мы вытряхиваем остатки табака и вставляем туда Приму. Получается не хуже Элэма. Раскуриваем по три тяги без всяких игр и расходимся по домам на обед..

​​​​..Как раз за углом.

Там подъезд Кубышкина Макса.

Мы заходим и привычно располагаемся вокруг подоконника между третьим и четвертым этажом.

Беря достает коробок из кармана, вынимает спичку и выверенным движением зажигает ее от стены. Описав размашистую дугу, с резким щелчком сера на конце спички воспламеняется.

Беря подносит пламя к глазам, наблюдает пока то как следует разгорится, деловито прикуривает и выпускает густую струю в потолок.

Не у каждого зажигать об стену так ловко выходит. За долгие часы тренировок Беря завидно поднаторел в том мастерстве.

А можно черкаш соорудить из бэфана на подошве. Кладешь фильтр на тыльную сторону бота, поджигаешь, ждешь, пока тот расплавится, прикладываешь коробок, дуешь и отдираешь. Готово. Чиркаешь пока бот не намок. Это для малышни.

Мы не сводим глаз с сигареты.
— Давай по три тяги.
Задрав нос, Беря сосредоточено выдувает:
— Подкурка не в счет.

Ждать неохота. Свинцовыми льдинами стелется дым в свете окна.
— Берь, хуль она тлеет, давай передавай в цыганка!

Замечание справедливо, Беря не спорит. Я вытягиваю руку для перехвата. Делаю отведенные тяги и передаю Пиджу. Тот с готовностью принимает и после своих — возвращает Бере назад.

Заволокло весь пролет, вокруг тихо. Время обеда, до нас никому дела нет.

Мы продолжаем. Так проходит первый круг незамысловатой игры..

​​После школы мы заходим в ларек и берем сиги поштучно.

— Втаривай две, — говорю я, протягивая Бере еще горстку мелочи.

Беря стучит в окошко ларька и ждет пока то отворится.

— Дайте пожалста пару Элэмов, — говорит он и кладет мелочь на блюдо.

Продавщица — тетка средних лет с излишком косметики, ловкими движениями пухлых пальцев, унизанных тусклым золотом, перебирает медяки и по результату сипит, — два Элэма это рупь сорок, тут не хватает.
— Скока? — Вопрошает Беря, и смотрит, приоткрыв рот.
— 20 копеек.

Мы стоим, навострив уши. Ведь частенько бывает, что и вовсе не продадут. Хотя теперь продают повсеместно. Младше всех из нас выглядит Пидж. Ему и то продают, до того обнаглели. А Пидж на физре в конце строя торчит.

Беря с окошком диалог ведет дальше:
— Тогда два Бонда, — учтивая лыба растеклась по щекам.

Тетка, сграбастав медяки, безразлично кладет сигареты на блюдо. Остается только гадать, сколько губительной радости за день перепадает по ее вине детворе.

Беря не сдерживаясь, довольно скалится. Впрочем, как и мы все.

Зажав бережно сиги в ладошке, сложенной кульком, словно подобранного птенца, он свободной рукой тут же шарит в кармане пехоры, откуда выуживает еще пару монет. И через мгновенье снова звон на обшарпанном блюде.

— И еще пажалста Приму одну..

​​XII

Крадуны.

Трутся в гастрономе день и ночь напролет. Проверяют и без того худые карманы хмельных забулдыг. И поздних прохожих.

Стремятся крадуны на уворованные барыши отоварить как можно больше снеди, дурманящей мозг. Чтобы позже творить не бог весть что под всем этим делом.

Бывает и так, попадаются за руку крадуны. И тогда приходится брыкаться. А брыкающихся всегда норовят осадить.

Так и загремел крадун Федя на больничную койку с переломами всех десяти пальцев..

​​XI

— Тебе лет сколько? — спросил Женёк.
— Да вот только окончил военную кафедру, — сокрушался Лёха. — Пятый курс, двадцать стукнуло, диплом писать надо.
— Ну, уже не надо, — Женёк умиротворенно прикрыл глаза.

