Факультет ненужных вещей с Петром Алешковским


Kanal geosi va tili: Rossiya, Ruscha
Toifa: Siyosat



Kanal geosi va tili
Rossiya, Ruscha
Toifa
Siyosat
Statistika
Postlar filtri


Живу настоящим, каждое утро смотрю Ютуб, а после, выдохнув, по привычке читаю книги, в основном по истории, как это делал всегда, но теперь скорее машинально, перелистываю страницу за страницей. Прошлое оказалось лишенным значения.
После взятия Пекина в 1860 году британские и французские генералы отдали устрашающий приказ сравнять с землей садово-дворцовый комплекс Юаньминьюань, красу и гордость Цинской династии. Французский солдат записал тогда в дневнике: «Я стоял ошеломленный, пораженный и озадаченный тем, что происходило перед моими глазами. Два с лишним дня я ходил по шелкам, бриллиантам, скульптурам и сокровищам… Думаю, мы не видели ничего подобного с тех пор, как варвары разграбили Рим».
Китай сегодня крепок, как никогда. Да и Рим прекрасен. Я смотрю в книгу, но вижу лишь одно слово, остальное будто бы меня и не касается, думаю ведь не о шелках и бриллиантах. Тяжело и стыдно ощущать себя варваром, жестокосердным и беспринципным. То, что случится через 150 лет меня совершенно не интересует, даже больше – мне на это наплевать.


Неисчислимые мучения, что испытывают сейчас жители Украины не оставляют ни на минуту. «Нелюди», «блядский сброд», «орки», как только в постах не обзывают русских солдат. Пожалуй, невозможно не согласиться с гневом и болью пишущих. В эти дни нет-нет да и приходят на память примеры из истории и литературы – их много и все они о жестокостях войн, так похожих друг на друга свирепостью, безжалостностью, стремлением уничтожить, стереть с земли не только военных, но всех без разбору. Мирное, ни в чем не повинное население, во все времена либо угоняли в полон, обрекая на подневольное существование, либо косили смертной косой, словно они, а не косцы - не люди, а сорная трава.
Успокаивают ли сравнения тех, прошлых войн с нынешней? Нисколько. Ни на секунду. Слишком хорошо мы жили, чтобы прикинуть на себя совсем еще недавно чеченскую беду или осетинское горе, ощутить невосполнимую потерю абхазской, грузинской, армянской или азербайджанской крови. И только теперь, когда война полноценно вошла в наши дома и сердца, есть чего стыдиться и за прошлое, и за нынешнее, но жить-то приходится с не остывающим бесчестьем. Только важно осознавать, что та бессмысленная подлость и бессильная злоба, с которой бьют по инфраструктуре самого братского дотоле народа ведется не «орками», не «нелюдями», не «пушечным мясом», а людьми, такими же, как я, ты, он, она…Вместе – целая страна? Не верю, не хочется верить, потому что хоть нас и закопали, - всех и поименно, но жить, люди, придется сколько отпущено, а вот зачем и как – это уже совсем другие вопросы.
Их тут пытаются обсуждать, проводя семинары на тему – «литература в военное время», или нечто подобное… О какой литературе может идти сейчас речь? Она затаилась и ждет, как и мы, закопанная и припорошенная пеплом Мариуполя, Бучи, Азовстали. И цена одной замерзающей в темноте жизни ощущается наконец-то в свою полную цену, как ощущается с замиранием сердца рождение маленького родного и своего человека, с нежностью и страхом за его последующие дни, за его судьбу, которая, с высоты твоих прожитых лет, ты точно понимаешь будет не легкой и уж точно не простой.
Почему они идут на войну? От нищеты? Из-за ложно понятого чувства патриотизма? Из-за безысходности безмозглой жизни? Из-за полной безнравственности верховодов? Ответ на это, как кажется, дает народная частушка: «Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей, почему они не вьются у порядочных людей?»


Рассказали вчера, о молодой семье киевлян. Живут в самом центре города в многоэтажке. В последнее время каждый день ходят в гости, чтобы попользоваться работающими сортирами, их канализация не работает. Думаю об этом целый день.


Причесываясь перед зеркалом поутру заметил - седины заметно прибавилось. И случайно натолкнулся на разъяснение: " Он сказал: не пойдет сын мой с вами; потому что брат его умер, и он один остался, если случится с ним несчастье на пути, в который вы пойдете, то сведете вы седину мою с печалью во гроб" Быт. 42:38
Печаль безмерна, но надо держаться, нет другого пути. Слова тут излишни, но почему, почему они так и рвутся из груди?


Непрошибаемая логика


Разговариваю со знакомой по телефону. Она делится новостями – приезжали родственники навестить, каждый год летом совершают паломничество в родные места. Объехали пол земного шара, но тянет их почему-то на место, где родились. Отдыхают в палатке, к ней заглядывают на пироги. Муж ее троюродной сестры, в прошлом успешный самолетостроитель, воспитанник КБ Королева. После перестройки занялся любимым делом – всю жизнь хотел выпускать маленькие самолеты и в этом деле преуспел. Их детища завоевывали всевозможные призы на международных авиасалонах, заказов было море. Первые деньги выдал на развитие производства крупный воровской авторитет. Сам их нашел, поддержал, обо всем договорился, только работай, чем не лафа?
- С ним мы забот не знали – всем жилось сладко, деньги потекли рекой, а, главное, модель довели до ума и самолеты наши стали покупать в основном за рубежом, потом уже и в стране появились любители, и все больше и больше. Потом финансист наш передал акции своему приятелю, из того же бандитского цеха, и с ним мы тоже зажили душа в душу. Потом просочился каким-то боком (в финансовые вопросы авиаконструктор, понятное дело не влезал), отставной полковник из органов. Потом пришли один за другим уже действующие, и к восемнадцатому году, незаметно-незаметно, авиаконструктора отстранили от любимого дела и тут же и выгнали вовсе на улицу. Вскоре, и фирма стала проседать, при нем ни одного крушения не случилось, при новых начальниках, что его съели, случились два, и оба со смертельным исходом. В том же восемнадцатом, конструктор попытался было принять участие в тендере на разработку беспилотника, но, понятное дело, тендер проиграл – не по Сеньке шапка оказалась, отдали кому-то из питерских.
Вот, говорю, длань Господня, ведь у твоего родственника беспилотники бы летали безотказно. А нынешние, говорят, зачастую сбоят.
- Нет, отвечает вдруг моя собеседница, все же мы с тобой на разных берегах живем. Я, - говорит, - против войны, всех погибших с обоих сторон очень жалею, но проигрыша своей стране желать никак не могу!
- А если б издали каннибальский закон, ты бы тоже подчинилась?
- Что поделаешь (со вздохом), я большая и толстая, пускай меня едят.
- Нее, не тебя будут есть, тебя заставят людей есть, что, если так?
Ни секунды не раздумывая отвечает, - Что ж, тогда пускай меня расстреливают.
А ведь тетка-то хорошая, хорошая тетка, давно ее знаю!


