Шла Саша по шоссе

Периодически клиенты приносят ко мне в терапию жалобу на самих себя — на то, что они играют в компьютер или приставку. Это «пустая трата времени», «непрактично», и вообще — «пора бы уже повзрослеть и не заниматься такими глупостями», говорят они себе от имени вредных внутренних родителей.

Я раньше не любила игры — только в детстве залипала в Sims и NFS, ну, наверное, как и все мои ровесники. И поэтому лет в 25 не особо понимала мужа, который время от времени играет. Моментами я и сама комментировала его интерес фразочками обесценивающего родителя, закавыченными выше.

Что-то начало меняться, когда я стала учиться на психолога. На семинаре о ценностях в 2021-м я стала свидетелем диалога Киры, моей одногруппницы, и экзистенциального аналитика Ирины Белецкой.

Кира — мама четверых — делилась тем, как однажды ей удалось сменить привычное осуждение играющего сына своим искренним интересом: а что такого ценного он находит в игре, что ему нравится проводить в ней много времени?

Там было что-то про Minecraft и творчество, а ещё про возможность делить время с друзьями. Кира рассказывала, что через разговор стала лучше понимать сына. Меня этот диалог тоже впечатлил, кажется, благодаря нему я смогла другими посмотреть на мужа, а следом и на саму себя.

Этой зимой я проходила на иксбоксе Atomic Heart — гениальный шутер, вдохновлённый аутиутопиями Оруэлла, Азимова, Дика Стругацких. Действие игры разворачивается в альтернативном СССР, где наука и технологии пошли по другому сценарию, и роботы вот-вот захватят мир. Представьте: включаете монитор и находите себя в перестрелке с роботами в центре слегка другой, но идеально эстетично отрисованной Москвы 50-х. И всё это под ремиксы на «Траву у дома» и «Арлекино».

Atomic Heath закончился, мы уехали из Грузии, где был удобный телек. На днях мы перетащили приставку домой к родителям мужа, и я начала походить новую игру — Cyberpunk 2077. Пока только погружаюсь в сюжет, но уже в восторге от дизайна североамериканского Найт-Сити и от того, как прикольно играть от первого лица.

Иногда бывает очень полезно сменить перспективу и взглянуть на что-то или на кого-то (или на себя!) не с осуждением, а с интересом. Что человеку нравится в том, на что он тратит время, что ценного он в этом находит?

Когда я взглянула с этого ракурса на мужа, то поняла, что ему в играх больше всего нравится быть в команде с друзьями, а ещё так через игру он разгружает мозг после работы с анализом данных. А в себе я смогла разглядеть интерес к тому, как годами создаются разные сложные вселенные и с какой дотошностью их прорабатывают геймдизайнеры и другие специалисты.

Так что качественными играми я теперь наслаждаюсь как искусством и крутыми нарративами. И играть в приставку для меня больше не бесполезно потраченное время, а ещё один способ проживать ценности.

Побывала в субботу на постконгрессе АЭАПП — понравился и показался важным доклад Альфрида Лэнгле о том, какое значение биография имеет в экзистенциальном анализе. Делюсь с вами отрывком конспекта.


Биография, которая происходит сегодня

Биография — не просто история, как её часто понимают, не только хроники и скопления дат, связанных с прошлым. Экзистенциальная биография уникальна и происходит сегодня.

Биография содержит в себе то, что произошло, а также то, что должно произойти. Экзистенциальная биография задаётся вопросом: как моё «сегодня» связано с моей жизнью в целом?

Жизнь — короткий период времени между зачатием и смертью. Многое в ней является заданным и находится вне власти моих решений, но в ней всегда есть пространство для влияния.

Биография возникает благодаря мне, а не сама по себе. Сама по себе жизнь проходит, а благодаря мне она происходит.

Каждое решение, которое я сегодня принимаю, каждое моё переживание — это уже моя биография. Что я сам добавляю к тому, что ежедневно предлагает мне жизнь?

Могу ли я сказать: то, что я делаю в данный момент — это лучшее, что я могу в своей жизни прямо сейчас?


О зрелости в ЭА

Биография — это история становления, развития, созревания, роста, старения и ухода.

Зрелая личность реалистична: у неё широкий взгляд, она может проживать смирение. Она приняла то, что жизнь — не книжка с картинками: что она не следует за ожиданиями человека, а идёт по своим законам. И требует от нас, чтобы мы ежедневно делали из неё что-то прекрасное, ценное и имеющее смысл.