Эта фраза вновь всколыхнула вибрирующий внутри Лёхи ком. И тут же вернулась тоска, а с ней и жалость, вместе с сожалением о так бездарно случившемся горе.

Сколько придется проваляться прикованным к кровати Лёха, как и подавляющее число здешних пациентов, не имел ни малейшего представления. В голове вновь и вновь эхом звучали слова медсестры: «Теперь ты тут надолго».

— А тебе сколько? — стараясь поскорей отогнать серые мысли, поинтересовался он у Женька.
— А сколько ты дашь?

Лёха прищурился. Женёк выглядел как обычный подросток. Белокурый, с выражением непреодолимой скуки на усыпанном веснушками лице.

— Шестнадцать? — Лёха не стал тянуть.
— Ага, конечно, — с губ Женька сорвался смешок. — Двадцать один был, когда привезли. И день рождения я тут уже справил, — говорил он с показным равнодушием. — Тортика не желаешь?

Лёха мотнул головой. Любые упоминания о еде вызывали в животе неприятные спазмы.

— Ну и зря, — ухмыльнулся Женёк. Хоть это и было в мае, можно всё равно по случаю знакомства отправить за рулетом маманю.

Лёха не нашелся, что на это ответить. В повисшей тишине Женёк вновь заворочался, скривив недовольством рот.

— Пролежни одолели, — скомментировал он свои действия. — Ты не волнуйся, у тебя тоже скоро вылезут.

И он свободной рукой стал аккуратно перекладывать ноги и другую руку, и заново ворошить подушки, и укладываться на них. Лёха за этим всем наблюдал.

Вокруг атрофированных ног Женька ниже колена были установлены железные конструкции в виде круглых обручей с отходящими к центру спицами, пронизывающими конечность насквозь. Такое же устройство обрамляло и левую руку выше кисти до локтя. Та безвольно покоилась рядом.

Женек перехватил Лёхин взгляд.

— За аппарат Илизарова не в курсе что ли? Им обломки фиксируют, — тут он зевнул. — Когда раздроблены кости, — и принял вид ещё более безразличный.

Вошла теть Аня с судном в руках и с всё той же теплой улыбкой.

— Завтрак везут, — сунув утку под койку, объявила она.

За завтраком Женёк отлично управлялся ложкой, когда рядом стоящая мать придерживала тарелку. Для того ей пришлось оставить работу, чтобы днем и ночью находиться рядом, охаживать и подтирать. И то несравненно лучше, чем у холмика стоять с платочком.

За полгода, проведенные в больнице, теть Аня приладилась помогать за копейку с уборкой. Спала в конце коридора на свободной кушетке. Отлучалась редко. И была вполне счастлива наблюдать за пусть и медленным, но выздоровлением сына.

— Мам, дай-ка мне пульт.

У свободной стены на тумбе стоял телевизор. Тёть Аня подала сыну продолговатый черный предмет, обернутый замусоленным целлофаном. Женек некоторое время без энтузиазма пощелкал каналы, но вскоре и это занятие ему надоело.

— По выходным вообще смотреть нефиг, — сказал он, отшвырнув пульт перед собой на одеяло. — Вечером может хоть кино покажут.

Из коридора послышались истошные крики. Звук нарастал. Женёк приободрился.

— Хотя у нас тут и без телека кажут фильмы один за другим..

​​X

Теперь Женёк возлежал на взбитых подушках с деланным выражением блаженства и облегчения на лице. Он поймал полный смущения Лёхин взгляд и вальяжно выдал: — А твои подарки Ивановна принимать будет.

В коридоре послышались весёлые голоса.
— А вот как раз и она! — Женёк закричал в ту сторону, — Ивановна, иди к нам! Знакомить буду с новым поставщиком!
— Сейчас-сейчас, — раздался скрипучий голос из-за двери.

И спустя несколько секунд в палату шумно ворвалась шального вида пожилая дама. На ней красовались темные мешковатые штаны и потерявшая всякую форму после множества стирок майка, бывшая когда-то белоснежной, но не теперь. Под майкой виднелся грубо сшитый бюстгальтер, сотрясающийся где-то на уровне живота всякий раз после прытких действий хозяйки. На голове Ивановны торчали клоки короткой растительности, обильно выкрашенные в огненно-рыжий цвет без всяких пропорций. По виду Ивановна выглядела мягко говоря слегка не в себе. И, похоже, она этим сама наслаждалась и помутнений своих ни от кого не скрывала.

