поэт должен быть проклятым

Год моего преподавания в университете благополучно окончен (а заявление об увольнении написано вчера утром). Я, очевидно, был не самым лучшим преподом, но, кажется, и самым худшим не был тоже.

Вспоминаю собственное студенчество. Кажется, самым важным в нем было то, что в одном месте (на журфаке) собрали кучку провинциальных ребят, которые ну очень хотели быть замеченными и делать что-то значимое. И это желание толкало нас на довольно броские учебные статьи, эпатажные студенческие газеты, где мы подписывались Ельциным и Горбачевым, критикуя университет в довольно плохих, но с энтузиазмом написанных статьях. Именно в тот период мы начали делать литературные встречи, которые разрослись и при моем участии прожили пять лет, а без него живут до сих пор уже без малого десять лет. Делали литературные журналы.

Я скучаю по этому ощущению деятельной творческой среды, сейчас такое же творческое комьюнити мне не удается ни найти, ни создать, хотя очень хочется.

В РГГУ его, мне кажется, тоже нет. Мне встретились несколько очень талантливых ребят, которым было интересно, у которых было амбиции и желание делать что-то интересное — работать с ними было здорово. Но значительная часть, кажется, не испытывала особого интереса отчасти от того, что я не смог их увлеч, отчасти, наверное, потому, что не совсем угадали с профессией.

В любом случае, было занятно. Но по парам в 8:45 в субботу, бюрократии и баснословным (нет) деньгам я скучать не буду. По редким интересным разговорам, прикольный проектам и любопытным вопросам — да.

А вот того самого духа студенчества я снова не испытал. Модно быть, он так выражен на творческих специальностях, не знаю. Но сообщество людей, что то создающих, я все еще ищу — если знаете где, подскажите.

Довольно занятно бывает сравнивать собственные представления о будущей жизни с той самой будущей жизнью, которая уже стала вполне себе настоящей.

В этом смысле вести дневники — полезное, но иногда травмирующее упражнение, которое лишний раз показывает, насколько много всего может пойти совсем не так, как планируешь.

У меня по записным книжкам разбросаны разные мысли относительно будущего — мечты, ожидания и опасения. Желание пережить какой-то опыт, испытать какие-то чувства, опасения стать кем-то, даже обещания, данные самому себе. К примеру, не заниматься пиаром и маркетингом — что то такое я себе если не обещал, то явно пытался себя на это уговорить. По итогу немного не вышло. Или желание ощутить одиночество в полной мере, чтобы понять, как это — ощутил.

Забавнее всего отмечать, насколько сильно отличаются свои собственные представления о себе и реальность. Я представлял себе, что поведу себя одним образом, но поступал чуть ли не наоборот.

Это бесконечное противоречие рационального понимания жизни и чувственных желаний стало предметов долгих и многократных разговоров с моей подругой. И в конечном счете мы, буду спрятанным в теле взрослых подростками, всегда сходились на том, что надо делать выбор в сторону чувств, даже если психотерапевт считает иначе.

Так вот, перелистывая заметки, начинаешь сомневаться в работоспособности тезиса, который в исполнении одного известного иноагента звучит как «я придумал себя и собрал по частям».

Вроде и можно придумать и собрать. Но в фундаментальных вещах начинают срабатывать какие то совсем другие механизмы и вот ты уже поступаешь совсем не в соответствии с только что придуманным сценарием.

Я завидовал людям, которые могут рационализировать жизнь, и мои заметки выдают попытки это сделать. Но каждый раз я спотыкался о чувственные порывы, пока наконец не признал, что образ этого желаемого человека довольно неорганично смотрится, когда натягиваешь на гипсовую фигуру в человеческий рост.

Из меня не вышло карьериста, который прилежно откладывает процент от дохода, четко знает, чего хочет и понимает, как этого добиваться. Зато вышел сентиментальный, местами инфантильный и импульсивный романтик, мечтающий сделать что-то заметное, но барахтающийся в собственной нерешительности и желании не придумывать истории, а делать их из собственной жизни (что, впрочем, получается).

И кажется приближаясь к 29 годам я наконец то перестал себя за это осуждать и пытаюсь принять эти черты как данность и попробовать получать от них не только новую порцию самобичевания, но и какое никакое удовольствие.

Вообще, ближе к тридцати я делаю много житейских открытий, о которых родители говорят в детстве. Еще одно удивительное свойство перепроверять силу удара каждыми лежащими передал мной граблями, даже если они вполне видимы и выглядят угрожающе.