Зрелый человек может уходить на дистанцию по отношению к себе и другим, может проживать самодистанцирование, принимать себя и полагаться на других в самотрансценденции.

Согласно теории четырёх фундаментальных мотиваций, в экзистенциальном анализе мы можем говорить о четырёх формах зрелости:

1. Когнитивная зрелость — реалистичное восприятие себя, других и мира, способность признавать границы, возможность развивать силу и что-либо выдерживать;
2. Эмоциональная зрелость — способность быть в близости, ухаживать за отношениями, выдерживать страдания, распознавать чувства, проживать ценности и через это обретать большее присутствие в мире;
3. Персональная зрелость — возможность находить своё собственное и быть аутентичным, отграничиваться от других и быть в одиночестве, вести хороший внутренний диалог и занимать позицию;
4. Экзистенциальная зрелость — готовность отвечать запросам в аспектах смысла и быть частью чего-то большего.

Зрелость означает, что я могу хорошо быть с самим собой, а также на основании этого хорошо быть с другими и с миром.

Кстати, пока идентичность журналиста спит, идентичность психолога продолжает крепнуть.

Помните, я писала, что прямо сейчас консул принимает решение о том, дать ли мне шенген (то есть буквально определяет мои планы на ближайшие полгода)? Визу не дали ни мне, ни мужу, поэтому мы приступили к плану уже даже не «б», а «г» или что-то вроде того.

Зато благодаря этому завтра я внезапно снова лечу на очную трёхдневку экзистенциального анализа, а трёхдневки и свою группу я очень люблю. А ещё субботу мы все вместе проведём на пост-конгрессе про биографию и свободу в экзистенциально-аналитическом понимании. Это что-то вроде конференции по мотивам международного конгресса, который в мае прошёл в Берлине. Радуюсь, потому что это новый для меня формат, а ещё потому что это хороший способ хотя бы чуточку уменьшить чувство изоляции от международного сообщества.

В общем, вот так! Есть и другая новость — как я хотела, после базового курса ACT я вступила в ассоциацию контекстуально-поведенческих специалистов. Всё по-настоящему — там теперь есть моя страничка. Это для меня тоже какой-то новый, валидирующий статус.

Моя идентичность журналиста в последнее время больше спит, чем подаёт признаки жизни, но всё же иногда мне удаётся её выгулять. Написала для «Большого города» текст о травме свидетеля — о том, по каким признакам можно её заподозрить и как снизить вероятность её возникновения.

Хотела сделать это ещё два года назад, ещё больше захотела после теракта в «Крокусе» — и вот. В конце семь рекомендаций: возможно, вы не встретите в них ничего нового, но все они проверены мной, коллегами и клиентами, и ничего лучше на случай глобальных пиздецов, кажется, ещё не изобрели.

Читать материал можно тут

Я тут заметила и принесла сегодня на терапию, что делиться чем-то хорошим про свою жизнь мне стало сложно.

Тут есть два фактора, которые повлияли на это больше других: война и идентичность психолога, который много работает с болью других и становится к ней чувствителен и устойчив. И если с войной мне всё как-то более или менее понятно, то второй момент меня пока сильно тормозит.

Пыталась понять, обо что именно спотыкаюсь, и вспомнила фразы, которые слышала в свой адрес в разных контекстах. Если их обобщать и утрировать, то будет что-то такое: «Ну тебе не понять! У тебя такая классная жизнь. Жаль, у меня такой нет». Иногда речь шла про отношения, иногда — про путешествия, иногда — про деньги, а иногда про всё вместе.

Что я чувствую в моменты, когда слышу что-то подобное? Я хочу сжаться, уменьшиться, потому что замечаю: человек рядом со мной сейчас в более уязвимом положении, и хотя его взгляд вывернут наружу, на меня, меня он не видит. Это неприятно.

Если бы он действительно видел меня, то мог бы допустить, что и у меня в жизни были моменты, когда по утрам не хотелось вставать с постели и начинать день, что я проделала большую работу, чтобы быть там, где я сейчас, что и сейчас я сталкиваюсь со страданием и не застрахована от кризисов.

Я хорошо умею сострадать, но замечаю, что иногда сочувствие к другому может занимать буквально всё эмоциональное пространство. Так, например, сегодня я делилась с терапевтом случаем из личной жизни, где из-за раздувшегося сочувствия я не смогла испытать злость там, где вообще-то было бы хорошо это сделать, чтобы сохранить целостность.