— Так, есть что для меня? — ехидно осведомилась она. — Если нет, то я дальше пошла, некогда мне тут развлекаться! — и она нетерпеливо топнула на месте и принялась проверять. Но Женек ее осадил:

— Извини, Ивановна, порадовать тебя сейчас совсем нечем, мой презент только что унесли. Но ты потом заходи, вся надежда теперь на Алексея. Вот знакомься, сегодня ночью к нам поступил. Теперь будем радовать тебя чаще. — Женёк довольно сверкал лукавой ухмылкой.

— Ладно, всё с вами и так ясно! — Ивановна скорчила мину. — Дохляки! То ли дело вон в гнойном! Столько тужат, впору самосвал пригонять!

Она резко замолчала, уставившись на Женька. И вдруг неожиданно разразилась жутким гоготом, широко раскрыв скудный на остатки зубов рот. Подбоченилась, подтянула штаны, развернулась и, также стремительно, как и вошла, удалилась.

В коридоре послышались радостно зовущие Ивановну на перебой голоса. И её собственный голос, похожий на скрип ржавых петель.

— Да иду я, иду!

Который при всём желании, думалось Лёхе, теперь вовек не забыть.

— И откуда столько лезет из вас?!

С чем-то другим этот голос впрочем тоже не спутать..

​​IX

Но вернемся назад в первый день.

Бедолага Женек.

С соседней койки рассматривал Лёху поутру со скучающим видом.

— Тебе ещё повезло, — первым заговорил он. — Я уже полгода как тут с гуся не слезаю.

Лёха вопросительно поднял бровь. Ему предстояло много нового здесь узнать.

— Я Женёк, если что. Ты не переживай, это только первые пару раз тяжело, а когда приноровишься, будешь орлом восседать, — Женёк глянул в потолочную высь. — Хотя я вот до сих пор не могу, но ты на меня не смотри. Я случай особый, — и он в меланхоличной задумчивости застыл как мраморный монумент.

Послышались с других коек одобрительные смешки. За дверью палаты оживал, наполняясь звуками нового дня, коридор. Больничный народ просыпался в предвкушении воскресного завтрака.

В палату вошла женщина, одетая не как медсестра. Добродушное лицо её украшала улыбка.
— Всем доброе утро! — чуть кивая, она обвела глазами зевающих обитателей коек.
— Доброе, тёть Ань! — заголосили с разных сторон.

Она дошла до Женька.
— Ну, как сегодня?
— Да всё также, — Женёк закатил глаза. — Сколько раз повторять? — капризно звучал его тон. — За одну ночь ничего измениться не может!

«Не может, как же, ага», — думал Лёха, тоскливо осматриваясь по сторонам.

Женщина тем временем помогла Женьку из лежачего положения поднять туловище, чтобы тот, скрючившись, мог в кровати сидеть, и принялась одну за другой вытаскивать, взбивать и заново раскладывать под Женьком подушки, но уже в форме горки, чтобы тот мог, откинувшись на них, полусидеть.

Между делом она обратилась к Лёхе.
— Слышала, как ночью тебя привезли. Алексей, значит. Родители твои уже в курсе?
— Нет, спросонья их «радовать» не хочу, — Лёху явно тревожил этот вопрос. — Надо немного подождать, пока хотя бы все не проснутся.

Женёк принял несколько воинственный вид. За последние месяцы он не привык делиться вниманием.

— Так, кажется пора запрыгивать мне на гуся! — заговорщический тон его нарастал тревогой. — Давай скорей, всё утро гуляешь где-то, — продолжал вроде как шутливо Женёк отчитывать свою безропотную сиделку. — А ещё ведь проветрить надо успеть.

С ласковой улыбкой, без лишних слов женщина достала продолговатое судно.

