Итак, несколько слов о сборнике рассказов Элис Манро (по мотивам беседы с Галиной Юзефович).
«Тайна, не скрытая никем» представляет собой фрагментарный, хитро устроенный мир, который нередко сравнивают с чеховскими пространствами. Да — обаятельный местечковый быт (канадская провинция, ХХ век), как будто довлеющий над скромной человеческой жизнью, типичные, въедливые герои, привычка к утрате и прагматизму и повсеместная незавершенность, умещенные в малом тексте, — аргументы в пользу схожести.
Впрочем, прежде всего автор подкупает парадоксальностью (суть ее вынесена в заглавие); тягой к метаморфозам и "перевертышам". Преображения, мастерски освоенные Манро, неприметны на первый взгляд и мерцают в тексте пунктирной линией. Зато результат превращений взрывает статичный фон и оборачивается еще одной — дикой — интерпретацией происходящего. Так, романтическая сказка об албанской пленнице может оказаться былью, случайная встреча после разлуки — галлюцинацией, адвокат чинный, немногословный — темным, ненасытным, звероподобным.
Здесь, в промежутке между "всегда" и "никогда", между "импровизацией" и "каноном", легко воплотиться и чуду, и резкой смерти. Так что, предлагая игру в вариативность, Манро оставляет читателя в (приятном?) недоумении: вопрос будоражит, длится, не разрешается. Как будто бы так и должно быть.
«Тайна, не скрытая никем» представляет собой фрагментарный, хитро устроенный мир, который нередко сравнивают с чеховскими пространствами. Да — обаятельный местечковый быт (канадская провинция, ХХ век), как будто довлеющий над скромной человеческой жизнью, типичные, въедливые герои, привычка к утрате и прагматизму и повсеместная незавершенность, умещенные в малом тексте, — аргументы в пользу схожести.
Впрочем, прежде всего автор подкупает парадоксальностью (суть ее вынесена в заглавие); тягой к метаморфозам и "перевертышам". Преображения, мастерски освоенные Манро, неприметны на первый взгляд и мерцают в тексте пунктирной линией. Зато результат превращений взрывает статичный фон и оборачивается еще одной — дикой — интерпретацией происходящего. Так, романтическая сказка об албанской пленнице может оказаться былью, случайная встреча после разлуки — галлюцинацией, адвокат чинный, немногословный — темным, ненасытным, звероподобным.
Здесь, в промежутке между "всегда" и "никогда", между "импровизацией" и "каноном", легко воплотиться и чуду, и резкой смерти. Так что, предлагая игру в вариативность, Манро оставляет читателя в (приятном?) недоумении: вопрос будоражит, длится, не разрешается. Как будто бы так и должно быть.