У нас в голове есть некое представление о самих себе, но это редко стройный набор прилагательных, подкрепленный подтверждающими примерами из жизни. Это скорее довольно туманный образ, склеенный из представлений об идеальном человеке, фрагментов книг и фильмов, укорененных в памяти моделей поведения, когда то подсмотренных у других.

А вот если описывать себя словами и постараться быть честным в таком описании, бывает довольно трудно очертить линию собственного силуэта, оставив внутри настоящее и свершившиеся, а за пределами — то, что хочется на себя как бы натянуть, присвоить.

Я, кажется, лучше всего узнаю себя через других людей. Узнаю себя их вопросами, их реакциями, их замечаниями. Сам по себе я скорее буду выдумывать себя. Но глазами других иногда удается разглядеть что то.

Это желание описать себя прилагательными, конечно, от попытки самоопределения (ведь канун тридцати — прекрасное время для этого) и желания упорядочить жизнь, найти какие-то базисные черты, которые при всей изменчивости характера остаются при мне. Точнее даже хочется понять, есть ли такие вообще, или мы настолько пластилиновые, что при радикальной смене окружения пусть не без труда, но и характер тоже поменяем радикально.

— Ты сегодня на себя не похож, — так иногда говорят.

А случился небольшой сбой и я взял набор качеств для других людей и попал не в ту компанию, не смог переключиться.

— Ты стал другим человеком, я тебя не узнаю, — скажет кто то. А другим ли?

Хочется быть разным и оставаться собой. Вопрос только в базисном наполнении этого «собой» и том, отчего оно зависит.

Интересно провести эксперимент — каждый год описывать себя, интересы, вещи, которые любишь и сверять. Найдется ли в этом что то постоянное, кроме зефира, мармелада, игристого, прозы Селина и мемов со Стэтхемом.

Если нет, моя личность стоит на крайне прочном фундаменте.

Надо «запомнить, а то забуду».

Я всегда считал себя человеком с трагичным мироощущением, описывая собственное внутреннее состояние словами Бродского «если есть в мире пчела без улья с лишней пыльцой на лапках, то это ты». Но удивительным образом это меняется. Ощущение «лишности», конечно, никуда не исчезает бесследно, но трансформируется в робкую попытку признания уникальности, превращая опыт рефлексии в упражнение по, простите за штамп, «принятию себя».

Конкретно в моем случае самоощущение подкармливается людьми рядом со мной и пока что мне в этом довольно повезло.

Впрочем, у принятия себя есть оборотная сторона. Принимая свои особенности как уникальность, справедливо признавать это и за другими. Если переводить на русский — обесценивая чужое творчество ты, в сущности, ставишь под сомнение и свое тоже. А само такое обесценивание своего рода следствие травмированной самооценки, которая требует возмездия и сатисфакции не через признание себя, а через уничижение других.

Выходит довольно парадоксальная с одной стороны, но предельно логичная с другой конструкция: признавая за собой возможность выпасть из системы координат, предписывающих определенный порядок оценки творчества в частности и людей в целом, нужно стремиться давать такое же право и другим. Иначе все эти попытки — только болезненные заигрывания с заниженной самооценкой.

Если уж совсем грубо — равнодушный эгоцентризм полезнее и продуктивнее попыток навязать свои вкусы, замаскированные под объективность, другим людям. Удивительное открытие для почти тридцати лет, но до меня традиционно долго доходят простые истины.

Мне нужны другие глаза
Разглядывать собственное лицо
И руки, чтоб ощутить
Очертания тела
Украсть твои вздохи
Для дыхания моего
Описывать себя
Твоими вопросами

Смело
Смотреть вперед
Но отражение меркнет
Трава исчезает ночью
Если отвести взгляд
Я исчезаю ночью
Если отвести взгляд
Бестелесное приведение
Контур собственной тени

Испаряюсь под солнцем
Каплями на полу
Упавшими с мокрых волос
Психеи

Прогуливаясь в начале мая по Москве (и немного изображая героев «Перед рассветом») мы с подругой много говорили о взрослении и внутреннем подростке. Точнее, о том, что взросление по большей части предполагает, что подростковые метания в какой-то момент остаются в прошлом вместе с характерным эмоциональным состоянием, импульсивностью и другими занятными поведенческими факторами.