Над Женьком вдоль кровати располагалась перекладина, прикрученная на шестах. Схватившись за нее свободной рукой, он приподнялся, и женщина, подпихнув под него утку, помогла ему поудобней на ней взгромоздиться.

— Всё, теперь отойди, не мешай! — женщина сделала пару шагов и оказалась возле Лёхи. Женёк выкрутасы свои продолжал: — Задёргивайте шторы, зажигайте свечи, начинаем проводить совещание.
— Проводи-проводи, — она одобряюще ему закивала.

«Хорошо, что аппетита тут и так нет», — размышлял Лёха в этот момент. — «Надеюсь и не появится».

Обложившись одеялом, Женёк сосредоточенно делал дела. Закончив, он торжественно доложил во всеуслышание со своего трона: «Готово!».

Вновь приподнялся на свободной руке, женщина отточенным движением вынула судно из-под него и отставила в сторону, ловко накрыв пёстрым куском линолеума. Затем влажными салфетками она бережно протерла там у него, и, поцокав на пролежни, помогла развалиться вольготно Женьку на перинах.

После всего этого Женщина понесла наполненного гуся в уборную мыть.

— Меня все здесь тетей Аней зовут, — выходя, сказала она. Её добродушное лицо выражало смирение и покой. — Я мама этого бедолаги.
— Ага, — последнее слово всегда за Женьком. — Попробуй самостоятельно подтереться на весу, когда в тебе железок больше, чем в терминаторе..

​​VIII

Что будет дальше Лёха не знал.

Медсестра завезла каталку в палату. Помогла перебраться на свободную койку. «Ты только давай не ори, а то весь этаж мне разбудишь», — пробурчала она, перед тем как уйти. На что Лёха смиренно ответил: «Хорошо, я не буду».

Зашел в палату крепкий дядька в белом халате с шуруповертом в руке.

— Осколочный кто бедра?
Подоспевшая медсестра указала на съёжившегося всего Лёху.

Вместо сверла в шуруповерт вставлена спица.

— Сейчас не дергайся, потерпи. Будешь дёргаться, не получится быстро, — предупредил Дядька, ощупывая ниже колена Лёхину ногу.

Маркером он нарисовал на коже крестик с одной и с другой стороны, поднёс сверло, нажал пуск и шуруповёрт резвыми оборотами взвизгнул. Спица насквозь прошла берцовую кость, ее согнули по форме вешалки, и прикрутили груз, подвешенный через блок. «Теперь отдыхай».

Лёха не кричал. После того, как его приковали, рухнули остатки надежд. Теперь он точно застрял тут надолго. Ужасней всего было то, что Лёхе его положенье виделось в край безнадежным. Он горестно всхлипывал до утра, затем утих. Завтрак он решительно отверг, поглядывая с недоверием на прикроватное судно.

— Ты говори, не стесняйся, если надо чего, — соседи по палате были учтивы. — Если куришь, лежачим можно в постели курить. Пока старший врач не увидит.

Лёха впервые улыбнулся и с благодарностью сигарету принял. В приёмный час пришёл Ботаник и Лёха заметно приободрился. Обзаведясь необходимыми вещами, он стал потихоньку с положением своим новым свыкаться.

Сразу после ухода друга, Лёха раскрыл книгу о снах. Знания оттуда ему как раз вскорости пригодились.

Через несколько дней Лёху укатили на операцию и вернули только на следующий день. Ещё более бледного и без груза, но вместе с титановым штифтом внутри ноги. И швом над ним в шестнадцать стежков, из-под которого выходила дренажная трубка.

Сложная операция далась нелегко. Пришлось держать в реанимации, делать переливание крови.

Лёха несколько дней не разговаривал, не спал и не ел. Непрекращающаяся боль в развороченной ноге вытеснила из него всё остальное.

Ему немного легчало на некоторое время после сильнодействующего укола. Но в день позволялось таких уколов делать не больше двух. В остальное же время Лёха курил одну за одной. Иногда он бредил, иногда застывал и по несколько минут не моргал. На фоне синевы вокруг глаз, взгляд его сделался совершенно прозрачным.