Народ! Те, что в Израиле! приходите в гости на презентацию моей книги "Хроники русско-украинской войны", вышедшей на русском в Израиле, стараниями издателя Михаила Гринберга.
24.07. 18-00. АНУ, Museum of Jewish People. Клаузнер, 15. Тель-Авив, 18 или
28. 07. 18-00. Begin Heritage Center 6. Институт наследия М.Бегина Ш.А.Нахон, 6
жду!


Один разговор, и ты надолго выбит из колеи. Нет, я не разглядываю паспорт, не мою по сто раз на дню руки. Я по-прежнему смотрю новости, и жду момента, когда смогу купить обратный билет. Я скучаю. Скоро, скоро я сяду в самолет и полечу домой. Здесь миленько, я не забочусь о хлебе насущном, жарко, океан спокоен, а по утрам, далеко-далеко на линии горизонта стоит стена облаков, похожая на цунами – там, где сливается море и небо. Первый раз ее увидав, я даже испугался, не понял, что там и как? Потом стена как-то рассасывается и исчезает. Зато внучки привыкли ко мне, и я таю в их объятиях, вот это – прекрасно!


Мадам О.
Долго думал, стоит ли писать о той встрече, и, наконец, после Винницы, понял – надо. Она, назовем ее мадам О., выпустила в России 2 книги, до того писала по-французски, и здесь ее не знали, кроме тех, кто учился с ней в университете. 30 лет назад уехала из Москвы, искусствовед и философ, особо напирает на то, что у нее два высших образования. Прекрасная позиция в ведущем академическом заведении Парижа. Первая книга мне особенно понравилась, я написал наугад на фейсбук, она откликнулась. Захотелось встретиться – вот и встретились, по случаю, приехала читать лекцию, о том, что думает о сегодняшней ситуации. Встретились до, в кафе. Черные волосы, напряженные, черные, внимательно изучающие собеседника глаза, стремление к монологу, говорит, слушая себя, что характерно для многих пишущих.
Естественно, говорим о войне. - Делаю, что могу, выступаю, говорю тут. Объясняю. Ваш Путин – Гитлер, читали писанину Дугина, чем не Геббельс?
Отвечаю, что читал, что не Геббельс, и Пу не Гитлер, а хуже, так как нет идеологии, до сих пор нет, а лишь потуги, и не все верят телевизору, и есть внутреннее сопротивление, и социология не работает. Перебивает. – Вы все хотите быть исключительными, почему не сказать прямо – Гитлер. Нет, вы ищете какое-то объяснение иное. Вам так надо. ВЫ не готовы слушать. И понеслось. О моральной ответственности каждого, о философском особом понимании сюжета. Тут я уже не выдерживаю. – О., слова иногда имеют значение, они по-своему нужны, но мне кажется, что Европа не дает нужного количества оружия, смотрит со стороны, помогая беженцам – да, но люди и правительства – разные стороны быть может и одной реки.
– Отстаньте от нашей Европы, мы делаем больше, чем можем, и будем делать. Я –философ, ничего в пушках не понимаю и не хочу понимать. А вы? Ваши паспорта красные от украинской крови, вы, вы, вы –убийцы!
Сказать, что внутри все перевернулось – ничего не сказать. Встречался до нее со многими европейцами, находил у них понимание, поддержку даже, и тут, от, казалось бы, своей, бывшей… открестившейся. Выступающей с трибун. Философ не разбирающийся в политике и вооружении. И не желающей, но страдающей, взявшей на себя ответственность говорить от лица всех, от лица Европы. Словно у нее одно лицо. Меня колотило, как при сепсисе не колотило, курить она запретила – у нее аллергия на дым. Сослался на следующую встречу, вскочил, начал откланиваться, вдогон мне неслось – Не требуйте от нас, сделайте что-нибудь! Вы, там, сами! И – как крик из глубины души – дайте нам надежду!
- Не дам, - сказал я ей злобно, - у меня ее пока нет. И те, кто может, делает что-нибудь, а те, кто не может, сходит с ума от бездействия. Предлагаете с вилами на Кремль идти?
Неужели можно забыть все, на чем воспитана? 30 лет, конечно, срок, огромный. Ни от одного европейца я ничего подобного не услышал, ни разу, а встречал и разговаривал не с одним десятком человек.
- Я больше никогда не стану писать по-русски. Я и говорить-то по-русски не хочу, не могу, - неслось мне уже уходящему вслед. Завернул за угол, прислонился к каменной стене дома, в тени. Выкурил три сигареты подряд. Не сильно помогло. Потом еще одну. Пошел себе, куда собирался. Побрел, точнее.
Больные глаза ее преследуют меня и сейчас, когда весь ужас улегся. Паспорт, да, красный. Кровь? Да. Винница добила. Решил написать о ней, все же, как об исключении. Надо и такое знать. Война сводит с ума, и философское образование не спасает. И все тут, даже португальские таксисты понимающе кивают головой, - Мы все уже платим по счетам, все дорожает, жизнь не стабильна, но там в Украине идет война и мы знаем об этом, думаем, сострадаем, украинцам и вам, тем, кто заперт внутри себя – держитесь, - коротко можно передать их слова так.


