Широклаг - 4
А история с махоркой — особенная. Был у меня. командир роты, нас обоих ранило под Сталинградом. Звали его Николай Королев, родом он был из Цацы. В бомбежке убило его семью; оставшегося в живых семнадцатилетнего сына Алексея отец забрал с собой на передовую. Я — первый номер 82-мм миномета, Алеша — второй. Крепко дружили мы с ним. Был тогда я заядлым курильщиком, но вот махорка у меня кончилась. Видя мои страдания, Алеша вызвался пойти к отцу за куревом, а заодно и за обедом. Несмотря на мои уговоры, он ушел. А на обратном пути налетел самолет и стал гоняться за моим Алешей, и пулеметная очередь достала его через термос. Ротный, забываясь, часто обращался ко мне: "Алеша", и даже записал меня этим именем. Так я, калмык Укурча, стал Алексеем.
Николай Королев сопровождал "команду-184" до Кунгура и на прощанье подарил мне офицерскую гимнастерку: "Возьми, на крайний случай — обменяешь, а мне все равно на фронт", — сказал он. И я выменял ее на махорку, которая спасла ребят, бежавших на фронт.
До сих пор вспоминаю боевых ребят, высланных в Широклаг, выполнявших каторжную работу, вместо того, чтобы защищать Отчизну. Они остались для меня честными людьми, впрочем, как и весь наш народ, вынесший неисчислимые страдания. Не удалось сталинско-бериевскому отребью запачкать калмыков клеймом "врагов народа". Один народ не может быть врагом другого народа. История рассудила верно.
Надо отметить, что из всех выселенных народов только калмыки и, может быть, немцы, снятые с фронтов, были отправлены в лагеря. Представители других выселенных народов снимались с фронтов и отправлялись к местам выселения своих семей. До сих пор остается загадкой, почему фронтовиков-калмыков изолировали? На этот вопрос должны ответить историки.
С апреля 1945 года, особенно после Победы, калмыков стали отпускать по домам. Меня, поправившегося на дармовых харчах на складе, не отпускали. Нас, двадцать пять человек, отобрали и оставили для погрузочно-разгрузочных работ на ст.Широкая. После отбытия последней партии калмыков нас передали в колонию заключенных № 127, располагавшуюся недалеко от стройбата. Об этом я написал в Алтайский край своему родственнику Манджи Левонову. Через некоторое время получил от него письмо о том, что умерла моя мама, а сестры остались сиротами, и в детдом их не приняли. Приложив это письмо, я написал заявление о демобилизации на имя начальника Управления Широклага. Интересно, что это письмо и мое заявление сохранились в архиве Широклага.
К счастью, начальник лагеря оказался человеком, написал резолюцию — отпустить меня. Так я оказался в Алтайском крае, где почти двенадцать лет прожил, работая бухгалтером в колхозе, совхозе и МТС. На родину вернулся в марте 1957 г.
А история с махоркой — особенная. Был у меня. командир роты, нас обоих ранило под Сталинградом. Звали его Николай Королев, родом он был из Цацы. В бомбежке убило его семью; оставшегося в живых семнадцатилетнего сына Алексея отец забрал с собой на передовую. Я — первый номер 82-мм миномета, Алеша — второй. Крепко дружили мы с ним. Был тогда я заядлым курильщиком, но вот махорка у меня кончилась. Видя мои страдания, Алеша вызвался пойти к отцу за куревом, а заодно и за обедом. Несмотря на мои уговоры, он ушел. А на обратном пути налетел самолет и стал гоняться за моим Алешей, и пулеметная очередь достала его через термос. Ротный, забываясь, часто обращался ко мне: "Алеша", и даже записал меня этим именем. Так я, калмык Укурча, стал Алексеем.
Николай Королев сопровождал "команду-184" до Кунгура и на прощанье подарил мне офицерскую гимнастерку: "Возьми, на крайний случай — обменяешь, а мне все равно на фронт", — сказал он. И я выменял ее на махорку, которая спасла ребят, бежавших на фронт.
До сих пор вспоминаю боевых ребят, высланных в Широклаг, выполнявших каторжную работу, вместо того, чтобы защищать Отчизну. Они остались для меня честными людьми, впрочем, как и весь наш народ, вынесший неисчислимые страдания. Не удалось сталинско-бериевскому отребью запачкать калмыков клеймом "врагов народа". Один народ не может быть врагом другого народа. История рассудила верно.
Надо отметить, что из всех выселенных народов только калмыки и, может быть, немцы, снятые с фронтов, были отправлены в лагеря. Представители других выселенных народов снимались с фронтов и отправлялись к местам выселения своих семей. До сих пор остается загадкой, почему фронтовиков-калмыков изолировали? На этот вопрос должны ответить историки.
С апреля 1945 года, особенно после Победы, калмыков стали отпускать по домам. Меня, поправившегося на дармовых харчах на складе, не отпускали. Нас, двадцать пять человек, отобрали и оставили для погрузочно-разгрузочных работ на ст.Широкая. После отбытия последней партии калмыков нас передали в колонию заключенных № 127, располагавшуюся недалеко от стройбата. Об этом я написал в Алтайский край своему родственнику Манджи Левонову. Через некоторое время получил от него письмо о том, что умерла моя мама, а сестры остались сиротами, и в детдом их не приняли. Приложив это письмо, я написал заявление о демобилизации на имя начальника Управления Широклага. Интересно, что это письмо и мое заявление сохранились в архиве Широклага.
К счастью, начальник лагеря оказался человеком, написал резолюцию — отпустить меня. Так я оказался в Алтайском крае, где почти двенадцать лет прожил, работая бухгалтером в колхозе, совхозе и МТС. На родину вернулся в марте 1957 г.