Stoff

О кризисе означающих при депрессии

Философ и психоаналитик Юлия Кристева отмечала, что депрессия — это, в первую очередь, кризис означающих, их инфляция. По мере разворачивания депрессии постепенно упраздняется сама внутрипсихическая способность лингвистических знаков производить для субъекта смысл.

Речь тяжелых депрессивных больных может быть чрезвычайно обильной, но при этом она критически пуста: означающие просто неспособны удерживать первичные внутрипсихические вписывания, в результате чего они, оторванные как от референта, так и от означаемого, просто механически воспроизводятся. Такой шум не оставляет возможности какой-либо проработки и рискует оборваться провалом в асимволию меланхолического психоза.

Поэтому аналитику при работе с /еще разговаривающими/ депрессивными пациентами приходиться заниматься реконструкцией смысла не столько по словам, сколько по особенностям просодии (интонации) и пунктуации (расстановке пауз):

«Одна пациентка, страдающая от частых приступов меланхолии, пришла на первую беседу со мной в блузе яркой расцветки, на которой повсюду было написано «дом» [maison]. Она говорила о своих заботах, связанных с квартирой, о снах, в которых она видела дома, выстроенные из разнородных материалов, и об африканском доме, райском месте из ее детства, которое ее семья потеряла в результате драматических событий. «Вы тоскуете по своему дому?» — спросила я ее. «По дому? - ответила она. — Не понимаю, что вы хотите сказать, у меня нет слов!»

Ее речь обильна, быстра, лихорадочна, однако она остается напряженной в своем холодном и абстрактном возбуждении. Она постоянно пользуется языком: «Работа преподавателя, — рассказывает она мне, — заставляет меня постоянно говорить, но я объясняю жизни других, сама я тут не при чем; и даже когда я говорю о своей жизни, ощущение, словно бы я говорила о ком-то другом». Объект ее печали отображается записью, которую она носит в боли своей кожи и плоти — и даже в шелке блузы, которая обтягивает ее тело. Но он не переходит в ее психическую жизнь, он уклоняется от речи или, скорее, речь Анны оставила горе и Вещь, чтобы выстроить свою логику и свою лишенную аффекта, отщепленную связность. Так бегут от страдания, «сломя голову», бросаясь в дела, которые сколь успешны, столь и недостаточны».

См. «Черное солнце: депрессия и меланхолия»

#Кристева
#Entwurf

Пришло время обновить приглашение 🦉💌

Значительная часть обрывков и зарисовок, которыми я здесь с вами делюсь, рождается из моей практики в качестве психоаналитического психотерапевта. Последние несколько лет это важнейшая составляющая моей жизни.

Как психотерапевт я помогаю обратившимся ко мне в избавлении от самых разных проблем: трудностей в самоидентификации и отношениях с близкими, приступов тревоги, фобий, депрессивных переживаний, поведенческих расстройств. Работаю преимущественно онлайн. Возможен как краткосрочный, ориентированный на решение конкретной проблемы, формат, так и более комплексный долгосрочный. Оптимальный сеттинг подбираю индивидуально. Никакой стигматизации, рад всем.

Сейчас у меня вновь есть возможность начать работу с новыми людьми. Так что, если заинтересованы, пишите, отвечу на любые вопросы. Берегите себя и спасибо, что вы здесь.

Слова образуют плотный покров. Каждое означающее если не предопределяет другие, то хотя бы в некоторой степени располагает к ним. Означающие испещрены следами, которые говорящий субъект считывает, сознательно или бессознательно. В этом смысле слова обладают определенной инерцией, предполагают разные структуры.

Например, слово «партнер» применительно к романтическим отношениям как будто бы выдает стремление субъекта защититься от присущей им непредсказуемости. Словно заимствование слова из дискурса формализованных взаимодействий способно сделать аффективно перенасыщенное соприкосновение с максимально оголенной чужой инаковостью более понятным и безопасным. Любовь, влюбленность и даже секс по дружбе имеют мало общего с партнерством.