Олег
Вчера заглянул в сад, который восстановили люди, живущие поблизости. Когда-то он тут был, потом зарос и сгинул. Нашелся активный человек, собрал группу, она разрослась. Вышли на субботники, все скосили, починили стены, доложили камнем, построили сортир, обновили лестницы. Пригласили известных гастролирующих джазистов, вход – 12 евро. Собралось человек пятьдесят, расселись на чурбачках, разлеглись на траве. Музыканты начали с аргентинской мелодии, потом пошли цыганские, свои аранжировки – очень лихо, местами печально, местами весело.
А перед тем, на площади случайно наткнулся с моим провожатым на Олега – украинского музыканта-беженца. Саксофонист, кларнетист, играет советскую классику, взялся учить класс в школе. Предлагали на работу – но работать не хочет, какая-то у него пенсия в Украине, что-то подшабашивает, шить сумочки, что почти все в общежитие делают, отказывается. Но всем доволен. Услышал мою русскую речь – обрадовался: «В нашем полку прибыло?» «Нет, - отвечаю, я из России». Тут же его лицо окаменело. Стоит и смотрит глаза в глаза. Никому не пожелаю, то еще ощущение. Объяснил позицию. Он уже готов обниматься, а я заледенел, но выдавливаю улыбку. На концерт он не пошел, а мы пошли.
И вот сижу я, и то ли музыка навеяла, то ли бог знает что, сижу и думаю, какого хрена я тут делаю? И слушать почти перестал. Досидел до конца и пошел домой.


Нина
Нина сбежала в самом начале войны из Харькова, через Польшу в Германию, «в страны, которые знала, потому что там работала раньше, виза у меня открытая», Быстро поняв, что в тягость подруге в Берлине, поехала дальше. Когда кончились деньги, пошла в Красный крест и ее определили в общежитие, выделив комнатку и дали работу – Нина моет посуду в ресторанчике четыре дня в неделю за тысячу триста евро в месяц. Четыре дня в неделю ее кормят бесплатно. «Я по сравнению с другими соседями по общаге в шоколаде, мечтаю взять автобусный тур и проехать по стране, заодно попрактикуюсь в языке». Нине 52. Мы разговариваем в саду под тенью деревьев, пьем чай и курим, Нина дымит самокруткой. «Пачка курева 10 евро, я экономлю, это ж понятно». Я ее не раздражаю, наоборот она рада поговорить. «Я решила не рассуждать о политике. Что злиться и тратить нервы? Этот ваш Путин – он кажется шизофреник, нужна одна точечная бомбочка, чтобы его укокошить, и все. Мы все родом из СССР, одинаковые, и то, что сейчас творится – ужас. Да, я по- пластунски успела поползать. Хорошо недолго. Муж с сыном вытурили меня в Европу. Их-то пока не выпустили бы. Я решила – поеду, устроюсь, вытащу их.» Нина – решительный человек, и совершенно неунывающий. «Сидеть и ждать чего-то – бесполезно, надо действовать, нос вешать некогда – под лежачий камень вода не течет». Нина из Харькова. Сын – волонтер, раздает гумпомощь всем нуждающимся = то есть всем в округе. Мужа убило снарядом, попавшим в дом пять дней назад. Перед этим разбомбили их дачу. «Дотла. Мы всего лишились». Она мало об этом говорит, и мало вспоминает Харьков и Украину, она учит язык и моет посуду, ее работой в ресторане очень довольны. Она любит историю и хочет путешествовать (по возможности), но фантазий не питает на сей счет.
«Язык? Што язык, я хговорю по-русски, так выучена, а по-украински хорошо понимаю. Да, я украинка, но попробуй-ка хто меня заставить либо переучить.» Зеленского называет «Наш клоун», но на мое замечание, что он абсолютно изменился с начала войны, замечает – «Наверное, вам виднее, я йих всех сверху не люблю.» Глаза у нее карие, но мне кажется она смотрит так пристально, словно читает тебя. Она в людях разбирается, это понимаешь сразу – видала виды и никого не боится. «Антон в общаге ноет – Нина хочу вареников с картошкой. Так наделай! Я не умею. Давай, купим, что надо, я приготовлю, только впрок не навертеть – морозилка маленькая, но сделаем, не переживай»! Восклицательный знак – вот ее отличительный символ, она могла бы носить его, как бедж на воротнике. Одна, в незнакомой стране, хохочет, рассказывая, как обманула ментов в Харькове когда-то, но здесь она – сама невинность, «Закон, так я соблюдаю. Учусь. Это надо делать.» Надо делать, пожалуй, ее девиз. Только в глазах нет-нет, да и уловишь скрытую напряженность? печаль? А так – «Жизнь есть жизнь», как она хговорит, на своем мягком, южном, но голос с хрипотцой и сигаретка в углу рта, одна за другой. «Думала тут брошу курить, дорого, так нашла табак, вот дура!»