В этом состоянии через Лёху струился воспаленного сознания вязкий поток. Из книги он узнал, что во сне мы не чувствуем боли. Благодаря вычитанным там же советам, он кое-как стал засыпать. В тех мимолетных снах ему казалось, что он наконец-то проснулся..

​​​​​VII

Под наркозом снятся странные сны.

Снится, что ты снова здоров. Снится, что ты наконец-то проснулся.

Лёха субботней ночью бегал от мусаров и сиганул через возникшие на пути ступеньки. Пролёт он благополучно перемахнул, но, отскочив от тротуара, тут же как подкошенный рухнул.

Ногу неестественно завалило носком вбок. Встать Лёха уже не смог.

Пока ждали скорую, Лёха упрямо продолжал уверять всех вокруг, что это всего лишь вывих. «Надо вправить и дальше можно идти». Больше всего, конечно, он хотел бы сам в это верить.

Когда приехала карета, Лёха потребовал, чтобы ему на месте вставили кость обратно в сустав. На что последовал категоричный отказ.

— Что вы за врачи такие, если не можете даже ногу вправить?!

Он продолжал в неистовстве бранить медбрата за непрофессионализм, но когда его на носилках уже погружали в машину, вдруг резко переменился в лице и разразился слезами.

Два гнавшихся за Лёхой милиционера махнули рукой ещё несколько минут назад и ушли, не желая мараться дополнительной писаниной.

Всю дорогу до больницы Лёха причитал навзрыд, крепко сжимая руку приятеля, вызвавшегося из компании его сопровождать.

По приезде хотели было резать на Лёхе штаны. На что бойкий долговязый паренек, руку которого Лёха не желал отпускать, отреагировал молниеносно.

— Вы что? Эти джинсы резать нельзя! Он же их купил в сэконд хэнде! — Фраза прозвучала крепким аргументом. Никто спорить не стал.

— Ну тогда давай снимать, — медбрату терпения не занимать. — На руках приподняться сможешь?
— Смогу! — Ради сохранности штанов, в которых всё еще теплилась надежда сегодня уйти, Лёха готов был стерпеть что угодно. — Только я трусов не ношу, — заявил он.
— Это почему еще? Бомж что ли? — Прозвучал возглас изумления.
— Почему сразу бомж? — Лёхин спутник доблестно встрял в диалог. — Просто трусы не носит. Чего тут такого?

Действительно ничего. Штаны стянули, явив всем собравшимся в коридоре огромный синяк посередине бедра и Лёхины причиндалы.

— Дайте что-нибудь, ему нужно бэн прикрыть! — Воевал сопровождающий приятель за Лёху. И выданным полотенцем поспешно прикрыл там, где должно быть прикрыто.

— Пальцами ноги пошевели, — Лёха пошевелил. — Отлично, передаем тебя медсестре.

Медсестра покатила Лёху дальше и тот завел старую песню.

— Я же не ударялся, я на ноги приземлился, — Отчаянье Лёхи не знало конца.
— По всякому бывает, — усталый тон медсестры, тучной женщины преклонных лет, не содержал в себе ничего одобряющего. По-видимому, она повидала на своем веку чересчур много. И церемониться ей надоело давно. — Дай-ка сюда руку.

А на руке у Лёхи отчего-то именно в эту ночь было выведено маркером размашисто «ХЕР». Лёха по своим годам как раз пребывал на пике юношеского максимализма. Медсестра, наморщинившись, ввела под кожу катетер. И покатила каталку в сторону лифта.

— Тут всё, дальше приемный покой.
— Как же он без меня?

Ответа не последовало, но по взгляду медсестры было ясно, что и без того ей досаждающих тут с лихвой хватает.

— Ну ладно тогда, давай, бэн не пали, завтра к тебе по любому приду. Щетку зубную принесу, чё ещё надо ты там подумай.

Приятеля звали Саша. И, будучи сыном университетского преподавателя по рисунку, Саша проявлял талант к естественным наукам. Отчего заслужено носил титул ходячей энциклопедии и видный был эрудит. Оттого и имел прозвище Ботаник. Но звался так исключительно уважительно, без всякого издевательского подтекста.