Или разница между «клиентом» и «пациентом». Использование слова «клиент», совершенно уместного для консультативной психологии или медиации, в контексте психотерапии, даже когнитивно-поведенческой, всегда казалось мне попыткой проигнорировать слона в комнате. Убедить всех в том, что человек, обращающийся за психотерапевтической помощью, рискует не меньше, чем при походе в банк или кафе. Однако психотерапия – это ситуация радикальной асимметрии, когда один, страдающий (лат. pati – «терпеть, страдать, мучиться»), обращается за помощью и, постепенно доверяясь, открывается, становится беззащитным, а другой осознанно принимает на себя эту ответственность, занимает позицию если не того, кто располагает знанием/властью, то того, кто надежен, на кого можно опереться. В ходе терапии эта асимметрия — оголенность одного и ответственность другого — должна быть одним из предметов исследования, ее нельзя игнорировать.

#Entwurf

визитная карточка

фары отражаются в небе как две луны
я сижу за тобой не скучаю пью манговый сок
в наркоманском дворе на улице лукиных
ты выходишь и спрашиваешь в каком году умер блок

но сюда птица-почта с пересадками долетает с материка
антенны украдены в почтовых ящиках иглы в глазах печаль
от большой земли нас надёжно спасает москва-река
от цинги защищает йодированная сталь

по улицам бродят тигры в очках когда отключают ток
сутенёры уже знают их всех в лицо
с москвой-рекой река лена играет сама не знает во что
в какой руке у каждого спрашивает её кольцо

здесь сегодня я не люблю решительно никого
никого не хочу целовать гладить по голове
продолжать не хочу незаконченный разговор
возвращаться к четвёртой недописанной главе

я серьёзен и зол как бог приглядывающийся к земле
как есенин когда его бил пастернак
как женщина на корабле
как не знаю кто как дурак

#Чепелев
#Entwurf

Стихотворение Василия Чепелева состоит из множества мелких примет и деталей, но, в отличие от модернизма, какого-нибудь Пруста или Джойса, это образование, приглашая к языковому онанизму, не предполагает никакой дешифровки.

Иногда запертая дверь – это просто запертая дверь, а не намек на что-то большее. Разрыв — «продолжать не хочу незаконченный разговор» — без возможности его снятия.

Такой текст не столько передает переживания автора, сколько указывает на неизбежность потери смысла при любом взаимодействии с Другим. Говори, не говори — по существу ничего не изменится. Остается лишь ухмылка, она и выносится на визитную карточку.

Фрейд страдал от того, что не мог пойти на компромисс с собственным сомнением. В средней и долгой перспективе оно всегда было сильнее. Это особенно ощущается в поздних текстах. В приведенном ниже замечании о Юнге читается горечь непонимания и светлая зависть, отзывающаяся глубокой тоской.

Как мученик-философ Фрейд стоит в одном ряду с его современником Витгенштейном. Оба мечтали о построении полной, совершенной системы, но, несмотря на все восторги и уверения их учеников, так и не позволили себе поверить в то, что достигли ее. Так и не смогли закрыть глаза на противоречия, перестать их выискивать. Им хватило мудрости и мужества жить и умереть в зыбкости, которую они так ненавидели. Приучить себя к отказу от надежды на то, что эту зыбкость когда-то получится усмирить.

«Другой мой друг, неутолимая жажда знаний которого привела к самым необычным экспериментам и сделала его чуть ли не всеведущим, уверял меня, что практика йоги действительно может пробудить такие новые ощущения и чувство всеобщности (отключением от внешнего мира, концентрацией внимания на телесных функциях, особыми дыхательными упражнениями). Он склонен считать это регрессией к древнейшим состояниям душевной жизни, уже давно покрытым позднейшими наслоениями. В этом он видит, так сказать, физиологическое обоснование мистической премудрости. На первый план здесь выступает связь с многообразными темными проявлениями души, такими, как транс и экстаз. Меня это заставляет лишь вспомнить слова из «Ныряльщика» Шиллера: «Блажен, кто там дышит в розовом свете»».