дорогие друзья, уезжаю в отпуск, но обязательно вернусь


Среди поддерживающих войну хуже всех долдоны, таким перечить, только злить попусту. Мой сосед справа в деревне на вид такой и есть – маленький начальник на маленьком производстве. До конца мы так и не сошлись, здороваемся, говорим, если приходится о рыбалке, еще о грибах – он, как и я грибник. Стройка, что я затеял, перестраивая старый дом, его сперва оскорбила – понаехал тут, домину отстраивает, но, увидел, что строю медленно и упорно шесть лет, значит не очень богатый, и огород сажаю, и пропалываю, принял меня, как данность.
В воскресенье увидел его через забор, вечно он косит участок электрической косилкой, делает это долго, косилка гудит монотонно, мешает сосредоточиться за письменным столом. Но порядок на участке – святое дело, я это понимаю, и потому терплю. Поздоровался с ним, он мне пожаловался, как пил две недели в Железноводске минеральную воду, суставы поправил, но выскочила на ноге подагра. Посочувствовал бедняге, и задаю коронный вопрос: «Как к войне относишься?» Сразу тон сменился, отвечает гневно и почти официально: «Правильно поступили, а то бы к нам прилетело!» «Да ну? А я вот агрессию осуждаю, и Путина числю злыднем. Забудь, - говорю, - о России, он ее войной погубил окончательно.» Смотрит сосед на меня исподлобья и режет от души: «Путин наш Петр Первый, он только присоединяет, не то, что Горбачев и Ельцин – те все раздавали». Транслирует телик, слово в слово, я случайно в курсе оказался, где-то услышал новый пропагандистский мем. «Знаешь, - говорю, - ссориться нам смысла нет, останемся при своем, а там посмотрим, если доживем». «Посмотрим, - бучит он в ответ, хватается за ручки косилки, - мне работать надо», и поскорей ко мне спиной поворачивается.
Говорил же сам, надо разговаривать с людьми, только что с эхом спорить, последнее слово всегда за ним останется. Но ведь совсем не факт, что он о войне так думает, не факт, что и думает о ней, отбоярился от меня? Боится слово ляпнуть? За место держится? Ну, сколько еще вариантов можно из пальца высосать? Может и сочинять-то не к чему – пустой он, как пробка, но мне интересно, что там в голове за блоками и кордонами на самом деле? В Северодонецке продолжается бойня-месиво, шестьсот гражданских, шесть сотен! вывезти не могут, неужели он хоть на минутку не приужахнулся от творящегося на глазах хаоса? Не укладывается в голове, но вспомнишь глаза соседские – злые, черные зрачки, расширенные от страха – нет, такое, пока петух жареный не клюнул, не излечится. Плюнул, ногой растер, пошел любоваться калиной бульденеж, она у меня преогромная, вся в белых шариках, такая красавица! Смотрел-смотрел, и немного от сердца отлегло, даже гуд от газонокосилки перестал раздражать: «Шмель, шмель гудит», - себя уговариваю. И сосед, наверное, так же, косит и повторяет про себя: «Петр Первый, истинно Петр Первый». Черт знает, что такое.
Черт знает. Который теперь новый Петр Первый.
Зато потом, потом я поехал за водой на родник. И уже почти в лесу, на новом бетонном электрическом столбе увидал «Нет войне!» - большое, видное издалека граффити, нарисованное жирной черной краской. Все разом переменилось, и птички запели веселей, и в траве я стал различать не только белую кашку, но и мелкие синие и желтые первоцветы, их было много, не знаю, как они называются, но они грелись на солнце, и душу мою согрели. Да, они всегда тут растут, но сегодня они меня порадовали особенно. Позднее их заглушит хвощ, и весь подлесок ненадолго станет фиолетовой поляной, но по обочинам дорог встанут гордые синие придорожные колокольчики, а в луговых травах всюду синий цикорий поделит территорию с большими букетами желтых ромашек и шариками лимонных жарков. Желто-синий неистребим, сама природа породила это жизнеутверждающее единство.


Под грохот артиллерии и свет прожекторов 1-й Белорусский фронт маршала Жукова начал последнее наступление войны. Используя плацдармы возле города Кюстрина, его танки и пехота ринулись на штурм Зееловских высот, чтобы отомкнуть замок от ворот Берлина. А южнее Георгия Жукова пока молчит второй участник грандиозного спектакля - Иван Конев.
Кусочек текста некоего Лукинского, что публикует сегодня в Яндекс-Дзене свою сагу с продолжением. Прочитал, словно в СССР побывал, все незамедлительно вернулось: помпезность, героика, обороты речи, фальшь…
А вот – отрывки из замечательной книги Николая Николаевича Никулина «Воспоминания о войне», книгу, которую стоит прочитать каждому, кстати, она тоже родом из СССР.
Но самую подлую роль сыграют газетчики. На войне они делали свой капитал на трупах, питались падалью. Сидели в тылу, ни за что не отвечали и писали свои статьи – лозунги с розовой водичкой. А после войны стали выпускать книги, в которых все передергивали, все оправдывали, совершенно забыв подлость, мерзость и головотяпство, составлявшие основу фронтовой жизни. Вместо того чтобы честно разобраться в причинах недостатков, чему-то научиться, чтобы не повторять случившегося впредь, – все замазали и залакировали. Уроки, данные войной, таким образом, прошли впустую. Начнись новая война, не пойдет ли все по-старому? Развал, неразбериха, обычный русский бардак? И опять горы трупов!
Ну и еще – портрет, писаный с натуры:
Великолепное шоссе Франкфурт-на-Одере – Берлин, чудо немецкого дорожного строительства, шло с Востока прямо на Запад, вонзалось в пригороды немецкой столицы и, пройдя через весь город, упиралось в Рейхстаг, символ немецкой государственности. В начале мая 1945 года по этому шоссе, как по гигантской артерии, двигался мощный поток советских военных машин, вобравший в себя металл, нефть, конструкторскую мысль со всех концов огромной России, а также мощный поток людей в солдатской форме – кровь России, выдавленную изо всех пор земли русской. Все это создавало гигантскую силу, которая должна неотвратимо затопить и раздавить агонизирующую Германию.
Мы на нашем грузовичке, подобно маленькому кровяному шарику в артерии, неслись по направлению к Берлину. Но вдруг с громким треском лопнула под нами изношенная шина, и энергичный регулировщик, махая флажком, вывел нас из потока машин на обочину, подтверждая свои указания хриплым матом. Как бегун, сошедший с дистанции, мы отключились от общего стремительного движения вперед, вздохнули спокойно и огляделись. Майское солнце заливало ясным светом уютные домики, зеленеющие поля и рощи. Шофер менял колесо, мы наслаждались отдыхом. А в нескольких метрах от нас по-прежнему ревел нескончаемый поток машин, грохоча и гудя.
Вдруг в непрерывности ритма дорожного движения обнаружились перебои, шоссе расчистилось, машины застыли на обочинах, и мы увидели нечто новое – кавалькаду грузовиков с охраной, вооруженных мотоциклистов и джип, в котором восседал маршал Жуков. Это он силой своей несокрушимой воли посылал вперед, на Берлин, все то, что двигалось по шоссе, все то, что аккумулировала страна, вступившая в смертельную схватку с Германией. Для него расчистили шоссе, и никто не должен был мешать его движению к немецкой столице.
Но что это? По шоссе стремительно движется грузовик со снарядами, обгоняет начальственную кавалькаду. У руля сидит иван, ему приказали скорей-скорей доставить боеприпасы на передовую. Батарея без снарядов, ребята гибнут, и он выполняет свой долг, не обращая внимания на регулировщиков. Джип маршала останавливается, маршал выскакивает на асфальт и бросает:
– …твою мать! Догнать! Остановить! Привести сюда!
Через минуту дрожащий иван предстает перед грозным маршалом.
– Ваши водительские права!
Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране:
– Избить, обоссать и бросить в канаву!
Свита отводит ивана в сторону, тихонько шепчет ему:
– Давай, иди быстрей отсюда, да не попадайся больше!
Мы, онемевшие, стоим на обочине. Маршал уже давно отъехал в Берлин, а грохочущий поток возобновил свое движение.


