я просто текст

Обстоятельный профайл Мохаммеда бин Салмана — 32-летнего саудовского кронпринца, которого на Западе принято величать просто МБС. Сделан, видимо, в преддверии визита будущего (скорее всего) короля в США — сейчас он ездит по Америке и встречается с Опрой Уинфри и главами ведущих технологических компаний, чем вызывает изрядную бомбежку у всяких левых публицистов. Потому как тут есть дилемма: МБС считают прогрессивным саудовским политиком и ведет он себя примерно как глава какого-нибудь модного стартапа — но при этом именно при нем Саудовская Аравия начала жуткую войну в Йемене, а внутри страны происходит масштабная кампания по борьбе с коррупцией, больше похожая на политическую чистку.

О том, собственно, и текст: тут и бэкграунд саудовской политики, и краткая история самого МБС, пользующегося бесконечным доверием нынешнего короля Салмана, и обстоятельный рассказ о том, как ведут свою политику на Ближнем Востоке США и какую роль Саудовская Аравия в этом играет. Совсем вкратце: если верить источникам «Нью-Йоркера», МБС — это еще и человек, сумевший очаровать зятя Трампа Джареда Кушнера; поэтому визит в Саудовскую Аравию стал одним из первых для Трампа-президента — и в рамках этого визита, судя по всему, было дадено негласное добро на агрессию в Йемене в обмен на то, что Саудовская Аравия и МБС будут противостоять иранским интересам в регионе (важную роль тут играет еще человек под аббревиатурой МБЗ, кронпринц Абу-Даби и один из самых прозападных арабских политиков). В рамках сопротивления Ирану предполагается даже возможное сближение Саудовской Аравии с Израилем — ну, насколько это в принципе возможно; и правда, на прошлой неделе МБС признал право Израиля на существование и заявил, что Иран хуже Гитлера (буквально в таких выражениях).

Там много интересных подробностей про то, как устроена Саудовская Аравия (богатейшая страна, чье состояние целиком зависит от нефти; МБС собирается это менять) и дипломатических баек. Особенно интересно про прошлогодний сюжет, когда по распоряжению МБС разом арестовали под две сотни богатейших людей в стране, включая членов королевской семьи, и заключили в отель «Риц-Карлтон» в Эр-Рияде: там им предъявляли обвинения в коррупции, дальше они согласились заплатить определенную сумму компенсации за свои грехи — и их отпускали; разумеется, никакого due process; некоторых якобы пытали. Еще интересно про конфликт с Катаром — это как раз по иранской линии, – который начался буквально с бегущей строки в поддержку Хамаса по официальному катарскому телевидению, причем, как выяснилось позже, эту строку туда подсадили хакеры. Это не помешало Саудовской Аравии, ОАЭ и Бахрейну начать блокаду Катара, а Трампу ее поддержать — несмотря на то что в Катаре находится одна из крупнейших американских военных баз (один из источников «Нью-Йоркера» говорит — мол, Трамп просто понятия не имел, что там есть база, вот и вся разгадка). Ну и интересно, но мало — про лоббистов Саудовской Аравии, благодаря которым у саудовцев все так неплохо в Америке: и в Вашингтоне, и в прессе — хотя именно саудовские люди, как известно, изрядно приложили руку к 11 сентября.

Все это занятно, но есть нюанс: текст почти целиком основан на разговорах с американцами, так или иначе занимающимися внешней политикой; причем скорее прообамовского толка. Тут есть всегдашний Стив Бэннон (это смешно, кстати, — так шельмовали человека, пока в Белом доме сидел, зато теперь он про все источник, потому что про все и со всеми готов говорить), но в основном источник Трампа явно недолюбливают. Из местных, саудовских людей — и вовсе полтора человека; официальных комментариев толком никаких. Это понятно и объяснимо — но, конечно, после всех историй про Россию поневоле следишь за такими вещами; то есть это все-таки скорее не про то, как все устроено в Саудовской Аравии, — а про то, как там все устроено по версии определенной части американского дипломатического истеблишмента.

https://www.newyorker.com/magazine/2018/04/09/a-saudi-princes-quest-to-remake-the-middle-east

Ну ребят.