— Книжку тебе принесу интересную. О науке сна, — сказал он жизнеутверждающе на прощанье. И двери лифта с треском захлопнулись перед ним.

Вот так в одночасье кардинально меняются планы на дальнейшую жизнь. И приходится быть там, где вроде как быть и не должен..

​​VI

Толя попал под комбайн.

Это он так шутил про себя, когда его спрашивали, что с ним стряслось.

Пробыл в больнице Толя почти полгода. Дольше него тут только бедолага Женёк, но о нём в другой раз.

Когда начались разговоры о том, чтобы готовиться к выписке, по обыкновению беспечный Толя сделался мрачнее тучи. В отличии от других, мечтающих скорей сменить свалявшийся матрас на пуховые перины, Толя, как выяснилось, по домашнему уюту надежд не питал, и койку свою покидать не спешил.

Тому были причины. За всё время никто так ни разу и не пришёл навестить Толю. Сигаретами его обеспечивали соседи по палате. Одежду кое-какую к зиме собрали. А остального хватало и так. Толя не унывал.

Взяв дежурный костыль и насобирав на автобус, он поехал домой на другой конец города, чтобы забрать документы. А заодно и отца увидеть и узнать, как там дома дела. К вечеру Толя вернулся поникший, с выражением крайней озадаченности на хмуром лице.

Разводя руками, он рассказал как обнаружил распахнутую дверь в пустую квартиру. Внутри голые стены. Ни вещей, ни документов, ни следов отца.

В тот вечер Толя также поведал, что из себя представлял перемоловший его комбайн. Случилось это полгода назад, тем летним днём, когда он ещё был здоров.

— Нашли мы галоперидол в аптечке, — начал свою историю Толя.
— В какой аптечке? Что нашли?
— На стройке. Не важно. В подсобке, — он оглядел слушателей по палате. — Про галоперидол чтоль не в курсе? Это транквилизатор такой. Мощный. Буйным психам дают, чтоб те утихли. — Толя издал нервный смешок. — Ну так вот. Закинул я пару колес и свалил.
— Куда свалил?
— Да никуда! — Толя погрузился в уцелевшие воспоминания. — Домой пошёл.

Дома тем вечером, как обычно, Толя застал отца в компании бутылки разведенного спирта и очередных новых знакомых. Без долгих уговоров, он к ним присоединился. Только вот не учёл, что алкоголь многократно усиливает эффект. От дальнейших воспоминаний в памяти Толи остались обрывки. Вроде как по лесу где-то шатался, на дорогу вылез и угодил под колеса. Водитель добропорядочный оказался, привез Толю в больницу, передал докторам.

Закрытый перелом руки не сулил ничего страшного или непоправимого. Наложили гипс, выделили койку, оставили в себя приходить. Но Толя не стал разлеживаться, а пошел искать приключения дальше.

Привезли его на скорой через час под вой сирен и спешно укатили в реанимацию. Там он провел несколько дней и ночей, прежде чем весь забинтованный вернулся в палату. На этот раз отделаться не удалось так легко.

Смотреть на Толю было и впрямь жутковато. Бритый череп весь в шрамах. Нет четырёх передних зубов. Это всё следы черепно-мозговой. Плечо вырвало из сустава вместе с сухожилием. Сделали, что смогли. Срослось кое-как, но функций прежних рука больше левая не выполняет. Безвольно болтается. А Толя левша.

Оказалась сломана голень. Это самая пустячная Толина травма. Теперь там красуется гипсовая лангета. Сбившая машина после удара Толю еще несколько метров проволокла. Часть печени и селезёнки также пришлось удалить.

Вот с таким набором Толя и провалялся полгода. Теперь ему были нужны документы, без которых пособие по инвалидности никто не оформит. Но где их искать?

На тот момент Толе стукнуло девятнадцать. Школу он забросил ещё в восьмом классе, так как не собирался на чужого горбатиться дядю, о чем с гордостью не раз заявлял. Медсестер он называл двустволками, а гороховый суп — музыкальным.