Ну ладно, Мехлис, подхалим придворный, болтун и лизоблюд, а как мы в 44-м под командованием товарища Жукова уничтожали 1-ю танковую армию противника, и она не дала себя уничтожить двум основным нашим фронтам и, более того, преградила дорогу в Карпаты 4-му Украинскому фронту с доблестной 18-й армией во главе и всему левому флангу 1-го Украинского фронта, после Жукова попавшего под руководство Конева в совершенно расстроенном состоянии.
Если Вы не совсем ослепли, посмотрите карты в хорошо отредактированной «Истории Отечественной войны», обратите внимание, что везде, начиная с карт 1941 года, семь-восемь красных стрел упираются в две, от силы в три синих. Только не говорите мне о моей «безграмотности»: мол, у немцев армии, корпусы, дивизии по составу своему численно крупнее наших. Я не думаю, что 1-я танковая армия, которую всю зиму и весну били двумя фронтами, была численно больше наших двух фронтов, тем более Вы, как военный специалист, знаете, что во время боевых действий это всё весьма и весьма условно. Но если даже не условно, значит, немцы умели сокращать управленческий аппарат и «малым аппаратом», честно и умело работающими специалистами, управляли армиями без бардака, который нас преследовал до конца войны.
Чего только стоит одна наша связь?! Господи! До сих пор она мне снится в кошмарных снах.
******
…Да, конечно, все войны на земле заканчивались смутой, и победителей наказывали. Как было не бояться сатане, восседающему на русском троне, объединения таких людей и умов, как Жуков, Новиков, Воронов, Рокоссовский, за которыми был обобранный, обнищавший народ и вояки, явившиеся из Европы и увидевшие, что живём мы не лучше, а хуже всех. Негодование копилось, и кто-то подсказал сатане, что это может плохо кончиться для него, и он загнал в лагеря спасителей его шкуры, и не только маршалов и генералов, но тучи солдат, офицеров, и они полегли в этом беспощадном сражении. Но никуда не делись, все они лежат в вечной мерзлоте с бирками на ноге, и многие с вырезанными ягодицами, пущенными на еду, ели даже и свежемороженые, когда нельзя было развести огонь.
О-ох, мамочки мои, и ещё хотят, требуют, чтоб наш народ умел жить свободно, распоряжаться собой и своим умом. Да всё забито, заглушено, и истреблено, и унижено.
2000 г.


ИЗ ПИСЕМ О ВОЙНЕ ВИКТОРА АСТАФЬЕВА:
Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трёх). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, «не щадя жизни», восславлял наши «подвиги». А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны со счёта, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы.
Ох, не задевали бы Вы нашей боли, нашего горя походя, пока мы ещё живы. Я пробовал написать роман о Днепровском плацдарме — не могу: страшно, даже сейчас страшно, и сердце останавливается, и головные боли мучают. Может, я не обладаю тем мужеством, которое необходимо, чтоб писать обо всём, как иные закалённые, несгибаемые воины!
1973 г.
*****
13 декабря 1987 г.
…Вот до чего мы дожили, изолгались, одубели! И кто это всё охранял, глаза закрывал народу, стращал, сажал, учинял расправы? Кто такие эти цепные кобели? Какие у них погоны? Где они и у кого учились? И доучились, что не замечают, что кушают, отдыхают, живут отдельно от народа и считают это нормальным делом. Вы на фронте, будучи генералом, кушали, конечно, из солдатских кухонь, а вот я видел, что даже Ванька-взводный и тот норовил и жрать, и жить от солдата отдельно, но, увы, быстро понимал, что у него не получится, хотя он и «генерал» на передовой, да не «из тех», и быстро с голоду загнётся или попросту погибнет — от усталости и задёрганности.
…Трудно Вам согласиться со мной, но советская военщина — самая оголтелая, самая трусливая, самая подлая, самая тупая из всех, какие были до неё на свете. Это она «победила» 1:10! Это она сбросала наш народ, как солому, в огонь — и России не стало, нет и русского народа. То, что было Россией, именуется ныне Нечерноземьем, и всё это заросло бурьяном, а остатки нашего народа убежали в город и превратились в шпану, из деревни ушедшую и в город не пришедшую.
Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови. Не случайно ведь в Подольске, в архиве, один из главных пунктов «правил» гласит: «Не выписывать компрометирующих сведений о командирах Совармии».
В самом деле: начни выписывать — и обнаружится, что после разгрома 6-й армии противника (двумя фронтами!) немцы устроили «Харьковский котёл», в котором Ватутин и иже с ним сварили шесть (!!!) армий, и немцы взяли только пленными более миллиона доблестных наших воинов вместе с генералами (а их взяли целый пучок, как редиску красную из гряды вытащили). Может, Вам рассказать, как товарищ Кирпонос, бросив на юге пять армий, стрельнулся, открыв «дыру» на Ростов и далее? Может, Вы не слышали о том, что Манштейн силами одной одиннадцатой армии при поддержке части второй воздушной армии прошёл героический Сиваш и на глазах доблестного Черноморского флота смёл всё, что было у нас в Крыму? И более того, оставив на короткое время осаждённый Севастополь, «сбегал» под Керчь и «танковым кулаком», основу которого составляли два танковых корпуса, показал политруку Мехлису, что издавать газету, пусть и «Правду», где от первой до последней страницы возносил он Великого вождя, — одно дело, а воевать и войсками руководить — дело совсем иное, и дал ему так, что (две) три (!) армии заплавали и перетонули в Керченском проливе.


