вообще конечно

Романтики были последним поколением, всерьёз воспевшим героический дух (имеется в виду герой в классическом его понимании, герой древних мифов и трагедий, личность, способная благодаря своим великим деяниям и не менее великим порокам встать на уровень собственной судьбы). Воспели они его, впрочем, скорее как нехватку. И в «Корсаре» Байрона и в лермонтовском «Мцыри» — та сила и свобода, которой обладали их герои, ощущается как утраченная: в их европейском мире больше нет такой свободы, а силы не хватает и самим поэтам. Оба произведения должны были стать мольбой, призывом и напоминанием, но стали лишь прекрасными эпитафиями сверхчеловеку. Ницше позднее попытается возродить эту идею в форме пророчества, но выйдет у него только Реквием.

Не случайно, что оба героя — не европейцы. Греческий пират и мальчик-горец, султанат и Кавказ: великие исполины духа обитают где-то там, куда ещё не вполне смогла дотянуться мещанская рука Европы. В своё собственное отечество ни Байрон, ни Лермонтов уже не верят. У них на родине живут Гарольд и Печорин. Отсюда ироническое и горькое «герой нашего времени», ведь известно, что герои живут вне времён.

Что важно, оба поэта чувствуют, что героическое закончилось буквально при них. Байрон воспевает испанцев, которые, жертвуя собственной кровью, сопротивляются наполеоновской оккупации, но это уже новый тип — коллективный герой-народ, который распределён во времени и пространстве, здесь уже нет места личному подвигу и возможности встать лицом к лицу с богами, этот тип героизма осуществляется уже в совсем другой плоскости (Где Бог? Иль он не видит вас, герои?)

У Лермонтова есть Максим Максимыч — герой войны 1812-го года. Он обладает сильным и добродетельным характером, но между ним и Печориным существует неустранимый разрыв. Максим Максимыч считает Печорина «странным малым». Этот разрыв больше всего беспокоит Лермонтова.

Дух рассеивается, вступая в сотворённый мир, как Бог рассеивается ночью среди звёзд. Дух стал везде, особенно в людях, но нигде его не сохранилось в концентрированном веществе, он променял свой невечерний вечный свет на миллиарды тварных искр — растратил свою единую природу. Искр, зёрен, то есть душ в мире стало миллиард, но искры всё же не складываются в солнце и зёрна не складываются в колос, что их породил.

аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит
[в сотворенном Единое погибает].

Открыл «Словарь русских народных сравнений» Мокиенко на статье «жопа» и не нашёл там сравнения с пальцем. Снова разочарован в науке.

Весь марксизм происходит из идеи, что человека воспитывают машины и орудия труда. Меня воспитала мотыга.

Искусство должно погибнуть. Как должна будет погибнуть всякая очерченная предметная область. Я хочу, чтобы однажды прекратилось всякое разделение: науки и искусства, веры и философии, и ещё шире, прекратилось разделение языков. Конечно, этого никогда не случится в истории, но жизнь, сознающая, что это ДОЛЖНО случится — не та же самая жизнь, что довольна насущными обстоятельствами, только тогда она эту историю преодолевает.

Искусство должно стать чем-то обыкновенно человеческим. Человек может хорошо петь и без голоса или хорошо рисовать без перспективы, если в нём есть любовь, энтузиазм жизни и тяга к звёздам. Как правильно кто-то сказал, чтобы петь хорошо, нужно петь не для зрителя, не для себя, а для «вообще». Но нужно найти это «вообще», без него ничего не склеится.

2. Имя Альбертины в романе Пруста появляется 2363 раза — больше, чем имя любого другого героя.

3. Альбертина присутствует или упоминается на 807 страницах романа.

4. На 19% этих страниц она спит.