между приговым и курехиным

Сергей Курёхин — о создании Института Оргазма Плазмы и других инициативах по изучению и развитию оргазма нового типа:

«Практически все труды тупы и неинтересны. Это одна из причин, подвигнувших меня к созданию, при ЦКИ (Центр Космических Исследований), Института Оргазма Плазмы. Сейчас там готовится несколько телепроектов, включающих акцию ‘’Рок против Оргазма’’, демонстрацию лабораторных опытов, показывающих течение оргазма у химических элементов, просто предметов (оргазму подвержена как живая, так и неживая природа). В эти программы приглашены известные ученые, деятели культуры. Поскольку мир выступил в новую, переходную эпоху, нарождается новая культура, искусства, наука — как в 20-е — ‘’создадим пролетарскую генетику, языкознание!’’. Единственное, про что забыли — про создание нового оргазма, над которым и работает наш Институт. Сам же ЦКИ практически безграничен, как космос — всеобъемлющ. Поэтому любой вид деятельности чего или кого угодно попадает в сферу нашей работы».

Концертный костюм Петра Мамонова. Конец 1990-х.

Олег Васильев. «Воспоминания о прошлом (Портрет Гриши Брускина)», 1998 год.

Я устал уже на первой строчке
Первого четверостишья.
Вот дотащился до третьей строчки,
А вот до четвертой дотащился

Вот дотащился до первой строчки,
Но уже второго четверостишья.
Вот дотащился до третьей строчки,
А вот и до конца, Господи, дотащился.

Дмитрий Пригов

«Критики все, в общем-то, — дураки и идиоты. Потому что лучшее, что я читал, это как бы более или менее правильное понимание того, что я сделал или хотел сделать, или основной идеи, которая во всем этом заключена. Это в лучшем случае. Но это все-таки, для меня во всяком случае, малоинтересно. Ну что толку, если критик более или менее понимает, что я хочу сделать. Рефлексия должна быть на уровне произведения, иначе это хуйня собачья и козлиная отрыжка. Вот это надо обязательно вставить в статью, хорошо? Это очень важные слова. Это как раз беда нашей журналистики: чтобы передать стиль, нужно передавать целиком всё, что делает человек. Вот, скажем, если я сейчас начну говорить какие-то вещи, ну, грубо говоря, матом, то, естественно, редакция их выбросит. Значит, она лишит меня чего-то основного из моих составляющих. То есть какую-то часть моего языка она отбросит и представит меня в искаженном виде. Вот это беда прессы нашей. Она зажата, закомплексована. Вторична. Она вторична, и это самое ужасное».

Сергей Курехин

«В марте 1988 года Инспекция МГ провела перформанс ‘’Полные желудочки пустого сердца’’. На этом перформансе мы продемонстрировали публике некое чудесное явление, которому сами не находили (и никогда не нашли впоследствии) приемлемого объяснения. Предыстория этого перформанса такова: как-то вечером мы (старшие инспекторы МГ) находились в моей квартире на Речном вокзале. — Вспоминает Павел Пепперштейн. — Под руку нам попался стетоскоп, забытый младшим инспектором А. Носиком. От нечего делать мы стали прослушивать всё вокруг и беспечно предавались этому развлечению, пока дело не дошло до коробки детского питания «Малютка». Приложив стетоскоп к груди малыша, изображенного на коробке, я с изумлением услышал, что у него бьется сердце. Услышали биение сердца и мои коллеги по Инспекции. Коробка была запечатана. Через несколько дней мы провели перформанс, где предложили публике прослушивать «Малютку». Реакция была неожиданной и бурной. Наэлектризованная атмосфера тех дней давала о себе знать. В публике закипели горячие дискуссии. Кое-кто обвинял нас в шарлатанстве, другие предлагали срочно сделать коробке детского питания электрокардиограмму. Одна женщина (которую мы прозвали Удмурткой) обвинила нас в том, что мы увлекаем народ в вакуум».

Мне очень нравится портрет Андрея Монастырского, сделанный Павлом Пепперштейном в 1988 году.

Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.

Владимир Строчков

Пухов (читает). «Фронтовая быль». Сморк, сморк, пизда, мы прибыли на место. Сморк, сморк, пизда, мы разобрали стол. Сморк, сморк, пизда, мы замесили тесто. Сморк, сморк, пизда, мы раскатали ствол. Сморк, сморк, пизда, на ствол надет подшипник. Сморк, сморк, пизда, подшипник вложен в паз. Сморк, сморк, пизда, мы выжали шиповник. Сморк, сморк, пизда, мы вычистили таз. Сморк, сморк, пизда, мотор уже запущен. Сморк, сморк, пизда, рабочий газ пустил. Сморк, сморк, пизда, райкомовец допущен. Сморк, сморк, пизда, я ротор запустил. Сморк, сморк, пизда, турбина завращалась. Сморк, сморк, пизда, вот ожил амперметр. Сморк, сморк, пизда, Тамара обращалась. Сморк, сморк, пизда, я заменил вольтметр. Сморк, сморк, пизда, оттянута задвижка. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток пошел. Сморк, сморк, пизда, работает подвижка.
Денисов. Вот те на…
Волобуев (со вздохом качает головой). Да… вот как на войне бывает…

Владимир Сорокин. Отрывок из пьесы «Землянка» 85-го года.

Сергей Ануфриев. «СССР», 2012 год.