См. «Недовольство культурой»

#Entwurf
#Фрейд
#Витгенштейн

Ранее, до «В духе времени...», еще в 1912 году, попытка наметить новую психоаналитическую концептуализацию смерти уже была предпринята: это сделала Сабина Шпильрайн в своей статье «Деструкция как причина становления».

Причем мысль Шпильрайн была куда более радикальной, чем то, что Фрейд предложит несколько лет спустя. В ее конструкции желание смерти Другого оказывалось вторичным по отношению к изначально присутствующему влечению к собственной смерти:

«В нашей глубине есть что-то, как бы парадоксально это ни звучало a priori, желающее этого самоповреждения, поскольку Я реагирует на это с удовольствием. Желание самоповреждения, радость от боли, однако совершенно непонятны, если мы учитываем только жизнь Я, желающего иметь только удовольствие».

Причем влечение к собственной смерти, в видении Шпильрайн, являлось ключевым аспектом сексуального влечения, которое, как она отмечала, отличается неизбежной, вшитой в структуру амбивалентностью.

Тогда, в 1912 году, Фрейд не согласился с этой идеей. Позже, спустя почти двадцать лет, в «Недовольстве культурой» он напишет:

«Мне теперь непонятно, как мы проглядели повсеместность неэротической агрессивности и деструктивности, упустили из виду принадлежащее ей в истолковании жизни место».

Незадолго до собственной смерти Фрейд и вовсе признает, что его интенсивный протест против идеи Шпильрайн был, в первую очередь,«защитой»:

«Я помню моё собственное защитное отношение к идее инстинкта разрушения, когда она впервые появилась в психоаналитической литературе, и то, какое долгое время понадобилось мне, прежде чем я смог её принять».

#Шпильрайн
#Фрейд
#Entwurf

Человеческая жизнь структурирована словом, прошита им от рождения и до гроба. Психотерапевтический процесс, неважно, когнитивно-ориентированный или психодинамический, выстраивается вокруг борьбы за /более/ правильное словоупотребление. Вспоминается бибихинское: «Каждое путаное, неряшливое слово — это худшая порча мира». Реальность, в которой вынужден существовать субъект, представляет из себя, в первую очередь, определенную систему записи и умолчания. В некотором смысле, симптом — это плата за пристрастие к неряшливым словам. Результат слишком массивного, набравшего инерцию несоответствия между системой записи и содержаниями, которые пытаются быть выражены, предъявлены Другому и себе.

Часто, казалось бы, устоявшиеся и привычные контекстуальные синонимы тянут за собой различные коннотации, предполагают слишком разные траектории. Много написано о разнице между ответственностью и виной, печалью/гореванием и меланхолией. Но в последнее время я чаще думаю о несоответствии между усилием и страданием. При некоторых типах организации (например, мазохистической или обсессивно-компульсивной) оно совершенно неуловимо, хотя разница между этими означающими существенна.

Так, любовь — и романтическая, и родительская — немыслима без усилия. Забота о Другом, его инаковости требует напряжения. Иногда фрустрации. Но, когда на первый план выходит именно страдание, даже если оно и вызывает наслаждение, мы имеем дело не с любовью, а с формой аддикции. Усилие предполагает и творчество: это сложная, комплексная деятельность, развернутая во времени работа, отдельные элементы которой далеко не всегда переживаются как приятные. Этим творчество отличается от эпизодов абреакции, банальных аффективных выплесков ради разрядки.

Кстати, все это хорошо понимал Абрахам Маслоу, по мысли которого самоактуализация предполагала постоянное поддержание определенного уровня напряжения. Этим она и отличалась от низших потребностей, имевших дефицитарную природу.

#Entwurf

О фрейдовском тексте «В духе времени о войне и смерти», написанном в 1915 году, вспоминают довольно редко. Однако он крайне важен тем, что именно в нем Фрейд впервые вводит в мейнстрим психоаналитического дискурса смерть, которая до этого, как писал Ялом, оставалась для него «слепым пятном»: ранее связанные со смертью феномены (например, агрессия и аутоагрессия) рассматривались основателем психоанализа лишь как производные от сексуального влечения и влечения к самосохранению.