Экскурсия ушла, следующая через час, сидим с Васей и Леной на скамеечке, говорим об истории, всем троим эта тема важна, не только сегодняшняя, но сегодняшняя особенно, делимся мечтами и надеждами, больше сетуем, но в тихой печали нашего разговора есть общее – отношение ко времени. «Как физик я говорю, что время обладает структурой ориентированной прямой, направленной из прошлого в будущее. Как человек я понимаю, что мы живем сегодня», цитирует Лена формулировку своего отца Анатолия Наумова, преподавателя теоретической физики. Я отвечаю, что будущего нет, оно нам неизвестно, так писал блаженный Августин. Я смотрю на плывущий над речной травой силуэт огромного речного сухогруза, ветер доносит бурчание судового движка, вспоминаю рассказы старух, их голоса еще звучат в голове. Нет, поистине здесь «место силы», если они смогли прожить и противостоять веку-людоеду, несмотря ни на что, или вопреки всему, то что, что, вспыхивает мгновенный вопрос, а ничего, отвечаю я себе, если поживем – еще и увидим, зло здесь, с нами, сегодня, но оно конечно, мать его так!
- Кстати, - заявляет вдруг Лена, - мужики в нашей деревне перестали пить горькую. «Как же, идут в музей, а я на траве валяюсь, сплю мертвецки пьяный, некрасиво это, вот и завязал», - признался мне один сосед. Они теперь цветники устраивают и из старых покрышек вырезают лебедей!
И я чувствую, как на моем лице расцветает пускай глупая, пускай мимолетная, но улыбка.


Вчера весь день провел в Учме. Двадцать шесть километров от Углича в сторону Мышкина. Старинное село. В 1999 году местный крестьянин Василий Смирнов начал строить там музей, перевез и восстановил старинный амбар – дальше – больше, люди сами понесли экспонаты. В 2001-м Лена, физик по образованию, москвичка из профессорской семьи, приехала посмотреть музей и проколола колесо, Василий колесо починил – результат: трое детей, сплоченная семья, и главное детище – «Музей судьбы русской деревни» - сотни экспонатов, фотографий, предметов быта, и, главное, голоса местных людей, рассказывающих о своей жизни. Экскурсия начинается с семечек, Лена отмеряет чайной ложечкой жареные семечки, ссыпает в ладонь, приехавшие рассаживаются на скамейках в амбаре. «Шелуху можно и нужно бросать на пол. Расслабьтесь, настройтесь, вы на посиделках». Затем все расходятся по закуткам, их шесть – шесть голосов шести старух, отвечающих на вопрос: «Что такое любовь и есть ли она?». Слово известно всем, но описать чувства сложно – старухи скорее пересказывают прожитую жизнь. Судьба этой деревни в советское время встает перед глазами. Начиналось жизнь тут с монастыря, построенного преподобным Кассианом Греком, приехавшем на Русь в свите Софьи Палеолог, и взорванного на кирпич в пятидесятые, после того, как оттуда съехали зэки, строившие Рыбинское водохранилище. В советские времена здесь была рыболовецкая артель. Слушаю воспоминания старух и вспоминаю, знаю, что такое тянуть сети зимой, когда заледеневшие руки на пронизывающем ветру отказываются тебя слушать. Работа, работа, работа, семья, муж, которого кто-то из них любил, кто-то уважал, кто-то даже стеснялся… Невеселая-веселая жизнь – судьба русской деревни, разбомбленной, после революции, голодавшей, ежедневно получавшей наряды на работу от председателя колхоза. Встающей на работу в три часа, не ночи, но утра! Жизнь-выживание, в которой было место и любви, и невзгодам, и даже на семечки время оставалось, без передыха лошадь падает и не встает. Человек тоже.
От Кассиановой пустыни не осталось и следа – только памятная часовенка, поставленная Василием у воды. Но сами амбары и сараи, стоящие на низком берегу Волги, буйная трава, пасущаяся на выгоне лошадь, старые вещи и старые голоса убаюкивают и как-то примиряют с нелегкой долей людей, проживших жизнь в коллективном труде и много раз обманутых государством, получивших паспорта только в 1979 году, но так почему-то понятных всем без исключения экскурсантам, что идут и идут в по-настоящему народный музей группа за группой, смотрят, слушают истории самой Истории, и все, я свидетель, уходя, от души говорят «спасибо».
- Лена, - спрашиваю я, - как вы относитесь к войне?
- У меня есть на это один ответ: здесь мы рассказываем о жизни людей, выделяем и сберегаем каждый голос, каждую личность, могу ли я поддерживать эту бойню? Конечно мы с Васей против, однозначно против. Можете об этом написать, люди должны перестать бояться и говорить то, что думают, а не то, что требуют от них власти. Тут случился интересный случай. Девочка в школе звонит маме: «Мам, что делать, директор приказал выходить на улицу, будем строиться на площадке буквой «зю». А я не хочу и не буду». Мама в смятении: «Дочка, может все-таки стоит послушаться директора, я не знаю, что присоветовать, прости». Девочка с подружкой спускаются по лестнице на первый этаж и натыкаются на директора. Тот спрашивает: «Куда это вы собрались?» «Ну… вы же сказали, строиться…» Директор смотрит на них пристально: «А если б я сказал прыгнуть с пятнадцатого этажа, вы бы тоже прыгнули, не раздумывая?»