Ну и так далее. В «Wild, Wild Country» шесть серий по часу — но в отличие от того же «Wormwood» тут совершенно нет ощущения растягивания материала; все сделано крайне динамично, события происходят постоянно. У этой истории бесконечное количество поворотов — и, что самое важное, на каждом начинаешь смотреть на нее по-другому. Самое, по-моему, ценное в «Wild, Wild Country» — это то, что, несмотря на огромное искушение, режиссеры (это тоже братья, но не Дюпласс, а Вэй) в итоге все-таки не занимают ничью сторону. В результате тут может быть масса трактовок. Это и про непонятую утопию — про то, как государство и человеческая узость разрушили благотворный проект, приносивший людям счастье (да-да, Бхагван и его люди тут — во многом положительные герои). И про своего рода «Гран Торино» в реальной жизни: суровые работяги отстаивают свой образ жизни, вооружившись законами и связями (одним из жителей Антилопы был основатель Nike Билл Боуэрмен). И про то, куда вымощена дорого благими намерениями; и про то, к чему приводит власть; и про лицемерие системы; и про парадоксы гуманизма; и про то, что, как пел Канье Уэст, there’s leaders and there’s followers (это главная персонажная динамика фильма: лидер-харизматик Шила и последователь-добряк Нирен, юрист Бхагвана и его коммьюнити). И еще много про что. Очень американская история, конечно, — дискриминация религиозных меньшинств; борьба за землю; неумолимость и одновременная мнимость закона; справедливость для тех, кто выглядит, как привычнее.

Почти все герои тут так или иначе вызывают сочувствие — и сами ражниши, и их демоническая предводительница Шила, и жители Антилопы, и даже американские слуги закона, убежденные в собственной правоте и моральном превосходстве. Есть, пожалуй, только одно исключение — это журналисты, на материалах которых фильм визуально построен почти полностью. Они, конечно, выглядят как совершеннейшие стервятники, которые, собственно, и доводят ситуацию противостояния до потенциального смертоубийства; раскручивают маховик страстей. Это, конечно, неприятно и не факт, что справедливо — но это не отменяет того, что «Wild, Wild Country» нужно смотреть: это бесконечно захватывающие и многозначные шесть часов.

https://www.netflix.com/title/80145240

В 1981 году в Америку приехала маленькая улыбчивая индийская женщина. Она называла себя Ма Ананд Шила и была секретаршей — то есть ближайшей помощницей — Бхагвана Шри Раджниша, 50-летнего индийского гуру, который создал духовное движение, к тому времени захватившее людей не только в его родной Индии, но и по всему миру. Привлекательность идеологии Бхагвана была в том, что она как бы вбирала в себя все наслаждения современного мира: капитализм, деньги (сам Бхагван ездил исключительно на «Роллс-Ройсах»), свободный секс и так далее — при этом провозглашая создание нового утопического общества всеобщего благоденствия через жизнеутверждение, отказ от этого, коллективные медитации и все тот же свободный секс. Ну, если грубо.

К тому времени у Бхагвана и его последователей начали возникать проблемы с индийскими властями, и Шила приехала в США искать места для их сообщества в стране религиозной свободы. И нашла. Ражниши купили огромное ранчо в орегонской глуши. Единственным населенным пунктом рядом была маленькая — буквально на 40 человек — деревня для пенсионеров-реднеков под названием Антилопа. Столкнувшись с новыми владельцами, жители Антилопы сначала удивились. Обнаружив, что те приезжают на ранчо автобусами, обеспокоились. Выяснив, что ражниши любят свободный секс и коллективные медитации, а также за несколько месяцев превратили необжитую территорию в полноценный город на 10 тысяч человек с озером (!) и аэропортом (!!), испугались. А когда ражнишам начали чинить препятствия по регистрации ранчо как населенного пункта, и те, чтобы легализоваться, захватили Антилопу, превратив ее совершенно легальными методами в город Ражнишпурам, американские пенсионеры решили воевать с пришельцами.

