Архангельский

Из Послания Папы Франциска о роли литературы в формации от 17 июля 2024 года:

"Часто в периоды скуки по выходным, в жаре и тишине какого-нибудь пустынного района, выбор хорошей книги для чтения может стать оазисом, который удерживает нас от других, менее благоприятных альтернатив. Точно так же в моменты усталости, гнева, разочарования или неудач, когда даже молитва не помогает нам обрести внутреннее спокойствие, хорошая книга может помочь нам пережить бурю, пока мы не обретем душевный покой.

Время, проведенное за чтением, может открыть новые внутренние пространства, которые помогут нам не попасть в ловушку нескольких навязчивых мыслей, мешающих нашему личностному росту. Действительно, до нашего нынешнего непрестанного воздействия социальных сетей, мобильных телефонов и других устройств, чтение было обыденным опытом, и те, кто через него прошёл, знают, что я имею в виду. Этот опыт ещё не полностью устарел.

В отличие от аудиовизуальных медиа, где продукт более самодостаточен, а время, отведенное на «обогащение» повествования или исследование его значения, обычно довольно ограничено, книга требует большей личной вовлечённости со стороны читателя. Читатели в каком-то смысле переписывают текст, расширяя его рамки с помощью своего воображения, создавая целый мир, задействуя свои навыки, свою память, свои мечты и свою личную историю со всей ее драматичностью и символикой.

Таким образом, возникает текст, весьма отличный от того, который намеревался написать автор. Таким образом, литературное произведение — это живой и вечно плодотворный текст, всегда способный говорить по-разному и производить новый синтез для каждого из своих читателей. Читая, мы обогащаемся тем, что получаем от автора, и это позволяет нам, в свою очередь, расти внутренне, так что каждое новое произведение, которое мы читаем, будет обновлять и расширять наше мировоззрение.

Литература часто считается просто формой развлечения, «второстепенным искусством», которое не должно относиться к образованию будущих священников и их подготовке к пастырскому служению. За немногими исключениями, литература считается несущественной. Я считаю важным настаивать на том, что такой подход нездоров. Это может привести к серьезному интеллектуальному и духовному обеднению будущих священников, которые будут лишены того уникального доступа, который литература предоставляет к самому сердцу человеческой культуры и, более конкретно, к сердцу каждого человека.

Когда я думаю о литературе, я вспоминаю, что говорил своим студентам великий аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес, а именно, что самое главное — просто читать, вступать в прямой контакт с литературой, погружаться в живой текст перед нами, а не зацикливаться на идеях и критических замечаниях. Борхес объяснял эту идею своим ученикам, говоря, что поначалу они могут понимать очень мало из того, что читают, но в любом случае они слышат «голос другого человека».

Это определение литературы, которое мне очень нравится: слушать голос другого человека. Мы никогда не должны забывать, как опасно перестать слушать голос других людей, когда они бросают нам вызов! Мы немедленно впадаем в самоизоляцию; мы впадаем в своего рода «духовную глухоту», которая негативно влияет на наши отношения с самими собой и на наши отношения с Богом, независимо от того, насколько мы изучали теологию или психологию".

Из воспоминаний Владимира Буковского об обмене в 1976 году из тюрьмы на генсека компартии Чили Луиса Корвалана

Самолет пустой - кроме меня и чекистов, никого. И опять получалось вроде тюрьмы - только с крылышками. - Наручники-то, может, снимете теперь? - Пока нельзя.

Радоваться мне или печалиться? Здесь, на этой земле, с самого детства норовили меня переделать, изменить, будто не было другой заботы у государства. Куда только не сажали меня, как только не издевались! Но, странное дело, избавляясь теперь от вечного преследования, я не чувствовал злобы или ненависти.

Но ведь должен же я чувствовать хоть радость? Мы были горсткой безоружных людей перед лицом мощного государства, располагающего самой чудовищной в мире машиной подавления. И мы выиграли. Она вынуждена была уступить. И даже в тюрьмах мы оказались для нее слишком опасными. Наконец, должен же я чувствовать радость освобождения? Стыдно признаться, но и радости я не чувствовал - только невероятную усталость. Так всегда у меня было перед освобождением. Ничего не хотелось, только покоя и одиночества. Но именно этого никогда не было. Не будет и теперь.

Опять пришел главный начальник с глазами борзой и весьма неохотно разрешил свидание. Мать была в совершенном исступлении. Только тут, от нее, я и узнал о том, что меня обменяли. Странная, беспрецедентная сделка! Случалось в истории, что две враждующие страны обменивали пойманных шпионов или военнопленных. Но чтобы менять собственных граждан - такого я не припомню.

Что ж, двумя политзаключенными в мире стало меньше. Забавно, что советский режим оказывался приравненным в глазах мира к режиму Пиночета. В этом был символ времени.

Опять пришел начальник:

- Мы пересекли советскую границу, и я должен объявить вам официально, что вы выдворены, с территории СССР.

- У вас есть какой-нибудь указ, постановление?

- Нет, ничего нет.

- А как же мой приговор? Он отменен?

- Нет, он остается в силе.

- Что ж я - вроде как заключенный на каникулах, в отпуске?

- Вроде того. - Он криво усмехнулся. - Вы получите советский паспорт сроком на пять лет. Гражданства вы не лишаетесь.

Странное решение, наперекор всем советским законам. И после этого они требуют, чтобы их законы принимали всерьез. Ни посадить по закону не могут, ни освободить. Веселое государство, не соскучишься.

Самолет шел на снижение, и чекисты с любопытством поглядывали на Швейцарию.

- Лесов-то поменьше, чем у нас.

- А участков сколько, гляди! Это ведь всё частники.

- У них тут у каждого свой дом, участок.

Хорошо, когда в мире есть заграница и, воротясь из служебной командировки, можно привезти жене заграничную тряпку. Это ли не высшее благо?

И чем ближе мы были к этой загранице, тем заметнее они менялись. Таяла чекистская непроницаемость, загадочная молчаливость. Оставался советский человек. На меня они поглядывали уже с некоторой завистью - я на их глазах превращался в иностранца.

Подрулили к аэропорту. И тут вдруг на поле выкатились бронетранспортеры, высыпали солдаты. Самолет оцепили.

- М-да... - грустно сказал чекист. - Вот и все. Даже в аэропорт не выйдешь.

Теперь уже они были в тюрьме, под стражей. Подъехала санитарная машина - забрали в госпитали Мишку. Потом выпустили нас с матерью. Посадили в машину советского посольства. Затем подъехала машина американского посла Дэвиса, и мы пересели в нее. Вот и вся церемония обмена. Как поднялся в самолет Корвалан - мы не видели.

И пока мы ехали к зданию аэропорта, я не мог избавиться от странного ощущения, будто по чекистской оплошности провез нечто очень дорогое, запретное, чего никак нельзя было выпускать из страны. Только никакой шмон не смог бы этого обнаружить.