Помните, писал о солдате, что вернулся из Украины в Алтайский край, пошел в баню и повесился – ему в плену отрезали гениталии? Рассказчик ссылался на Сашу – соседа по деревне, с которым я давно дружу. И вот, встретились, задаю вопрос, откуда сказка?

Саша родился на Алтае, там осталось много родственников. «Если что, я б знал, ничего такого не слышал, а кто рассказал? Володя? Так он крутит с моей двоюродной, а бабы такое наплетут, про зараженных чумой из Мариуполя лабораторных крыс, что к нам засылают, слыхал?» «Так чума, вроде, только теперь появилась, когда русские город захватили». «Главное брякнуть – полетит, чище вируса», - Саша вздыхает.

Он когда-то выучился на инженера, потом сел в тюрьму, ввязался в драку, кого-то полез защищать, теперь вот уже лет десять как открыл свое дело – строит дома, бани под ключ, в маленьком домике-конторке весят образцы фурнитуры, лежат каталоги окон и дверей – все известных зарубежных фирм, Саша с непроверенными поставщиками не связывается.

«И, как теперь, когда все по большей части ушли»? - спрашиваю я. «Пока не все, Леруа Мерлен работает, но пока почти все есть в наличии и на складах, я интересовался специально. Помнишь колбасу по два-двадцать советскую, что и кошки не ели, аналог сегодня – дешевые колбасы в «Магните», будут есть их. Я же по первой профессии краснодеревщик, решил тут построить уличный стол, купил подоконную доску, долго рассказывать, я б такой доской по хребтине бил тех, кто ее выпускает. Стол я, конечно, построю, огрехи выправлю, выставлю на продажу за тридцать пять тысяч – из них – двадцать восемь уйдет на материалы. Не купят – оставлю себе. Ты же знаешь, я качеством дорожу, потому ко мне и идут, но ценники… В марте был бум – все решили от денег избавляться, закупали материал, появились заказы, в апреле – тишина, цены взлетели втрое- в четверо! Сейчас заказы есть, но мало – лето, самое бы время, но люди очухаются, ценники чуть-чуть приспустили, но все жадные, нет бы чуть-чуть наварить, нет не уймутся, но жизнь заставит. Этот год не показательный, что потом, вот вопрос? Не пойму одного – зачем он полез в Украину?», этот вопрос мне задают почти все, с кем я разговариваю. Объясняю, как могу, Саша соглашается. Он – постоянный посетитель различных мастер-классов, следит за всеми новыми материалами на рынке.

«Придется, видимо, залезать в кредит. У меня есть деревообрабатывающие станки, хочу открыть цех, есть и четверо проверенных парней у которых руки из правильного места растут. Но боязно – ведь все отобрать у нас умеют, а поддержать – ни за что».

Властям Саша не доверяет, как и его недавно умерший отец, проработавший шофером-дальнобойщиком, лишь бы не идти в колхоз. «Надо доллары копить в долгую, рубль падает на глазах, но, во-первых, лишней копейки нет и не предвидится, во-вторых, тут надо б подучиться, чтобы понимать процессы, на дурачка тут не проканает, а на это уже времени не осталось. Проживем как-то, люди к хорошему привыкли, отучить их будет непросто. Путин тут сказал, что через десять лет мы опять заживем. Но для этого те десять лет надо сдюжить, да и в сказки меня наша власть верить разучила. Надежда только на это – Саша стучит себя по голове, - и на них, – показывает на двух сыновей, помогающих матери сажать цветы, - костьми лягу, но их выучу, зарабатывать надо не руками, а головой, это я хорошо понимаю. Отец в колхоз не пошел, а я уж тем более. Зовут алтайские на свадьбу – я, конечно, не смогу поехать, голова тут пухнет, ну какая свадьба. Знаешь, Маркович, давай что ли выпьем в субботу, шашлыков пожарим, разрядка необходима, устал я о войне думать.»

Я соглашаюсь, я тоже устал о ней думать, и разрядка мне не помешает. Хоть один вечерок, но ведь опять снесет нас на Украину, без этого теперь никак, зато народное лекарство никто не отменял, знай только меру. Саша ее знает, а потому хорошо посидим, мирно, и вы, ребята, присоединяйтесь виртуально, а кому мир не дорог, тот нам и ворог!