Но вот это самое подростковое недовольство всем вокруг, самоуверенность, которая уживется с самоуничижением, вспыльчивость, амбициозность и желание переделать этот дурацкий неправильный мир в совокупности черты довольно важные, особенно если говорить о создании чего-то принципиально нового.

Условные Дэвид Боуи, Курт Кобейн, Франц Кафка, Луи-Фердинанд Селин, Чарльз Буковски были как раз таки подростками, которые прятались в телах взрослых людей. И это смешение подростковой эмоциональности с взрослым (хотя бы в силу возраста) жизненным опытом сделали возможным их творчество.

И в этом смысле когда попадаются психотерапевтические фразы о вреде подростковой эмоциональности, во мне поднимаются протестные настроения как в мае 2012 в Москве. Подростковая эмоциональность отчасти и правда вредна, но именно эта контррациональность подпитывает неуёмное желание создавать и пробовать, формирует ощущение собственной инаковости (объективной или нет не так важно) и создает тот самый надрыв. Ведь Кафка — надрывная литература, Буковски — надрывная, Селин — надрывная. А вот у Сартра, например, подростковой эмоциональности нет — он спокоен и рационален. Но это ему даже немного вредит.

Пока я только пытаюсь нащупать какую-то верную конфигурацию, но есть стойкое ощущение, что, простите, «внутренний подросток» — значительно более важная часть личности, чем принято думать. И сохранение этого подросткового мышления — для некоторых людей вещь более ценная и полезная, нежели эталонная эмоциональная зрелость.

Плакать у тебя на коленях от мефедроновых отходов
Потом идти сквозь буран за бутылкой
Еще и еще
Смотреть на себя словно со стороны
И видеть плохого героя хорошего фильма

Надолюбленного ребенка, который смотрит как мать стареет из года в год
Но так и не поговорить о чем то действительно важном
Дотянуть до конца, когда на вопросы
Уже некому будет ответить

Тихонько играет музыка
Шум дороги
Хруст сигареты
Твое обнаженное тело
Я так люблю этот мир иногда
Что хочется стать бестелым
Стать безграничным, выбраться за пределы
Перестать цепляться только за себя
Мокрый снег так сильно врезается в стену
Это — я

Рассказывать истории, слушать себя
Все трагичные как одна словно я выбираю
Себе колею и иду по ней
Романтично жалею себя
В пустой студии на окраине города
Изредка кажется, что одиночество
Это форма голода

Одиночество — форма города
Он для одного меня целиком построен
Чтобы было на фоне чего ощущать себя лишним
Ждать твоего прихода
И декабрьских мандаринов

Обыкновенная история
Она
Только мне кажется исключительной
А в реальности растерянный мальчик
Учиться без стеснения и тоски смотреться в большое зеркало
И каждый раз проигрывает соблазну
Разглядеть в нем что то
Совсем другое

Так чайка не узнает свое отражение
Нападает
И тонет
В море

Когда мне было в районе шестнадцати, мы частенько летом слонялись по улицам Магнитогорска до самого утра, а потом шли на набережную и с измотанными лицами смотрели на рассветное солнце, которое медленно всплывало из-за спины комбината под шум первых трамваев. Помню, что мы довольно много говорили о туманном будущем, творческих амбициях и надежде найти какое-то дело, которое будет захватывать тебя полностью и не оставлять ничего другого. Для нашей компании тогда это были или литература, или музыка. Но удивительным образом наглости и напора нам не хватило, чтобы довести начатое до конца. Или смелости. Или еще чего-то. В любом случае, никто из той компании всерьез так и не занялся музыкой, а сотни авторских листов текстов так особо и не разошлись, но само ощущение этих ночных прогулок и бесконечных веселых разговоров осталось невероятно приятным.

Недавно оно повторилось даже с большей надеждой. Снова захотелось мечтать в полную силу, а еще лучше — перейти от мечтам к действию и перестать бояться. По крайней мере, когда сидишь и поешь на газоне у Чистых прудов «Свободу» Шевчука, появляется ощущение, что все можно и все получится.

Может быть, наивные мысли, но иногда хочется быть наивным и не мучаться бесконечным ощущением напрасного предательства самого себя. А у меня оно возникает довольно часто — будто я сам до конца не верю в себя и вещи, которыми занимаюсь, из-за чего делаю их по остаточному принципу, когда остается минутка от остальных дел. А по сути, я оставляю на ту самую минутку от других дел свою настоящую жизнь.