Когда утром ему на тумбочку поставили емкость для анализов к выписке, он в сердцах схватил её и, ругаясь, вышвырнул в коридор. Пришлось дежурному персоналу провести с Толей разъяснительную беседу, после которой тому ничего не оставалось как покорно смириться и свою горькую участь принять.

Последний раз Толе подали обед в койку. После обеда, собрав скудные вещи, Толя грустно попрощался, и напоследок глянул в окно.

Там, за стенами больницы, похоже, кроме зимы его никто не ждал..

​​V

По больничному коридору помимо пациентов гуляет сквозняк.

Вдоль обшарпанных стен ютятся кушетки.

Из палат доносятся разговоры и брань со стонами вперемешку. А ночью слышны проклятья тех, кому мешают спать.

В воздухе кружит приторно-сладковатый аромат подгнивших апельсинов и нескончаемых перевязок. В палате шесть коек на два окна.

Кормят, ухаживают, латают. И курить тогда никто особо не запрещал.

Лежачим так вообще позволено смолить прямо в койке. Остальные ковыляют на лестницу, там сколько влезет кури меж этажей.

По пути ординаторская. Дверь всегда нараспашку. Людмила Николаевна сосредоточено там у себя дымит перед очередным походом в операционную. Взгляд ее, как и дым, рассеивается в пустоте.

Спустя десятилетия хирургической практики, силы уже далеко не те. Перед глазами мельтешат подробности выполненной работы. Всегда важно чего-нибудь не упустить.

Только что закончилась операция восстановления лодыжки, покореженной взрывом петарды. Кропотливо собирать костное месиво пришлось битый час.

Огонёк сигареты подступил к фильтру. Людмила Николаевна достала из пачки и прикурила еще одну.

В ящике тумбочки письменного стола кончается последний блок Мальборо. Нужно срочно пополнить запасы, а то придётся похуже некоторых пострадать.

В коридоре загромыхала каталка. Это медсестра везёт следующего пациента.

Людмила Николаевна в несколько глубоких затяжек приканчивает сигарету. Воткнув окурок в переполненную пепельницу, она твердым шагом идет в коридор. Обрывки дымной паутины, растворяясь, плывут следом.

Поравнявшись с каталкой, Людмила Николаевна обращается к мальчугану.

— Ну рассказывай, как угораздило? — улыбкой сочувствия приподнялись уголки её рта.

Голова мальчишки торчит угрюмо из-под натянутого одеяла.

— На футболе, в колено! — капли холодного пота текут по лицу пацана.
— Ясно, — Людмила Николаевна понимающе кивает. — Давай на снимках, что у нас там, поглядим.

А на снимках нога неестественно вывернута против сгиба в месте колена.

— С разбегу чтоли влетели?
— Да, мяч хотел понизу из-под ног выпнуть, — он всхлипнул, — запнулся. И на ногу упал мне всей тушей.
— Так, ну сезон-другой придется, тебе, дружок теперь пропустить.

Слёзы досады на детском лице снова навеяли мысли. Когда жалко всех, то за всех тогда и переживай.

Мрачные сценарии сложившихся обстоятельств можно перебирать бесконечно. И всегда найдется чему удивить. Ведь залезут везде, куда только можно забраться. И свалятся отовсюду, откуда только можно упасть. Ни один, так другая. Или все вместе.

Вот и едут нескончаемым мерным потоком оплошностей. И бремя ответственности накладывается отпечатком профессии.

«Клятву Гиппократа давала? Вот и лечи!», — прозвучал в голове надменный самоупрек.

На лестнице ход мыслей прервало почтительное «здрасьте». Людмила Николаевна добродушно кивает школьникам, не сбавляя шаг.

Она помнит в деталях травмы обоих. Один упал с гаража, когда гнался за «сифой». Ну хоть ногу, а не голову, и то хорошо.

Другого чудом успели вытащить, пока тот не задохнулся под снегом. Обвалился туннель в одной из собранных трактором куч. Отделался вывихом с переломом. Считай, сказочно повезло.

Вид у них далек от боевого, когда их перепуганных с криками сюда привозят. Но как только более-менее боль отступает, тут же покидает и страх.