На вопрос о том, что чувствовала бы в той ситуации Саша-человек, а не Саша-психолог, я так и не смогла ощутить ничего, кроме сочувствия. Только допустила, что в какой-то другой реальности, наверное, могла бы разозлиться — но это лишь теоретическое знание, так что не считается.

Хочется больше делиться радостью и любовью, но — внезапно — для меня это оказывается сложнее, чем дать другим увидеть свою слабость.

Есть ощущение, что с чужим счастьем люди обходятся куда менее бережно, чем с чужой болью. Может быть, зря?

Начала читать книгу «Волчье время» — про первое послевоенное десятилетие в Германии. Вот любопытный фрагмент из главы про новую жизнь руин, которые после разрушения немецких городов были повсюду:

«Вскоре появилась реклама руинных фотокурсов. Фотографы-любители под руководством преподавателей-профессионалов карабкались по грудам развалин и учились эффектно снимать причудливые сцены. Это было куда более волнующим занятием, чем фотосафари по полям и лугам.

Вид сквозь разбитые окна давал глубину, изогнутая арматура — ритм и структуру, свисающие потолки повышали драматизм сюжетов. Такие образы надолго оседали в сознании. Даже шестьдесят лет спустя в некрологе кассельскому фотографу Вальтеру Тиме было написано: „Умер певец развалин“.

Особенно часто на фоне руин снимали детей, любовные пары; популярна была и реклама моды. Пока одни еще ползали по развалинам и жили в разрушенных домах, другие уже представляли в этом антураже вечерние туалеты первого послевоенного сезона.

Профессиональный фотограф Регина Реланг устроила презентацию роскошного белого платья из тафты в разрушенном мюнхенском кафе „Аннаст“. Плетеный диван на переднем плане сломан; манекенщица озабоченно смотрит наверх, словно опасаясь, что потолок рухнет ей на голову. Этот вопросительный взгляд придал сцене особую выразительность».


Я вот думаю, насколько же человек способен адаптироваться даже к самым тяжёлым изменениям? Создавать смыслы там, где буквально выжжена земля? И вопросы эти, конечно, скорее, риторические.

До начала войны я помню себя другим человеком. С одной стороны, к тому времени я уже переехала в Москву, отучилась в Шанинке и руководила небольшим проектом. Всё это ощущалось очень интенсивным и, как казалось тогда, давалось непросто.

С другой стороны, начало войны и последующий переезд в Грузию разделили мою жизнь на до и после — кстати, нередко это признак травмы. Почти два года я выстраивала жизнь в Тбилиси: дружила, узнавала историю, училась ходить на рынки, находила любимые маршруты для прогулок с собакой и путешествовала по разным регионам.

А в конце февраля вновь упаковала жизнь в 3 чемодана и 3 коробки, кота и собакой — в переноски, чтобы улететь на Урал, где даже в мае идёт снег. Чтобы понять, что я, кажется, больше не могу любить Екатеринбург так, как делала это раньше.

Последние 82 дня — это лимб, месяцы безвременья. Обретённый в эмиграции дружок остался там, откуда я уехала. Один из близких людей в семье лечится от дурака-рака. Решение о моём будущем, возможно, прямо сейчас принимает консул.

А ещё я никак не дойду до горевания по грузинскому периоду, хотя вообще-то где-то в глубине души уже ужасно по нему скучаю.

Но при этом всём мне вполне хорошо вотпрямщас, а не где-то там, в лучшем будущем. А ещё мне всё так же нравится жить именно свою жизнь.

Иногда осознание того, насколько все мы в последнее время прокачали психологическую резилентность, меня даже пугает. Кажется, если попробовать принять жизнь такой, какая она есть, а в отношении планов научиться сохранять гибкость, вывезти можно очень и очень многое.

Мне часто снится сон про подъезд. То я пытаюсь вызвать лифт, но кнопки теряются, не нажимаются, исчезают. То пытаюсь убежать по лестнице от кого-то, кто меня преследует. То оказываюсь на лестничной клетке с человеком, который ощущается как потенциально опасный.

В одном из последних снов я пыталась уехать на 16-й этаж, но такой кнопки в лифте и вовсе не было, а мне точно нужно было именно туда. Во всех этих сюжетах у меня фигурируют два чувства: страх и бессилие.