Примерно так стартует новый нетфликсовский документальный сериал «Wild, Wild Country», спродюсированный важными деятелями американского независимого кино братьями Дюпласс (я ничего у них не видел, но вот была заметная картина «Tangerine»), — и это только самое-самое начало. Дальше разворачивается невероятная и абсолютно реальная — целиком подтвержденная хроникой тех лет, потому что и сами ражниши снимали себя, и журналисты их снимали бесконечно, — история, в которой, в частности, присутствуют:

— операция по привозу 6 тысяч американских бездомных в Ражнишпурам, чтобы зарегистрировать их как избирателей — и посадить последователей Бхагвана в окружной парламент;
— массовое отравление сальмонеллой жителей столицы округа в Орегоне, где находится Ражнишпурам, организованное Шилой и ее командой. Пострадали 750 человек — это до сих самый масштабный акт биотерроризма в истории США;
— попытка покушения на убийство генпрокурора Штата;
— превращение Шилы в американскую медиазвезду, которая материла и провоцировала оппонентов в бесконечных ток-шоу;
— раскол в движении ражнишей и обвинения в похищении 55 миллионов долларов;
— охота за самолетом Бхагвана по всей Америке.

Наш главный текст прошлой недели — если еще не прочитали: Саша Сулим про АУЕ. Давно хотелось сделать текст, который был бы не про бесконечную демонизацию-мифологизацию всей этой криминально-подростковой повестки, а про то, как все на самом деле; кажется, у Саши получилось. Тут есть и самые настоящие подростки, которые «уделяют»; и представители криминального мира; и полицейские; и все происходит в глухих сибирских городах, окруженных колониями, — то есть ровно там, где, по всем раскладам, АУЕ и должно цвести.

И вот что выходит — если совсем тезисно. АУЕ — это, по большому счету, новое, мемоемкое обозначение той же блатной субкультуры, что существовала с постсталинских времен: шпана, гопники, криминальная романтика, все дела. При этом у АУЕ действительно существует некий свой язык и некая своя иерархия с парагосударственной структурой, но насколько эффективно она действует — толком понять нельзя. А вот что можно понять — так это то, что возникает все это не из-за зловещего плана каких-то уголовников по вовлечению молодежи в криминал, а из-за банальной бытовухи российской жизни. Из-за безделья; из-за хтонического круговорота, описанного в песне Хаски «Панелька»; из-за отсутствия социальных лифтов в легальном общественном поле — и иллюзии их существования в нелегальном. Тут даже криминальный авторитет какой-то немного нелепый и затюканный жизнью — что и логично: Иркутская область, не поцарствуешь.

На самом деле, едва ли не самая ценная для меня глава — последняя, показывающая безысходность этого замкнутого круга АУЕ на одном конкретном примере. Алармистские дискуссии вокруг этой аббревиатуры токсичны еще и тем, что дополнительно стигматизируют людей, которые прошли через российские тюрьмы, — всех без разбора; при том, что отсидевший человек в России мало того, что прошел через ад, так еще и очень часто после освобождения остается абсолютно покинутым обществом. И к этой теме, конечно, еще надо будет вернуться.

https://meduza.io/feature/2018/04/05/v-rossii-i-kommersantam-i-mentam-blatovat-nravitsya

Что тут началось. На Эверетта спустили всех собак; его обвинили в том, что он все врет, а проверить его изыскания нельзя, потому что для этого надо ехать в джунгли и рисковать жизнью (один из лейтмотивов книжки — оппозиция кабинетной науки и полевой; нет пределов сарказму, с которым Вулф описывает сидящих в своих уютных креслах Дарвина и Хомского). Однако ж дискредитировать Эверетта не вышли: некоторые уважаемые лингвисты, ранее выступавшие на стороне Хомского, все-таки приехали к пирахан и убедились в том, что про их язык все правда; ну и вообще Эверетт блестяще действовал стратегически, издав сначала популярный труд про свои приключения в джунглях, где он и его семья несколько раз чуть не умерли, а потом подкрепив его максимально основательным теоретическим обоснованием. В итоге уже в середине 2010-х несколько уважаемых лингвистов опубликовали статью, в которой фактически признали: ученые по-прежнему не понимают природы происхождения языка.