Вчера прочитал в «Учительской газете» отчет о состоявшемся в ВШЭ круглом столе, где маститые писатели и литературные критики обсуждали проблему, как жить дальше пишущим в условиях идущей войны. Разговор состоялся в рамках программы обучения писательскому ремеслу. Молодые писатели внимали мэтрам и задавали им вопросы. Старшее поколение, к коему и я принадлежу, упирало на советский опыт – от фиги в кармане до писания в стол, типа – нам не привыкать, перестройка пройдет незаметно и безболезненно. Спикеры отмечали - настало время поэзии, то есть, как я понимаю, упирали на гражданскую лирику, быстро и точно добивающую до сердец, нуждающихся в защите от навалившегося чугунного одиночества, читай ПТСР. Порицали поспешность, заметив, что настоящая окопная правда родилась уже после войны, забыв, что в окопах никто из участников дискуссии не был и воевать в них не собирается. Осуждали «журнализм»: не видел – не пиши. Странно, что не припомнили «Асан» Маканина – один из лучших романов о войне, написанный автором ни разу не взявшем в руки оружие и чеченской войны не видавшего. Тогдашние нападки ветерана Бабченко, кричавшего повсюду, что все было не так, отстаивавшего детали, которых Маканин не знал, на мой взгляд нисколько не умаляют роман, которому я б присудил Нобелевскую премию.
Тем не менее, именно правильный «журнализм», основанный на проверенных фактах и интервью, сегодня прямой путь к сердцам тех, кто ждет моральной поддержки – Ютуб, электронные СМИ, кто в них не заглядывает ежедневно, ища не только новости с фронтов, но и желая получить профессиональную, иногда даже академическую оценку стоящих политологов и социологов происходящему. Отсеивать зерно от плевел сегодня постоянная работа пытливого ума – говорящих голов развелось много и, судя по количеству лайков, они не страдают от безвестности.
Но о литературе. Она, как была делом одиноких, так и осталась, и останется таковой навсегда. «Ничего не надо менять» - категорически заявила присутствующая на встрече литературная критикесса. Как можно, спрашиваю я себя ничего не менять, когда поменялось практически все и боль не остывает уже сто с лишним дней? Провокативность слогана очевидна, но, и в этом случае, он не кажется мне удачным. Каждый пишущий справится с задачей сам, или не справится. Роль поэтической лирики неоспорима, но многие ли потянут? Уйти в «абсурдизм» – тоже один из примеров-советов молодым для подражания. Абсурднее, чем сегодняшнее время, кажется нет ничего, но, во-первых – за абсурдом происходящего стоит расчёт, точнее – просчет, во-вторых, и что существеннее, многих ли абсурдистов мы знаем, хватит пальцев на одной руке, чтобы их пересчитать, выходит – любой пример-совет не догма, к чему он тогда? Поговорили, разошлись, сняли напряжение у аудитории – главный итог. Психотерапия необходима, не спорю, спасает многих от ПТСР.
Писательский зуд неистребим, научить желающих мастерству, на мой взгляд, занятие, граничащее с безумством. Прогнозы и предсказания тут не стоят выеденного яйца, все равно будет то, что будет, и разрешение мастеров молодым «писать о любви», кажутся мне более абсурдными, чем сама жизнь. Кто ж откажется, если приперло, а если начнет повествовать по указке – таких графоманов во все времена не сеют, не жнут, они сами родятся


Сегодня много рассуждают о количестве людей, поддерживающих Путина и его войну. Появился даже термин «шизофашизм» - это об облученных телевизором, проценты называются разные, но все они больше 50. Сам термин «фашизм» на глазах сильно девальвировал, фашизм стоял на четко выстроенной идеологии, в то время, как в России сегодня идеологии, как не было, так и нет, а что до любви к отеческим гробам, каждый понимает и ощущает ее по-своему. Шантаж и запугивание власти, связаны ли они с очередным недавним признанием ЛНР и ДНР теперь уже в размерах областей, отмеренных украинским государством, и имеющих целью застращать западное сообщество ядерной кнопкой, ничем не отличаются от целенаправленного шантажа собственных граждан, ходящих теперь под статьей о фейках. Шантаж всегда основан на страхе и порождает либо еще больший страх, либо бесстрашное противодействие. Повязанная кровью правящая элита страшится потерять власть, а потому, впав в анабиоз, поддерживает войну, развязанную президентом по тем же соображениям (2024 год был не за горами), - люди, живущие под властью, остерегаются за свою жизнь и затаились, убеждая себя, что от них ничего не зависит, ибо их хата с краю.
Сидим на лавочке с бабой Раей. Она заводит любимую песню о том, «как разворовали страну, в которой так хорошо жили раньше в колхозах, когда старших почитали, когда все работали и получали одинаково, а не слонялись без дела». Рая живет одна, но дети и внуки постоянно помогают ей, умереть с голоду старухе не суждено. Сын – подментованый автослесарь, состоит в народной дружине, свою дочку направил учиться на прокурора, он вырвался из деревни и ни за что туда не вернется. Чаще всего, приехав к матери, сын лежит в машине, пьет до одури пиво и слушает громкую музыку, разлетающуюся далеко за пределы его участка. Рая выстарилась, еле передвигается с клюкой, о войне говорит шепотом, словно кроме нас двоих на лавочке присутствует кто-то незримый. Боится она… наступления голода, Рая его захватила в младенчестве, в последние годы войны, и в последующие, когда «такой мы хлеб ели, что тебе и не снился, с корой и отрубями». «Путин мне ни к чему, в развале живем, в развале и умрем». Глядя на ее избенку, хочется сказать, что «в развале» она прожила всю жизнь, а точнее в параллельном мире голимой нищеты, и таких «рай» в России огромное множество. Их породило родное государство и бросило подыхать, политическая пассивность этого электората – следствие генетической привычки мерить все качеством и количеством хорошего хлеба. Понять их можно, но считать их голоса - бессмысленное занятие. Сколько раз, путешествуя по стране за последние тридцать лет, мне приходилось слышать, что все стОящее в регионе принадлежит Москве и работает на ее деньги. Страх зародился в самой столице и расползся из нее, как удушающие облака иприта. «Часы стоят, а жизнь идет» – вывел формулу сегодняшнего времени замечательный поэт Владимир Салимон, или, как заметила одна моя умная знакомая: «Поросеночка откармливали, выходит, только чтобы его зарезать?» Ожидать новых Минина и Пожарского не приходится, ведь интервентами выступают сегодня свои упыри, а не пришлые польские драгуны. Элита, и мы все вместе с ней, стремительно теряем нажитое – кому-то «хороший хлеб», кому-то забрезжившие было свободы, от коих ни рожек, ни ножек не осталось. Лишь неудачи в маленькой победоносной войне и, как ее следствие – полным ходом наступающее оскудение жизни, тот самый «развал», только для страны, для всех без исключения, положат конец политической авантюре. Разрешится все в Кремле, потому, как не по Сеньке шапка, как теперь уже предельно ясно, и уж точно она не Мономахова! А как ее примерял, как примерял…

20 ta oxirgi post ko‘rsatilgan.

542

obunachilar
Kanal statistikasi