Образ подъезда как замкнутого и опасного пространства мне хорошо знаком из детства. Большую часть свободного времени я проводила у бабушки — в панельном доме на окраине Екатеринбурга. В конце девяностых и начале нулевых это место было маргинальным.

Заходя в подъезд, я никогда не знала, что меня ждёт. Часто на этаже у бабушки лежали алкаши и наркоманы в собственных экспериментах или моче. Нередко для того, чтобы попасть в квартиру, их нужно было аккуратно перешагнуть. Иногда в лифте грабили, воровали серёжки, ожерелья и деньги.

Но худшее воспоминание о том, как мы с бабушкой вызываем лифт, а он приезжает с тремя трупами кошек под клеёнкой. Эту картинку я, к сожалению, отлично помню до сих пор — увиденное никак не могло быть обработано сознанием меня пятилетней, это было слишком.

Есть в терапии травмы такая штука, как рескриптинг. Можно сказать, что это такое ментальное путешествие во времени: клиент возвращается в своё прошлое и заново смотрит на произошедшие с ним когда-то события, но уже с новыми ресурсами и вместе с поддерживающей фигурой терапевта.

Рескриптинг применяют, когда какие-то эмоционально заряженные воспоминания из прошлого мешают в настоящем. Обращение к таким переживаниям из сильной позиции позволяет создать вокруг них новый нарратив и снизить их значение.

Вчера я гуляла с мужем и собакой по Екатеринбургу и подумала, что хочу дойти до того дома. Подъезд был открыт, и мы поднялись наверх, чтобы немного постоять на балконе шестого этажа, где я бывала чаще всего.

Оказалось, что после ремонта всё выглядит достаточно цивильным, но на лестнице мы всё равно наткнулись на иглу от шприца. Лифты остались старыми, ездить на них было весьма неуютно. Но поскольку я была там уже взрослая и со своей командой поддержки, то и пространство ощущалось уже не таким опасным, как раньше.

Такой вот мост к пятилетней Саше вчера создала я 28-летняя.

В детстве мама оставляла на дверном косяке засечки о том, как я расту, и меня почему-то всегда увлекало их рассматривать. Сегодня я хочу оставить засечку о важной для себя дате.

3 года назад, 15 апреля, я провела первую психологическую консультацию вне учёбы. С первым «настоящим» клиентом было очень волнительно, вылетал зум, а ещё динамика сессии была какой-то бешеной. Но всё получилось, и при поддержке шанинского интервизионного чатика (привет, дорогие!) я начала регулярную практику.

За 3 года было много всего, болезненный опыт тоже был. Я мало пишу о работе с клиентами: со временем этичность стала для меня важнейшей ценностью, и говорить в этих рамках бывает непросто. А сегодня слова как-то особенно не складываются в предложения))

Хочу лишь сказать, что мне нравится то, в какой точке я обнаруживаю себя спустя 3 года. Мне очень-очень интересно, даже интереснее, чем в начале пути. Я много учусь и радуюсь тому, с какими коллегами я могу разделять этот процесс. Я чувствую много доверия и ответственности, а ещё ощущаю себя целиком на своём месте.

Открыла четвёртый год практики, в общем! Спасибо каждому, кто хоть немного причаcтен к тому, где я сейчас.

Расскажу вам добрую историю. Сева, мой муж, на днях нашёл на газоне телефон. Айфон — как оказалось, десятый. С трещиной на экране. Включаться айфон не захотел, но в чехле обнаружились ещё два предмета: неименная детская карта Тинькофф и записка от друзей со словами поддержки от друзей, что-то вроде «Ты классная, спасибо тебе за тебя».

Сева как-то догадался написать в поддержку Тинькофф и попросил связаться с владельцем карты, сказать, что вот есть парень, который нашёл ваш телефон. Поддержка так и сделала, в итоге Севе написала мама девчонки, которая выронила телефон. И произошло это — как внезапно выяснилось — ещё до Нового года. Думаю, больше трёх месяцев телефон провёл в сугробе (если вам сложно в это поверить, вы просто не были в Екатеринбурге), а на прошлой неделе снег, наконец, растаял.

Ещё мама девочки сказала, что больше всего слёз было пролито об утрате открытки-талисмана. Что там будет с айфоном — не знаю, но очень радуюсь, что ценная для ребёнка вещь снова к нему вернулась спустя столько времени. А у нас теперь есть книга «Думай как антрополог» издательства Ad Marginem, полученная в знак благодарности.

