Листал в книжном магазине всякие книжки. Научился этому искусству, читать книги у стеллажей, недавно совсем. До этого не мог избавиться от желания немедленно хватать приглянувшуюся книгу и, зыркая по сторонам из- под кустистых бровей, рваться к кассе.
Прорвёшься к кассе и ещё раз по сторонам посмотришь, оскалив клыки и подняв шерсть на загривке. Всё ли взял, что хотел? Не упустил ли чего нового про калийные удобрения? А?! Нет, вроде всё успел захапать. Достаешь ассигнации, дёргая и распуская зубами узел на бархатных искристых шараварах. Вокруг лежат в беспамятстве книжные консультанты. Старший консультант ещё сипит у энциклопедий, выгибаясь в дыму зачинающегося полымя.
А утром встаёшь в разорванной рубахе, голова от “Эпитом” Корнуэлла болит-ломит, пелена с глаз спадает и смотришь на новую книжную груду в кабинете. Домашние бродят по комнатам, глаз не поднимают, только губы поджимают. Опять, значит, в книжном был, наш-то. Опять натащил не пойми чего. А на душе в этот момент у меня ох, как стыдно, темно и нехорошо. Головой мотаешь перед зеркалом, клянёшься, что в последний раз, в самый последний разочек. Что станешь лучше с этого момента… Что впредь… Со стоном идешь в людскую, просишь щец налить да хлебушка дать.
В тяжёлую стопочку желтоватую льют тебе казённого зелья из штофца. Хлебаешь щи, отмокаешь душой с полотенцем тяжёлым серым на шее, потом мосол грызешь, потом пальцем в мозговую кость, сопишь, вздыхаешь. Сядет рядом сердечко моё разлюбезное, говорит певуче-плачуще: “Ты б больше не ходил в ту книжную то яму пыльную, себе на погибель-нам на позор, ведь люди окрестные смеются с тебя глядючи, семью нашу позорят, ты вот как, ты перемогнись что ль, перетерпи тягу-то свою, не неси к нам в углы погань эту, плюнь, разотри, подойдут к тебе дружки-то твои, станут звать на новинки книжные глядеть, а ты и не ходи! Не ходи, ясный наш! Не губи себя!
Стыд-то какой – меж страниц в книги заглядывать, обложки пальцами разводить! Давай лучше на пати сходим, а?! Как люди хрестианские под Си Ар Ди Кемикл вспеним! ” И в плечо уткнётся носиком своим красным от слёз и прежних клубных пристрастий к горящему в стакане рому с сахаром.
Поэтому теперь изредка зайду, полистаю и, твёрдо ступая как по болотной гати, выхожу. Шапку нахлобучу и в сани.
А ещё вот подумал я. Вот книжки эти про чародеев и оборотней, и про прочую жизненную правду. Их ведь с голодухи пишут разные бабы немолодые. И подворовывают в писанине этой у зарубежных авторов, а те же описания всякие воровали из книг про следствия над европейскими ведьмами да колдунами. Фактически, покупая очередную фэнтези, человек читает результаты пыток невиновных, несчастных людей.
И не просто читает, а ещё и платит за это. Кого-то в тумане и сырости резали, прижигали, вешали, топили, загоняли колья в тело, кто-то бился на дыбе, бредил, кусал губы до крови, признаваясь в кошмарах всяких, в оборотничестве, в том, что человечину в образе волка жрал, и что сатану вызывал, и совокуплялся с жабами. А теперь какая-то сволота всю эту кашмарию аккуратно литературно обрабатывает и хреначит свои тексты, чтобы новые трусы купить для похода в ресторан с Хачатуром Леонтьевичем. Хорошо ли это? В нравственном смятении я.
Я б не кофейню устраивал с пирожными. Я б, конечно, столы бы ставил крепкие и выносил бы в котле жирно-варево. И ложек. И чтоб сидели все кругом, хлебая бережно, ломти ситные у подбородков держа. А чтец тоненький, чтоб стоял у пюпитра поодаль и зачитывал бы места по заказу. Или чтоб женщина какая толстая приседала бы рядом, вытягивая руки вперед.