Интересно, что влечение к смерти, появляющееся в «В духе времени…», направлено исключительно на Другого. По мысли Фрейда, война лишь вскрывает эту изначальную ненависть — ненависть, элементы которой содержатся даже в самых нежных отношениях:

«Наше бессознательное не совершает убийство, оно просто думает о нем и его желает... В своих бессознательных побуждениях ежедневно и ежечасно мы устраняем всех, кто нам мешает, кто нас оскорбил и нам навредил…

То, чего не жаждет душа ни одного человека, не нуждаются в запрещении, это само собой исключается. Именно акцент заповеди: «Не убий» — внушает в нас уверенность, что мы происходим от бесконечно длин­ного ряда поколений убийц, у которых кровожадность, как, вероят­но, по-прежнему и у нас самих, была в крови…

… Не следует ли нам признать, что со своей культурной установкой к смерти психологически мы снова жили не по средствам, и что надо пойти на попятную и признать истину? Не было бы лучше предоставить смерти подобающее ей место в дей­ствительности и в наших мыслях и несколько больше выпячивать нашу бессознательную установку к смерти, которую мы до сих пор так тщательно подавляли? Это не кажется более высоким достиже­нием, скорее — это отчасти шаг назад, регрессия, но его преимуще­ство в том, что больше учитывается правдивость, а жизнь снова де­лается для нас более терпимой. Ведь вытерпеть жизнь остается первой обязанностью всех живых. Иллюзия окажется бесполезной, если она нам в этом мешает».

Смерть появляется именно как смерть Другого потому, что о своей собственной смерти, как Фрейд тогда считал, бессознательное ничего не знает:

«Представить собственную смерть невозможно, и всякий раз, когда мы предпринимаем такую попытку, мы можем заметить, что далее мы остаемся, в сущности,

зрителями. Поэтому в психоаналитической школе осмелились высказать мнение: по существу, в свою собственную смерть никто не верит, или, что то же самое: в бессознательном каждый из нас убежден в своем бессмертии».

Концепция влечения уже к собственной смерти оформится в мысли Фрейда позже — в 1920 году, в «По ту сторону принципа удовольствия».

#Фрейд
#

Entwurf

Рот твой накрашен
Ногти тоже
Белая чаша —
Тела овал
Я эту чашу
В ночах целовал
Пьёшь из неё
И всегда остаётся
Тело твоё
Как струя из колодца
Но я не пустыня
Чтоб пить без конца
Мутную пену
Пустого лица

В моем мире это стихотворение Валентина Соколова почему-то всегда воспринималось как ответ на мандельштамовское «Нежнее нежного лицо твое». Хотя из общего у них разве что «белое» и «лицо».

Стихотворение Мандельштама выстраивается вокруг упоения фантазмом. По этому тесту хорошо видна работа тайны, которая необходима для того, чтобы могло разворачиваться состояние влюбленности. Тайна лежит в сердцевине воображаемого образа, с которым идентифицируется лирический герой, она придает ему очарование, насыщает и даже перенасыщает его.

В «Рот твой накрашен» нет никакой тайны. Только разочарование в самой структуре, вынуждающей субъекта раз за разом отдаваться фантазии, пытаясь хоть как-то, хоть ненадолго свести концы с концами в мире дефицита. Дистанция в отношении нее.

Иначе говоря, герой Валентина Соколова отказывается обслуживать консервативность влечения и рвет с устойчивой, приятной и выгодной влюбленностью. Приближается ли он за счет этого к любви? Да Бог его знает. Но так он хотя бы сохраняет для себя ее возможность.

#Соколов
#Entwurf

он отрицает земную твердь, идет по воде,
веря, надеясь, любя –
здравствуй, море


Христос ведь отлично понимал, что остаться в живых, жить с влюбленной в него женщиной, завести детей, даже продолжая учить и творя чудеса – это такое же распятие, только чуть менее буквальное. Не на кресте, а на цепях дискурса. Он знал, что искусителю глобально нечего ему предложить. Лишь ту же смерть, только растянутую: в форме не единомоментного уничтожения, а воспроизведения и консервации.

