«Девяностые и нулевые стали годами упущенных возможностей. Последующие, 2010-е, — это годы развивающегося кризиса церковной жизни. И кризис этот объясним: когда обстоятельства заставляют не жить, а выживать, всегда возникает ряд сложностей. Выживать многим приходится ценой компромиссов, больших или малых отступничеств от своих же собственных принципов, ценой двоемыслия и двоедушия. Люди очень меняются — так же, как меняются сообщества, в которые они входят.
Церковь, не добитая большевиками в 1940-х годах, весь послевоенный период не жила, а выживала, приспосабливаясь к обстоятельствам времени и конъюнктуре государственной политики. Она всячески пыталась убедить тоталитарное государство, что, как выражался один из известных митрополитов, «православный христианин может быть образцовым советским гражданином». Но как православный христианин может быть образцовым гражданином в государстве, ставящем своей целью ликвидацию религии вообще и христианства в особенности?!
В девяностые мы получили свободу, но не смогли ею воспользоваться. Выработавшееся в период выживания убеждение в том, что судьба Церкви зависит от отношений с государственной властью, сделалось нашей характерной чертой. Это убеждение определяло политику церковной иерархии на протяжении всех последующих десятилетий. Мы не то что не вспоминали о Промысле Божьем, мы зачастую не вспоминали о нашей собственной пастве. А ведь Церковь прочна только тогда, когда пастырь опирается на паству, а паства доверяет своим пастырям. Главным направлением деятельности большинства представителей духовенства, и в особенности епископата, оказалось выстраивание отношений с местным начальством, со спонсорами, с сильными мира сего. И это привело к тому, что церковная жизнь стала развиваться причудливым образом: мы строили храмы, думая, что возрождаем Церковь.
Мы построили много храмов, которые стали в большинстве своем, как я уже не раз говорил, комбинатами ритуально-бытовых услуг. Туда приходят дезориентированные постсоветские обыватели, озабоченные решением своих чисто земных проблем, которые плохо решает система здравоохранения, социального обеспечения и прочее, и пытаются решить их сверхъестественными магическими средствами, обращаясь к помощи святых, Богородицы, иногда Иисуса Христа, если вспоминают о Нем, воспринимая пастырей как более или менее необходимых посредников во взаимоотношениях с потусторонними силами.
Все эти годы церковного возрождения мы не работали с людьми. Забвению было предано главное: формирование христианского мировоззрения, понимание того, что быть христианином — значит жить иной, отличающейся от привычного обывательского образа жизнью. Более того, ориентируясь на власть сильных мира сего, мы стали почти неотличимы от них: сегодня епископ похож на губернатора, благочинный похож на главу регионального округа и олигархов районного масштаба. А простые священники напоминают представителей зарождающегося (правда, с большим трудом) среднего класса — менеджеров низшего звена, тех, кого часто называют офисным (в нашем контексте следует сказать епархиальным) планктоном.
Действительно, сейчас неблагополучное время для Церкви. И обвинять здесь приходится отнюдь не власть, ведь она-то в достаточной степени была к нам многие годы совершенно равнодушна. Мы сами виноваты, мы предлагали себя сильным мира сего в качестве если не мировоззренческо-интеллектуальной, то хотя бы ритуально-обрядовой обслуги. За это и поплатились»
Наткнулась на
прошлогоднее интервью с отцом Георгием Митрофановым.
Страшно представить, как опишут наше время через десять лет.
Еще не удалили. Почитайте.