Зато, конечно же, ее понимает Том Вулф! (А как же. Еще раз подчеркну, что все предыдущее — это именно вулфовская версия истории науки, не моя, не «как все было на самом деле».) Он, видимо, следует за Эвереттом и говорит — если грубо — примерно следующее: язык развился так же, как орудия труда; это артефакт, изобретение, а не следствие эволюции. А значит — делает вывод для себя читатель, а автор его к тому вежливо подталкивает, — и существования Бога никто не отменял, например.

В общем, как это у Вулфа всегда и бывает, «The Kingdom of Speech» — это такая критика справа. Автор достаточно умен, чтобы не сомневаться в теории эволюции в открытую, но очень изящно роняет зерна сомнения; плюс к этому все его тезисы и шуточки подкреплены ссылками на академические издания — про то, как рыгал Дарвин, он, может, и присочинил, а в остальном, пожалуйста, объемная библиография плюс собственные интервью. Ну и разумеется, ему доставляет отдельное удовольствие изобличить всех этих леваков с университетских кампусов, которые, оказывается, несколько десятилетий шли по ложному следу. С Вулфом можно сколько угодно не соглашаться, но это как раз тот случай, когда слушать точку зрению идейных оппонентов не только полезно, но и страшно интересно — да еще и очень весело (помимо прочего, тут много шпилек в адрес политкорректности; автор постоянно и нарочито оговаривается, меняя «неполиткорректное» слово native на теперешнее «indigenous»). России таких интеллектуалов сильно не хватает.

А что касается истории с Эвереттом — то после «The Kingdom of Speech» хочется о ней узнать еще больше. Придется, видимо, читать популярную книжку самого лингвиста — «Don’t Sleep, There Are Snakes»; судя по пересказам Вулфа, там фантастически интересно. Ну и по-русски про пирахан в скором времени, надеюсь, кое-что появится.

Год с лишним назад писал про лингвиста Дэниэла Эверетта, прожившего десятки лет с амазонским племенем пирахан — и вроде как выяснившим, что их язык опровергает один из основных постулатов современной лингвистики. В языке пирахан нет рекурсии и вообще почти ничего нет — ни будущего времени, ни чисел, ни обозначений цветов, ни обозначений направлений; там вообще очень мало абстрактных понятий; в общем, все дико экономно и поэтому дико интересно. Тот коротенький пост, кстати, по количеству реакций на него был чуть ли не рекордным для канала; меня даже после него узнали и поблагодарили в каком-то кафе.

Теперь наконец дошли руки на книжку Тома Вулфа «The Kingdom of Speech», значительная часть которой рассказывает как раз про Эверетта, его научный путь и его жизнь среди пирахан. Но не только. Вулф — великий писатель и патриарх так называемой «новой журналистики» (которую он сам так и назвал; принципиально нового в ней было мало), но жанр этого стремительного двухсотстраничного труда проще всего обозначить как памфлет. 85-летний (в момент выхода «The Kingdom of Speech») денди вроде как рассказывает о дискуссиях по поводу происхождения человеческого языка, шедших последние полторы сотни лет, но над с явным удовольствием упражняется в издевательствах над двумя ключевыми фигурами этих дискуссий — Чарльзом Дарвином и Наумом Хомским.

Со стилистической точки зрения это, конечно, виртуозно сделанная вещь — ну, если вам не претит стиль Вулфа со всеми этими многоточиями и восклицательными знаками сам по себе. «The Kingdom of Speech» — это во многом его (стиля) вырождение, но такое, что дай бог каждому; вот так, например, автор описывает расстройство желудка у Дарвина, настигшее его, пока тот сочинял «Происхождение видов».

Содержательно же «The Kingdom of Speech» сводится примерно к следующему. (Далее я пересказываю точку зрения Вулфа, как ее понял; не свои собственные взгляды.) Дарвин и его друзья-аристократы увели идею естественного отбора у не столь знатного ученого-полевика Альфреда Уоллеса — но все равно не сумели ответить на ключевой вопрос: откуда берется язык и речь — то главное, что отделяет человека от животных и позволило ему полностью подчинить себе всю остальную жизнь на планете. Дарвин пытался чего-то сообразить про звукоподражание и кальку с пения птиц, но все это не работало, и на много десятилетий сторонники теории эволюции просто обходили эту проблему стороной.