В экзистенциальном анализе мы говорим о том, что печаль может служить профилактикой депрессии, и для многих это новый взгляд.

Мы вообще ко всем чувствам относимся с уважением — каждое из них имеет свою функцию и сообщает нам о том, как нам с такой нашей жизнью.

Печаль же важна в контексте переживания утраты чего-то ценного: если хорошие для меня отношения завершились, скорее всего, на смену радости придёт именно печаль.

В противном случае, если на печаль у меня пока не хватает сил, — а в ЭА под печалью подразумевается активность, — с большой вероятностью я нахожусь под защитой копинговых механизмов, например, агрессии или, наоборот, паралича чувств.

Это нормальный этап обхождения с потерей: он помогает не сталкиваться с тем, что для меня слишком. Но пока я там, вероятно, я всё ещё в психодинамике, а не в персональной обработке произошедшего.

В печали я допускаю чувства — позволяю им быть, перестаю защищаться, разрешаю себе плакать. Утрата становится фактом. Я проявляю к себе сочувствие: обращаюсь к себе, признаю бедность в связи с потерей и накладываю шов на внутреннюю рану.

После этого появляется возможность себя ободрить — мне всё ещё плохо, но это меня уже не разрушает. Я прихожу к заботе о себе и остаюсь с собой близким. Это стягивает края моей внутренней раны.

Я устанавливаю новые отношения с утраченной ценностью, нахожу для неё подходящую форму, которая больше не нуждается во внешнем. Я не утрачиваю у ней доступ, а размещаю её в уютном месте — Франкл называл такое место «хранилищем жизни».

Печаль делает мою жизнь богаче. Когда она проходит, я снова чувствую, что мне нравится жить — даже если раньше это казалось невозможным.

С начала марта я регулярно тренируюсь с использованием спортивных часов. После каждой трени часы оценивают её интенсивность и сообщают, сколько времени мне потребуется на восстановление.

Вчера на семинаре о работе с травмой обсуждали, как важно в этом контексте не поехать кукухой самим психологам. Говорили, например, что важно не ставить клиентов с тяжёлыми случаями друг за другом, а лучше вообще распределять их по разным дням.

Подумала, что время физического восстановления, которое подсказывают мне часы — классная метафора.

В работе с разными клиентами я трачу разное количество ресурсов, соответственно, и восстанавливаюсь тоже разное время. И моя ответственность — со временем развить такую же функцию, как у часов, только внутреннюю — тогда как специалист я буду более устойчива.

Как вы понимаете, метафору можно расширять — подумайте, к чему её можно применить в вашей жизни.

«Но я, конечно, с наивным видом сказала: ну что вы, какая может быть аналогия, в чем аналогия, это же совсем другая эпоха, совершенно другое время», — говорит Лилиана Лунгина в своём киномонологе, по которому позже была написана книга «Подстрочник», описывая момент своего допроса во времена сталинских репрессий.

Эту книгу я начала читать после приезда в Россию, который начался с сорокаминутного допроса моего мужа в аэропорту (просто потому, что мы задержались в Тбилиси, «а лучше бы ездили отдыхать в Крым»).

Раньше я считала мемуары скучными, а теперь мне хочется выделять цитату за цитатой, потому что «ну как же так». Если вам тоже иногда кажется, что мир сошёл с ума, почитайте или послушайте «Подстрочник» — отношения с этим монологом способны исцелять.

Кстати, если у вас тоже есть похожие книги на примете — делитесь в комментариях. Я вот уже купила в бумаге «Кефир надо греть» — про жизнь Сахарова и Боннэр, а на Букмейте добавила в закладки «Курсив мой» Нины Берберевой и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург.

Следующим сообщением прикреплю цитаты, которые без контекста вряд ли будут очень понятны, но всё же мне хочется поделиться.

Пришла сказать — внезапно и пока лишь с сухой новостью — что следующие месяцы я буду в Екатеринбурге.

Очень люблю принимать оффлайн, поэтому хочу пользоваться возможностью делать это в уютном кабинете в центре Екб.

Если вам или вашим знакомым актуально, в этом сообщении можно прочитать основную информацию обо мне как о специалисте. А можно написать мне @namoeylune и задать абсолютно любые вопросы.

Несколько свободных мест в онлайн с начала марта тоже есть, приходите!