Там у меня случилось что-то вроде паралича. Моя дочка отправилась в Гангток, чтобы вызвать по телефону доктора и заказать лекарства из Дикилингки. Через шесть дней лекарства были доставлены. Госпожа Панда думала, что я нахожусь на пороге смерти, и очень много плакала, даже дала мне подержать четки господина Панды. Мой самый младший сын подходил ко мне и просил, чтобы я не спала. Я носила четки, пока была больна, а когда поправилась, их взял сын. Через две недели лечения мне стало лучше.
Потом мы на три месяца уехали в Дарджилинг. Я написала своему сыну Гьяло Тхондупу письмо с просьбой приехать в Индию, так как планировала вернуться в Тибет. Я не виделась с ним с момента его отъезда в Китай. Однажды поздно вечером, уже собираясь ко сну, я услышала, что к дверям подъехал автомобиль. Вбежала служанка и сказала, что прибыл некто, назвавшийся моим сыном. Ей он показался иностранцем. Прежде чем я успела встать, подошел сын. Я не видела его много лет, он очень изменился. Он уехал почти мальчишкой, а теперь передо мной был очень высокий мужчина. Он приехал с женой и дочерью.
Мы отправили Гьяло Тхондупа в Китай, когда ему было шестнадцать лет. Я не хотела отпускать его, ведь Китай был так далеко, и меня обуревали материнские чувства. Но муж считал, что это будет для него хорошим опытом. Сын тоже очень хотел поехать, в результате было немало семейных споров. Наконец было решено, что он все-таки поедет в Китай. У меня было предчувствие, что я долго не увижу его, и оно оказалось верным. В следующий раз я встретилась с ним, когда ему было уже около двадцати и он нашел себе в Китае жену.
Гьяло Тхондуп проводил нас в Лхасу, оставив свою семью с моей дочерью. Жена Яба Цетен Таши попрощалась с нами с выражениями глубокого почтения. Она настояла на том, чтобы я взяла ее шарф и перчатки, поскольку мы возвращались зимой и ожидалось, что дорога окажется очень холодной. Наша семья приняла решение просить убежища в Индии.
Когда Гьяло Тхондуп приехал с нами в Лхасу, он утвердился во мнении, что жизнь в Тибете более небезопасна, и начал строить планы нового отъезда. Тогда об этом не знал никто, кроме меня. До того он никогда непосредственно не встречался с коммунистами, и некоторые китайцы злобно говорили, что его следует подвергнуть перевоспитанию. Это было косвенной угрозой, и сын говорил мне, что придет время, когда китайские коммунисты постараются «убедить» его исправить свой образ мыслей. Он умолял меня вернуться в Индию, и я неохотно согласилась .
Перед отъездом Гьяло Тхондуп объехал все наши поместья и раздал крепостным работникам все наши запасы, заявив им, что впредь они ничем нам не обязаны. Он сжег в их присутствии все документы, определявшие их прежний статус. Примерно через три месяца он отбыл в Индию через Дунце. Для отъезда он выбрал ярмарочный день и умолял меня не сердиться на него. О его отъезде знали только мой сын Лобсанг Самтен и я. Он не сообщил Его Святейшеству о своем отъезде; по утверждению Лобсанга Самтена, если бы китайцы спросили у Его Святейшества о местонахождении брата, тот бы выдал себя румянцем стыда на лице, так как был еще очень юн.
Гьяло Тхондуп отправился в Джаюл, в Джору, а оттуда в Таванг. Ему очень помог Пемба Римши из Дикилингки, дав ему письмо для индийского пограничного поста в Таванге. Вся эта секретность была необходима, поскольку, если бы китайцы узнали о том, что он намерен уехать, они не позволили бы ему покинуть Лхасу.
Когда они прибыли в Таванг, индийского офицера на месте не было. Моего сына и его спутников заперли, а оружие отобрали. Только на следующий день приехал правительственный чиновник и принял их с огромным радушием. Мой сын велел слугам отправиться в Лхасу, поскольку сам он направлялся в Индию. Слуги упрашивали его вернуться вместе с ними, говоря, что я очень рассержусь, если его с ними не будет. Они хватали его за ноги и спрашивали, что же они скажут Его Святейшеству. Он велел им сказать мне, что у него дизентерия и что ему пришлось поехать на лечение в Индию.