К ней вернулись в 1940-1950-х, когда в лингвистику пришли точные методы, и вскоре установился новый консенсус, предложенный вундеркиндом Хомским. Его концепция универсальной грамматики утверждала наличие у человека как вида своего рода «языкового органа», предопределяющего набор одних и тех же принципов, заложенных в каждый язык на планете. Хомский, его коллеги и ученики занялись установлением этих принципов; то, что Хомский параллельно занял роль главного левого интеллектуала США, борющегося с капитализмом и империализмом, окончательно превратило его в непогрешимого святого. В начале 2000-х Хомский и коллеги заявил рекурсию как универсальное свойство языка — и тут появился Эверетт со своими пирахан и все эмпирически опроверг.

Подростки за последний год превратились в одну из главных тем для российских СМИ. Они выходят на митинги и создают новых поп-супергероев; они же кончают с собой или приходят в школы с оружием, чтобы покончить еще с кем-нибудь. Во всей этой истории куча разных аспектов; вот один, который кажется особенно сложным и интересным. Предположим, что все эти дети, которые совершают резонансные преступления, — действительно «трудные», как об этом обычно говорят официальные лица; что их намерения действительно можно было как-то предсказать и предотвратить. Но как именно? И вообще что такое современный трудный подросток в России — и как к нему относится государство?

Текст, отвечающий на этот вопрос, пермская журналистка Анастасия Сечина с моей редакторской помощью делала больше трех месяцев — потому что оказалось, что у ответа масса граней. Тут и история про психологическую экспертизу; и сложная роль комиссий по делам несовершеннолетних; и разветвленная система, которая должна быть исправительной, но нередко зачастую становится наказательной, — от спецшкол до центров временного содержания и колоний. Итоговый материал комплексно рассказывает обо всем об этом — разумеется, через удивительные истории конкретных людей. Тут и девочка, чьи родители отбили ее у государственного надзора, и при этом непонятно, пошло ли это ей на пользу; и подросток, убежавший из многодетной семьи и вскоре принятый полицией за наркоторговлю; и активист/ка штаба Навального, которая, конечно, активничает, но вообще-то не хочет жить. Плюс к этому — разные взрослые, многим из которых по-настоящему есть дело до этих детей.

А система все равно толком не работает — и для меня по итогу этот текст про нечто более глобальное, чем даже чисто российские проблемы. Кажется, это вообще про то, что процедуры, правила, бюрократия необходимы для того, чтобы построить какие-то процессы и институты, — при этом, прямо по Достоевскому, живой человек всегда шире этих процедур и институтов и нередко катастрофически в них не помещается. Многое можно поправить и исправить, но вряд ли вообще возможна ситуация, когда общество сумеет бесперебойно наладить систему выявления «трудных» подростков и помощи им, — просто потому что люди вообще плохо укладываются в системы, и уж совсем плохо это получается как раз у подростков.

Все это, наверное, звучит сбивчиво и абстрактно, при этом текст предельно конкретен — прочитав его, можно составить довольно полное представление об этой конкретной общественной зоне в России. Мне кажется ужасно важным делать такие «процедурные» тексты, человеческим языком и на конкретных примерах растолковывающие правила работы тех или иных институтов; даже если они и не становятся какими-то суперхитами. Этот материал еще и немного заслонила вся история вокруг Леонида Слуцкого, потом случилось еще и Кемерово — в общем, хочется, пусть и запоздало, обратить на него отдельное внимание.

И еще важно: про тексты на такие темы принято говорить, что они и сами «трудные» или там «тяжелые». Но в данном случае, мне кажется, это было бы не очень правильным определением. Герои этого материала не то чтобы требуют к себе сочувствия. Они требуют главным образом понимания. Разные вещи.

https://meduza.io/feature/2018/03/21/sam-sebya-nachinaesh-schitat-otbrosom

У издательства Ad Marginem и музея «Гараж» есть очень симпатичная серия Minima — маленькие умные книжки в пределах ста страниц, помещающиеся в задний карман джинсов. Сам себе такое покупать будешь разве по случаю, но в дом они как-то умеют проникать; вот и у меня на тумбочке несколько месяцев провалялась изданная в этой серии работа Клиффорда Гирца «Глубокая игра. Заметки о петушиных боях у балийцев» — и сегодня я ее наконец прочитал. Времени это занимает меньше, чем иные лонгриды, а смысла дает сильно больше, чем многие из них. (Говорят, это любимая работа замечательного российского ученого и просветителя А. Л. Зорина; трудно себе представить рекомендацию лучше.)