Целыми днями слоняются по коридору вальяжно, гадая, какой гадости сегодня в обеденную тарелку нальют. У каждого в кармане по пачке Родопи. Родители на пирожки из ларька внизу оставляют. Интересно, что же выберут шалопаи, изнывающие от скуки, пачку Родопи или два пирожка?

Костыли на некоторое время прыть поубавят. После самостоятельного похода в туалет вместо утки, волей-неволей возникнут мысли. И пусть они далеки от мудрых, хотя бы так. Вот и лечи.

Людмила Николаевна в очередной раз усмехнулась своим томным мыслям. И, входя в операционную, волевым усилием прогнала их из головы без следа. В этой комнате чему-чему, а сомнениям уж точно не место.

Чуть слышно себе под нос Людмила Николаевна выдохнула не без нотки сочувствия.
— Сами такими были. Пиздюки, что с них взять?

​​IV

Саня Куранов c детства интересовался оружием и взрывчаткой.

После уроков на балконе с сигареткой он любил читать истории про оперов, под кассету Любэ «Батяня комбат».

В тетрадках рисовал боевые ножи и винтовки. В математике и по остальным предметам был не особо силен.

На переменах, когда все обсуждали предстоящий диктант или травили байки, Кура с улыбкой рассказывал, потирая руки, о преимуществах разрывных гранат.

Торжественно вещал он вычитанные в книжке параметры:

— Тип Ф-1. Осколочная. Радиус поражения 200 метров, — глаза Куры блестели. — Метать строго из укрытия или из-под брони.

Одноклассники над этим делом подтрунивали:

— Где твой бронежилет, майор Куран?

Кура не терпел, когда издевались над его куриной фамилией. Огрызался в ответ и даже пёр на обидчика, когда того требовал этикет. Но пёр нехотя, не как некоторые, знаете, есть такие: несутся, раскрыв пасть, чуть почудится им в свой адрес уловить чего. От робкого Куры было легко отмахнуться. Вид его щуплой фигуры чувство страха никому не внушал.

Куру со всех сторон дразнили. Друзей особо, кроме пары школьных приятелей по пути до дому Саня Куранов не заимел.

Летом он тырил у бати в гараже строительные патроны. Затем шёл на поле, разводил костёрчик и кидал их в него по одному.

Патроны в костре оглушительно бахали. А потом кончались и всегда хотелось кинуть ещё.

Шифер на эти нужды отлично годится. В огне он с треском разлетается на куски. Главное не забыть отойти подальше. Ну его от греха.

Но то — лето. Когда лето кончалось, Кура с нетерпением ждал зимы.

Зимой рынки наполняются китайскими хлопушками под завязку. Сэкономив на автобусе можно взять таких хлопушек с десяток штук. А если повезёт, то и больше. Затем остаётся лишь чиркнуть зажигалкой или об спичечный коробок.

Кура завороженно смотрел на искрящийся конец хлопушки. Этой зимой он их взорвал уже столько, что наперед знал время взрыва и держал в руке, пока та не гасла, и только после этого эффектно швырял.

Такие выкрутасы привлекли зрителей. Вокруг Куры впервые стояли не ехидные сверстники, а восторженная детвора. Кура дал в тот день представление из нескольких взрывов. Каждый раз, как фокусник, отдаляя опасный бросок. Но вскоре хлопушки закончились, и он уже собирался было отделаться от малышни, как один из юнцов достал хлопушку побольше и протянул Куре.

— Спички не смогли купить. На, бахни ты.

Кура деловито усмехнулся. На такую удачу он не рассчитывал. И конечно же бахнул. Времени до взрыва оказалось побольше. Хлопушка прогорела, потухла, застыла на снегу и не спешила бить по ушам.

Кура подбежал чтобы её пнуть, и от раздавшегося взрыва свалился. В ушах мерзкий писк. И в ноге как-то странно пульсирует. Его взору предстал сапог и вырванный оттуда клок в районе щиколотки.

Теперь Кура в той же больнице, что и остальные бедолаги. В отделении по лечению травм..