Потом мы на три месяца уехали в Дарджилинг. Я написала своему сыну Гьяло Тхондупу письмо с просьбой приехать в Индию, так как планировала вернуться в Тибет. Я не виделась с ним с момента его отъезда в Китай. Однажды поздно вечером, уже собираясь ко сну, я услышала, что к дверям подъехал автомобиль. Вбежала служанка и сказала, что прибыл некто, назвавшийся моим сыном. Ей он показался иностранцем. Прежде чем я успела встать, подошел сын. Я не видела его много лет, он очень изменился. Он уехал почти мальчишкой, а теперь передо мной был очень высокий мужчина. Он приехал с женой и дочерью.
Мы отправили Гьяло Тхондупа в Китай, когда ему было шестнадцать лет. Я не хотела отпускать его, ведь Китай был так далеко, и меня обуревали материнские чувства. Но муж считал, что это будет для него хорошим опытом. Сын тоже очень хотел поехать, в результате было немало семейных споров. Наконец было решено, что он все-таки поедет в Китай. У меня было предчувствие, что я долго не увижу его, и оно оказалось верным. В следующий раз я встретилась с ним, когда ему было уже около двадцати и он нашел себе в Китае жену.
Гьяло Тхондуп проводил нас в Лхасу, оставив свою семью с моей дочерью. Жена Яба Цетен Таши попрощалась с нами с выражениями глубокого почтения. Она настояла на том, чтобы я взяла ее шарф и перчатки, поскольку мы возвращались зимой и ожидалось, что дорога окажется очень холодной. Наша семья приняла решение просить убежища в Индии.
Когда Гьяло Тхондуп приехал с нами в Лхасу, он утвердился во мнении, что жизнь в Тибете более небезопасна, и начал строить планы нового отъезда. Тогда об этом не знал никто, кроме меня. До того он никогда непосредственно не встречался с коммунистами, и некоторые китайцы злобно говорили, что его следует подвергнуть перевоспитанию. Это было косвенной угрозой, и сын говорил мне, что придет время, когда китайские коммунисты постараются «убедить» его исправить свой образ мыслей. Он умолял меня вернуться в Индию, и я неохотно согласилась .
Перед отъездом Гьяло Тхондуп объехал все наши поместья и раздал крепостным работникам все наши запасы, заявив им, что впредь они ничем нам не обязаны. Он сжег в их присутствии все документы, определявшие их прежний статус. Примерно через три месяца он отбыл в Индию через Дунце. Для отъезда он выбрал ярмарочный день и умолял меня не сердиться на него. О его отъезде знали только мой сын Лобсанг Самтен и я. Он не сообщил Его Святейшеству о своем отъезде; по утверждению Лобсанга Самтена, если бы китайцы спросили у Его Святейшества о местонахождении брата, тот бы выдал себя румянцем стыда на лице, так как был еще очень юн.
Гьяло Тхондуп отправился в Джаюл, в Джору, а оттуда в Таванг. Ему очень помог Пемба Римши из Дикилингки, дав ему письмо для индийского пограничного поста в Таванге. Вся эта секретность была необходима, поскольку, если бы китайцы узнали о том, что он намерен уехать, они не позволили бы ему покинуть Лхасу.
Когда они прибыли в Таванг, индийского офицера на месте не было. Моего сына и его спутников заперли, а оружие отобрали. Только на следующий день приехал правительственный чиновник и принял их с огромным радушием. Мой сын велел слугам отправиться в Лхасу, поскольку сам он направлялся в Индию. Слуги упрашивали его вернуться вместе с ними, говоря, что я очень рассержусь, если его с ними не будет. Они хватали его за ноги и спрашивали, что же они скажут Его Святейшеству. Он велел им сказать мне, что у него дизентерия и что ему пришлось поехать на лечение в Индию.