Название — не метафора: Гирц, важный антрополог второй половины ХХ века и автор концепции насыщенного описания, здесь действительно подробнейшим образом описывает и анализирует петушиные бои, которые являются одним из любимейших досугов нативных жителей Бали. (Сначала Гирц еще и описывает, как им с женой удалось стать для жителей балийского села «своими» — они вместе прятались от полицейских, прервавших формально запрещенный бой и искавших зачинщиков; очень классная история.) Смыслов Гирц в этих боях находит миллион, постоянно переходя на еще более глубокий уровень анализа: бои — это и важное социальное явление, закрепляющее социальные связи и утверждающие статусы; и небольшая модель социума; и способ самоорганизации; и — самая важная, кажется, для автора мысль — текст. Гирц очень убедительно показывает и доказывает, что не только антрополог способен вычленить в том, как устроены бои и сопутствующая индустрия (прежде всего — пари, которые заключают между собой все зрители), изображение устройства балийского общества, но и для самих балийцев это зрелище, которое рассказывает историю про них самих, выступает как пространство, где возможна такая специфическая социальная саморефлексия.

Вообще, не знаю, писал ли кто-нибудь об этом, но мне показалось, что «Глубокая игра» — это лучшее объяснение того, почему для нас важен современный спорт и как он работает. То есть вот правда — рассуждения про петушиные бои элементарно переносятся на английскую премьер-лигу или Олимпиаду. По сути, Гирц глубоко, неожиданно и парадоксально отвечает на тот самый остранняющий вопрос старика Хоттабыча — «что будут делать с мячом эти двадцать два столь симпатичных мне молодых человека».

https://bookmate.com/books/Du4Q4uA5

У самого известного наркобарона в истории человечества Пабло Эскобара были свои боевики — их называли sicario, и они убивали много, жестоко и безжалостно. Одним из них был человек по кличке Попай — сам он признал, что собственноручно убил около 250 человек и помог организовать убийства еще трех тысяч. В 1991-м — за два года до убийства Эскобара — Попая поймали, судили и посадили. Отсидев 23 года от звонка до звонка, в 2014 году Попай вышел на свободу — и теперь зарабатывает тем, что продает собственную биографию. По мотивам его мемуаров сняли 60-серий сериал для Netflix, а сам он ведет видеоблог, где вспоминает минувшие дни и комментирует актуальные новости. Совершенно непохоже, чтобы Попай раскаялся в своих преступлениях; собственно, он даже не пытается это раскаяние изображать. Он живет в небольшой, но неплохой квартире в Медельине, на стенах которой висят изображения боевых петухов и маска Ганнибала Лектера; на его руках татуировка, которая провозглашает его «Генералом мафии». (Это, конечно, интересный кейс с точки зрения общественной морали: человек признал вину, понес наказание, достаточно гуманное, вышел, не раскаялся; и что с ним делать?)

Когда вышел на Netfix первый сезон «Narcos», я написал для «Афиши» текст, в котором в меру своей скромной образованности попытался подумать про сериал в постколониальной оптике: как там изображена Колумбия, колумбийцы — и какие у них отношения с колонизующей силой в лице США и их официальных представителей. Теперь в The New Yorker вышел текст, который, огрубляя, анализирует последствия «Narcos» для Колумбии. То есть взят эскобаровский миф, зафиксированный в популярной культуре, миф, основанный на всяких удивительных реальных событиях (от количества денег и жертв до специальной тюрьмы-поместья, в которую Эскобар сел по договору с колумбийскими властями), — и к нему применена моя любимая оптика «жизни после», только в данном случае это жизнь не после новостей, а после поп-культуры.