Но Он отличался от прочих тем, что умел различать смерть, притворяющуюся жизнью, и жизнь, кажущуюся смертью. Мир, выстроенный вокруг наслаждения и дефицита, казался ему оскорбительно узким. И потому Он сделал и свою жизнь, и свою смерть жестом отказа от этого мира.

#Entwurf

Структурно к отношениям влюбленности ближе всего не любовь, а ненависть.

Как и влюбленность, ненависть представляет из себя утилизацию воображаемого образа, интенсивную зависимость от него, но с другой полярностью. Она также движима в значительной степени бессознательной фантазией, выступающей источником для поддержания идентичности, но эта фантазия — не про слияние, а про уничтожение и контроль.

Иначе говоря, ненавидящий грезит об уничтожении своего сверхценного объекта, но совершенно не представляет, как без него существовать. Как отметил Отто Кернберг:

«Важнейшей целью человека, захваченного ненавистью, является уничтожение своего объекта, специфического объекта бессознательной фантазии и сознательных производных этого объекта. В глубине души человек нуждается в объекте и вожделеет к нему и так же точно нуждается в его разрушении и вожделеет этого. Понимание данного парадокса находится в центре психоаналитического исследования этого аффекта».

См. «Агрессия при расстройствах личности и перверсиях»

#Entwurf

Сами по себе слова не значат ничего, в этом заключается проблема и трагедия рационализма. Для того, чтобы тебя хотя бы слушали, развернули в сторону тебя ухо, необходимо уже заранее что-то дать. Или хотя бы не забирать. И это, вопреки известному фрагменту из Довлатова, относится не только к женщинам:

«В разговоре c женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса».

См. «Заповедник»

В мире, который выстраивается принципом удовольствия, никто не открывает рот просто так — ни чтобы взять, ни, тем более, чтобы дать.

#Довлатов
#Entwurf

В одном из своих рассуждений о любви Лакан сделал акцент на ее интерсубъективности:

«… реализация совершенной любви — дело не природы, а благодати, т.е. интерcубъективного согласия, навязывающего свою гармонию расчлененной природе, которая служит ему опорой».

См. «Функция и поле речи и языка в психоанализе»

Эту интерсубъективность можно понимать по-разному. В структуралистском или постструктуралистском духе.

Например, что любовь не существует вне символа, знака, дискурса. На эту тему есть известный афоризм Ларошфуко: «Есть люди, которые никогда не влюблялись бы, если бы никогда ничего о любви не слышали».

Но интерсубъективность — это еще и то, что для любви необходим Другой. Не фантазия о нем, не набор символическо-воображаемых построений, а живое соприкосновение с его инаковостью, недоступностью. Такой реальный Другой — не столько место в порядке, сколько разрыв в нем. И невозможно научиться любви, не получив опыта ужаса и/или восторга от этой дыры.

Иначе говоря, любовь — если она вообще есть — опирается на порядок слов и образов, но разворачивается по ту сторону от него. Если вообще не вопреки.

#Лакан
#Entwurf

В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите —
гвоздями слов
прибит к бумаге я.

#Маяковский
#Fetzen

Многотысячелетняя история человечества — это история совершенствования анестезии. Но некоторые разрывы слишком плохо поддаются драпировке, какой бы искусной она ни была. Они практически полностью уничтожают возможность какой-либо игры, сублимации. Только зияющая дыра, бездна, которая, вопреки метафоре Ницше, даже никуда не смотрит. После этой черты слова и объекты почти полностью лишены какой-либо ценности, превращены в шелуху — все соскальзывает в асимволию. Выйти из этого состояния крайне сложно. Передать его вербально практически невозможно. Остаются только жест, взгляд — как в «Иди и смотри». И верлибр.

Мир
рухнул
когда оказалось
что стены моей разбомбленной школы
были в середине красными

Мир
рухнул
когда я увидел
что переулок
который я считал до этого вечным
перерезали
противотанковыми рвами

Мир
рухнул
когда в замерзшем аквариуме я увидел
удивленные глаза
рыбок

Он рухнул
и превратился в бездну
которую невозможно заполнить
ни телами любимых женщин
ни стихами

#Бурич
#Entwurf