От идеи общего блага — через негативную свободу — к цинизмуВ Moscow Art Magazine - замечательный
диалог Алексея Юрчака и Ильи Будрайтскиса. Несколько реплик А.Ю.:
Советские люди могли одновременно критиковать государственную номенклатуру и продолжать относиться серьезно ко многим этическим нормам социалистического общества. Многие их них не воспринимались как социалистические — они были просто частью здравого смысла. А «социалистическими» они стали выглядеть уже ретроспективно, через призму перестроечной критики, постсоветских рыночных реформ и либеральной идеологии.
В советское время окружающая реальность была проникнута само собой разумеющейся идеей: человек живет не только ради себя или своих близких, но и для некоего общего блага. Хотя для многих в советское время идея «социализма» с его заявленными идеологическими целями представлялась смехотворной, да и само слово «социализм» для большинства было запятнано номенклатурной речью, тем не менее идея, что смысл жизни связан с общим благом и лучшим будущим, оставалась важной основой нравственной ткани общества.
В период распада СССР и последовавших за ним преобразований поменялись не просто законы, цены или институты государства, но и то, что антропологи называют «космологией» мирового устройства — набор базовых видов здравого смысла, ориентиров, отношений и понятий, включающих восприятие времени и пространства, отношение с окружающими, способы саморефлексии, понимание того, что является ценностью человеческой жизни, и т.д.
История реально существовавшего советского общества оказалась вытеснена постсоветским нарративом о циничном homo soveticus. В действительности советское общество было намного более сложным; его базовые этические ценности нельзя свести к повсеместному цинизму или идиотизму, характерным для карикатурного homo soveticus и карикатурных райкомовских секретарей.
«Карьерист» или человек, для которого материальные блага стояли на первом месте, большинством не ощущался как «свой». Понимание свободы для подавляющего большинства не было напрямую связано с личным интересом, «здоровым эгоизмом», стремлением к экономической независимости. Это касалось как «обычных» людей, так и диссидентов.
Вместе с тем реформы государственной экономики в 1980-е годы — хозрасчеты, кооперативы, индивидуальная трудовая деятельность — начали подготавливать почву для совсем другого понимания свободы — свободы от ответственности за других и от ощущения долга перед окружающими. При демонтаже Советского Союза именно эта идея свободы — свободы от ответственности за других – начала доминировать в публичном дискурсе. Ее представляли как «естественную» черту человека, которую просто задавили в советское время.
Девяностые годы для огромного количества людей стали годами моральной и личностной ломки. В кризисе оказалось то, что для многих являлось базовой этической ценностью и что имело прямое отношение к тому, как человек воспринимал «смысл жизни». Например, ощущение того, что мы все ответственны перед окружающими и перед будущим [...], вдруг оказалось чем-то наивным, признаком незрелости, тяжелым наследием патерналистского государства, в котором люди забыли, что за свою судьбу каждый должен нести сугубо личную ответственность, и что в жизни всегда будут победившие и проигравшие. По крайней мере, так это описывал пришедший к власти либеральный дискурс.
Социалистическая идея поменялась на прямо противоположную, согласно которой единственный способ быть «свободным» — это никак не зависеть от других и не быть им ничем обязанным. Такое понимание личной свободы наложилось на идеи изменения социально-экономической структуры общества, [...] ведь главным философским основанием неолиберализма является идея общества как совокупности индивидуумов, каждый из которых ответственен только за себя.
Результатом первого постсоветского десятилетия, или способом совладать с травмой перехода от советского общества, стала нормализация циничного отношения к любому высказыванию и к истине как таковой.