Выясняется следующее: после того, как в последние годы американцы дораскрутили миф об Эскобаре, его родные края превратились в места туристического паломничества. Люди, так или иначе аффилированные с историей наркобарона, зарабатывают хорошие деньги, возя туристов по памятным местам и тем или иным образом эксплуатируя его приключения. Другие люди, пострадавшие от действий Эскобара, возмущаются этим — и пытаются работать с этой травматической памятью как-то по-другому, не по-голливудски, так, чтобы голоса жертв были слышнее, чем голоса убийц.

В общем, это мой любимый жанр про увязывание прошлого с настоящим — плюс для любителей истории Эскобара тут масса интересных деталей и персонажей (типа священника, знавшего наркобарона, и сестры Эскобара). Кроме того, хоть интонация типа «как они могут мифологизировать насилие» и просачивается, все же материал честно показывает многозначность этой истории: культ Эскобара создан не только Голливудом; при всей своей чудовищности он действительно охотно давал деньги бедным и вообще старался как-то облагородить родной город, построив целый микрорайон для жителей трущоб, — если угодно, это можно назвать дилеммой Сталина, и в тексте она хорошо показана. Ну и еще, конечно, интересный вопрос про культурное самоопределение страны, которая известна миру главным образом тем, что там произошло что-то ужасное: конечно, у подавляющего большинства людей, знающих страну Колумбию, она ассоциируется в первую очередь с Эскобаром и наркотиками, и как этим работать — занятная политическая задача. У Камбоджи, кроме Пол Пота (память о котором страна, конечно, тоже активно продает), есть хотя бы Ангкор, а тут что?

https://www.newyorker.com/magazine/2018/03/05/the-afterlife-of-pablo-escobar

Объявление полезного характера. Все-таки этот канал про сторителлинг, а этому можно научиться. Вот, например, такая возможность. Нина Назарова, материалы которой здесь не раз появлялись (и на которой я, к счастью, женат), в середине апреля будет проводить небольшой и очень полезный воркшоп про то, как разговаривать с людьми так, чтобы они рассказывали вам истории, которые потом можно превращать в хорошие тексты. Нина это прекрасно умеет — и может этим умением поделиться. В общем, «я просто текст» рекомендует.

[NB. Написал на выходных четыре пересказа новых текстов на будущую неделю, но случилось Кемерово, а потом у меня поломался компьютер, а с ним и заготовки. Все будет; канал жив.]

http://litschool.pro/kak-razgovarivat-s-lyudmi/

Хороший день, чтобы прочитать (и посмотреть!) очень выразительный материал про деструктивные отношения государства с человеком в России.

https://meduza.io/feature/2018/03/16/85-let-nazad-na-stroitelstve-belomorkanala-pogibli-desyatki-tysyach-chelovek-teper-on-nikomu-ne-nuzhen-reportazh-meduzy

В рамках неудачной попытки найти какую-то внятную и читаемую книжку про СССР ленинских времен прочитал в итоге натуральный студенческий учебник — «Историю советского государства» Николя Верта. Ленинское время он все равно проскакивает довольно быстро, как и все остальные, — но вообще книжка полезная. Во-первых, тем, что, пусть и поверхностно, но четко излагает историю СССР в основных ее аспектах (политика, экономика, внешняя политика) — и наглядно показывает ее преемственность. Во всяком случае, я вынес из прочтения то, что кризис, приведший в итогу к распаду СССР, был вызван не только и не столько конъюнктурой цен на нефть, но и — в большей степени — предельным истощением экономики, вызванным последовательным принятием неработавших решений в попытке решить ее проблемы, причем последовательность эта тянулась с 1930-х годов, а решения были в известной степени взаимозависимы (если считать одним из типов зависимости окказиональные развороты на 180 градусов).

Во-вторых, когда воспринимаешь историю советского проекта именно так, целиком, возникает искушение трактовать ее в психоаналитическом ключе: как сюжет про постепенное эмоциональное выгорание огромного общества, измученного рывками и порывами, за которыми не следует никакой компенсации. Вся история 1920-1960-х в известной степени сводится к череде подобных рывков под знаменем радикального утопического переустройства общества, близость создания которого с каждым разом провозглашается все более настойчиво («следующее поколение будет жить при коммунизме» и так далее). Однако эти обещния последовательно не сбываются, что приводит вначале к апатии, а потом и к тотальному срыву. Банальная метафора, и вряд ли я первый ее придумал, но из Верта прямо вычитываешь это — хотя сам историк в этом смысле последовательно придерживается исключительно фактологического описания происходившего.

Нерегулярный вестник материалов про порно. Один из многочисленных интересных вопросов, связанных с его повсеместностью в цифровую эпоху, — это то, как порно влияет на новые поколения потребителей. Насколько оно определяет, как молодые люди сейчас понимают секс, — и как это новое понимание отличается от прежних стереотипов и моделей поведения? Условно говоря, если раньше доступ к порно был, хоть и широким, но все же ограниченным, то теперь его фактически невозможно избежать, — и это должно как-то влиять на то, как люди занимаются сексом.

Должно. И, видимо, как-то влияет. Но — увы — достоверно установить тут никакие корреляции и каузальности почти невозможно. Аналитическая часть материала New York Times с многообещающим названием «Чему подростков учит порно в интернете» скорее разочаровывает: да, смотрят; да, родители думают, что не смотрят, а смотрят; да, смотрят примерно то же самое, что и взрослые, — включая сцены, где кончают на лицо, или с анальным сексом, или с грубым мужским доминированием. Но как это влияет на сексуальное поведение — в общем, неясно; в конце концов, мужского доминирования много и в мейнстримовой культуре. Более-менее достоверно можно заключить, что из-за порно люди стали больше заниматься анальным сексом. Есть исследования, из которых следует, что большая часть подростков считают порно «реалистичным». Чисто эмпирически ясно, что именно порно для многих становится первым и главным источником информации про секс. И это, в общем, все. Есть еще, куда стремиться современной науке.

Впрочем, текст все равно интересный, потому что его основной предмет — конкретный опыт по исследованию восприятия порно подростками. Он настолько же научный, настолько образовательный: группа ученых и активистов в Бостоне с 2016 года ведут кружок под названием «Порнограмотность» в рамках общей программы дополнительного образования для подростков из наименее защищенных социальных слоев. (Тут я, конечно, грубо выдаю самый мощный поворот текста: он начинается просто с разговоров о порно с подростками, кажется, что и дальше будет такая наивная социология, и тут — опа — эти подростки встают и идут на урок порнограмотности.)

В кружке этом подростки обсуждают со взрослыми, что они видят в порно, насколько это «реалистично», как это коррелирует с реальностью (статистика показывает, что большинству женщин больно заниматься анальным сексом; в порно все устроено иначе); как устроена сама порноиндустрия и как она эксплуатирует актрис и актеров — ну и так далее. Все устроено, судя по тексту, максимально гуманно и неагрессивно: начинается курс с обсуждения терминологии в порно — и с голосования по ряду ключевых вопросов (нужно ли запрещать порно, нормальный ли это источник заработка), продолжается — обсуждениями, как менялись представлениями о сексуальном за последние полвека, разговорами о типах интимности, которых нет в порно, докладами об устройстве женских половых органов, клиторе и вульве, а также лекциями о «порномести» и о законодательном регулировании секстинга. Преподаватели выслушивают то, что говорят студенты, и не оценивают их высказывания по шкале «правильно / неправильно»; есть в уроках и игровые элементы.

Все это ужасно любопытно и, судя по всему, довольно успешно — во всяком случае, если считать успехом то, что подростки начинают по результатам таких курсов относиться к порно более критически. Но меня в таких историях всегда интересуют еще и отношения власти — которые тут есть даже при всей корректности и ненавязчивости авторов курса. Как ни крути, а это все равно во многом история про то, что одни люди рассказывают про «правильный секс» другим, про установку норм — а кто, собственно, сказал, что эти нормы не могут меняться? Текст, конечно, написан из традиционной американской либеральной оптики, и в ней преподаватели выглядят прогрессивными молодцами, — но эта оптика не единственная возможная; и тот факт, что один из подростков-героев текста по итогам прохождения курса говорит, что порно для него теперь «испорчено», можно тоже оценивать по-разному.

https://www.nytimes.com/2018/02/07/magazine/teenagers-learning-online-porn-literacy-sex-education.html